Помнится, в 1943 году я с группой летчиков проезжал через родную Москву в Казань за новыми бомбардировщиками. Разыскал Нину Лобанову, поинтересовался, где сейчас учительница немецкого языка. Оказалось, она вынуждена была уйти из школы, превращенной в военный госпиталь. Узнав адрес, я поспешил к любимой наставнице. Нина Александровна жила в деревянном полубарачном доме. Очень похудела, живя на скудную карточку служащего. Я был предупрежден о ее бедности и захватил весь сухой паек, выданный на дорогу до Казани. Испытывая чувство смущения, я за разговором вручил паек не менее смущенной учительнице. Что там было? Банка тушенки, сахар и хлеб. Краска смущения покрывала мое лицо при воспоминании о времени, когда учительница одаривала меня шоколадками.
Сейчас я думаю вот о чем: до сих пор живет в душе и уме удивление, как плохо вооруженные солдаты и ополченцы остановили закованного в броню врага. Марш Гитлера сорвали стойкая вера, мужество и самопожертвование наших отцов и сыновей. Эту веру, эти черты воспитала в нас советская школа.
ГДЕ НАЧИНАЕТСЯ АВИАЦИЯ
Подмосковная электричка довезла нас до авиационного городка. Когда мы подходили к пропускной будке, я развернул командировочное предписание и вспомнил, как его подписывал незнакомый лейтенант пункта сбора летного состава, что размещался у стадиона «Динамо». Он несколько раз пытался прочитать мой документ, поставить подпись и печать, но в комнату все время входили какие-то люди, выглядевшие весьма странно. Некоторые в рваной одежде, небритые, один даже в лаптях, рубашке-косоворотке, подпоясанной веревкой.
Усталый от напряженной работы и ночных дежурств, лейтенант только спрашивал: «Откуда? С какого фронта?» И я отчетливо слышал, как входившие отвечали: летчик или штурман, сбит там-то, много дней выбирался из окружения, прошу направить в свой полк. Вот документы, вот номер полевой почты.
Много раз потом я вспоминал эту сцену, потому что в полк, где нам предстояло служить, также прибывало пополнение из числа авиаторов, которые уже в первые дни войны успели вступить в смертный бой с фашизмом.
Наш стационарный аэродром примыкал к шоссе МоскваГорький, с другой его стороны проходила линия пригородных электричек Ярославской железной дороги. Мы были поражены размахом гарнизонного хозяйства и воочию убедились, что наша Родина не жалела средств для создания мощных военно-воздушных сил. Аэродром имел бетонированные взлетно-посадочные полосы и асфальтированные стоянки. А вокруг были расположены ангары, авиаремонтные мастерские, склады многое другое, из чего состоит сложное авиационное хозяйство. В примыкающем к аэродрому поселке, где жил летный и технический состав, высились отличные пятиэтажные дома. Рядом с ними был создан спортивный городок с настоящим футбольным полем. Таких и в Москве тогда было немного. И хотя мы считали себя авиаторами, в душе каждый признавался, что в училище ничего подобного себе не представлял и только здесь понял, где начинается настоящая авиационная жизнь.
Наша казарма также находилась в многоэтажном доме. После скромного курсантского провианта в училище гарнизонная столовая показалась нам рестораном. Вечером нас ждал еще один сюрприз: в гарнизонном Доме Красной Армии состоялся концерт. С массивными колоннами и расписными стенами вестибюля, с огромным зрительным залом и вращающейся сценой клуб казался шикарнее некоторых тогдашних московских театров.
А какой был концерт! Мне вспомнилось, как незадолго до поступления в училище я напрасно простоял в очереди у кассы Московского клуба железнодорожников. Ушел расстроенный, не услышав концерта Клавдии Шульженко. Уже тогда она была популярной эстрадной певицей. Пластинку с ее песнями невозможно было купить. И вот вдруг она появилась на сцене перед летчиками. Спела сначала зажигательную мексиканскую песню «Челита», а затем дважды на «бис» «Синий платочек». Мы были такими счастливыми в тот вечер и не предчувствовали, что на следующий концерт попадем через четыре года.
Мне и моим товарищам авиация нравилась. Очень нравилась. Если бы не война, долгая и жестокая Война резко изменит отлаженную жизнь гарнизона, позовет нас на разные фронты, разместит на полевых аэродромах. Жить придется в крестьянских избах, в землянках, а то и в лесу, во временных шалашах. И гарнизонная столовая, и концерт Шульженко останутся лишь приятными воспоминаниями.
Наш полк назывался весьма загадочно2 ДРАП. Стали допытываться, что сие означало. Пошли в штаб полка. Там мы встретили такого же, как и мы, старшего сержантаадъютанта командира полка. Сам же командир и штабные офицеры находились где-то на аэродроме.
Как расшифровывается ДРАП? спросили у адъютанта.
Дальнеразведывательный авиаполк, сухо ответил он.
А что мы будем делать?
Вы что, с луны свалились? возмутился адъютант. Ясное деловоевать!
Да ты не серчай, сержант. Объясни, что значит цифра 2 перед названием полка. Выходит, есть еще один ДРАП?
Откуда мне знать? Слышал я, как начальник штаба говорил, что наш полк приказано было сформировать на базе учебной авиачасти, от которой осталась одна эскадрилья, вторая по счету. Вот от нее и получился этот номер.
Ну, спасибо, сержант, разъяснил, поблагодарили мы, хотя и не совсем поняли, где и как нам придется воевать.
Пока шло формирование полка, летчики единственной боевой эскадрильи летали на разведку на старой технике. Полк вооружался новыми скоростными бомбардировщиками Пе-2. Они были запущены в производство в 1940 году и поступили в некоторые бомбардировочные полки незадолго до начала войны. В нашем училище не было ни одного учебного Пе-2. С нетерпением и любопытством мы ждали прибытия первой партии новых бомбардировщиков. Как-то они выглядят? Как летчики и механики их оценят?
Всем нам выделили помощников: по механику и мотористу. Их привели на аэродромную стоянку и предложили мне первому: «Подбирай свой технический экипаж!» А как подбирать? Обуты в башмаки и обмотки, шинели у всех не по росту. Словом, пехота! Самолеты видели, наверное, на картинках. Так который из них лучше, хуже? Спросил у одного паренька:
Фамилия?
Григорьев!
Нормальная фамилия. Не какой-нибудь Пробейголова или Гут- шабаш (были у нас такие механики). По такому же принципу выбирал и моториста.
А вот с летчиками и штурманами дело обстояло хуже. Командир полка Тюрин часто пропадал в Москве то в управлении кадров ВВС, то в пересыльных пунктах, подбирая летный состав. Требовались отличившиеся боях или очень опытные авиаторыведь не каждый годился в разведчики. Но выбор был небольшой. Летчиков и штурманов не хватало. В нашей эскадрилье насчитывалось всего три боевых экипажа. Еще одна эскадрилья была укомплектована летным составом лишь наполовину, и, когда в середине сентября впервые весь полк построился на плацу и должны были зачитать приказ Верховного Главнокомандующего, было заметно, что технарей больше, чем летчиков.
Из приказа стало ясно, что враг стремительно приближается к Москве. Напрасно мы ждали, что нас перебросят на фронтовой аэродром. Воевать будем из Подмосковья. Тут уже проходил фронт.
Наконец и в нашу эскадрилью поступили новые бомбардировщики. Мы хотели было, как полагалось, осмотреть моторы, но комэск старший лейтенант Климанов сказал:
Отложить до утра! Успеете только раскапотить как стемнеет. В темноте-то что за работа
И мы зашагали в казармы. Километров семь пути. Что поделаешь? Единственная в полку полуторка едва вместила летчиков, штурманов и стрелков-радистов. В унтах и меховых комбинезонах они не способны быстро передвигаться. А мы, «технари», хоть и провели весь день в беготне и трудах, нашли в себе силы доплестись до столовой. Немного поковырялись в тарелках и скорее в казармыноги гудят. Заснули сразу, едва сбросив обмундирование.
Подъем был ранний. Полуторка на этот раз находилась в нашем распоряжении. Когда мы подъехали к самолетам, то увидели под ними незнакомых людей, которые что-то мастерили в чреве бомбардировщиков. Одни были в форме, другие в штатском. Они не обратили на нас никакого внимания, продолжая заниматься своим делом под руководством незнакомого майора.
Морозов Михаил Яковлевич! представился он инженеру эскадрильи Фисаку. Начальник разведки полка. Вот устанавливаем фотооборудование
Механики-фотоспециалисты монтировали внутри бомболюков стальные рамы. К ним они прикрепляли фотоаппараты. Появился рабочий из ремонтных мастерских и принялся выпиливать в створках центрального бомболюка большой круг. Я догадался: отверстие под объектив. Затем фотоспециалисты протянули электропроводку из бомболюка в кабину летчика. Там рядом с панелью приборов к имевшимся десяткам тумблеров прибавилось еще несколькодля включения фотоаппарата.
Механики работали весь день, но успели оборудовать всего два самолета. Майор сам проверял их работу и остался доволен. Фотоаппараты были настолько большимичуть ли не с кухонную плиту, что в центральном бомболюке совсем не осталось мест для подвески бомб. И это нас очень удивило.
А чем же летчик будет бить фашистов? спросили мы майора.
Молодые, а забияки! лукаво улыбнулся Морозов. Вам бы только бомбы швырять. А ведь есть и другие задачи
Не понимаем, товарищ майор. Объясните!
Много будете знать, скоро состаритесь! И майор, загадочно улыбнувшись, натянул на лоб фуражку и удалился вместе с фотоспециалистами.
ЦЕНА ПЕРЕУЧИВАНИЯ
Первый день службы на аэродроме Монино запомнился навсегда. Инженер эскадрильи Петр Фисак появился неожиданно в нашей казарме на третьем этаже. Он был чем-то встревожен. Обвел нас усталым взглядом и сказал:
Старшие сержанты Майстров и Вы. Как Ваша фамилия? обратился он ко мне. Так вот, вы двое пойдете в караул.
В караул, так в караул. Хотя обычно в караул посылали мотористов. Мы же, выпускники училища, по всем статьям были «старшие»: старшие сержанты по званию и старшие механики по должности. И приравнивались по служебному положению к кадровым техникам-лейтенантам. Мой тезка, розовощекий Майстров, резонно возразил:
С чем пойдем в караул? С пистолетами?
Верно, нам только что выдали пистолеты, а мотористамвинтовки. И Майстров добавил тверже:
В карауле стоят с карабинами.
Возьмите винтовки у своих мотористов. Тут особый случай, отрезал Фисак.
Инженер торопил нас одеваться, придирчиво оглядел наши шинели, целы ли пуговицы, блестят ли. Все было в ажуре. Боевая авиация, как мы вскоре убедились, требует высокой дисциплины. Она не признает муштры. Но удивительное дело: подтянутость, аккуратность, исполнительностьвсе, что мы усвоили в училище и называем воинской дисциплиной, продолжало жить в нас без понуканий начальников. Выходит, крепкие корни она пустила в нашем сознании. А ведь всего полгода мы были курсантами.
У подъезда нас ждал грузовик. Ехали недолго. Полуторка затормозила возле кустарника, за которым виднелось гарнизонное кладбище. Мы присоединились к группе товарищей и узнали от них, что назначены в почетный похоронный караул.
Хоронили сразу шестерых жертв авиационной катастрофы. Во время учебно-тренировочных полетов над аэродромом столкнулись два бомбардировщика Пе-2. В каждом было по три члена экипажалетчик, штурман и стрелок-радист. В одном из самолетов находился «четвертый лишний» механик фотослужбы. Он летел без парашюта. Впрочем, прыгать было бессмысленно: самолеты шли на малой высоте. Лишь один из летчиков сумел выброситься. Его парашют полностью не раскрылся, но произошло чудо, редкое в авиации: летчик упал на линию электропередач, и стропы его парашюта зацепились за электропровода. Это смягчило удар о землю. С тяжелыми увечьями он был направлен в госпиталь, поправился, начал летать, но в грозные дни отступления, выполняя боевое задание, однажды не вернулся из вражеского тыла.
Обо всем этом мы узнаем позже. А сейчас мы, молодые сержанты, расставлены по двое у изголовий нелепо погибших товарищей. После краткой прощальной речи комиссара полка Настоящего звучит команда «Заряжай!». «Огонь!.. Огонь!» Наш воинский салют в память о погибших звучит нестройно. Волнуемся. Скорбим. Происшедшее не укладывается в голове.
Удрученные трагедией, мы молча шагали с кладбища в гарнизон. Винтовки болтались на плечах, задевая штыками за кустарники. Моя дружба с Майстровым помогала мне в нелегкой технарской службе. Ведь в одиночку не справиться с обслуживанием и подготовкой двухмоторного самолета к боевому вылету. Скажем, невозможно опробовать работу рулей управления. Кто-то один должен сидеть в кабине летчика и вращать штурвалом. Второй снаружи проверять свободный ход элеронов. Одно время старший механик Майстров был «безлошадным». Не хватало на всех новой техники, а однажды его самолет не вернулся с боевого задания. Он ходил как неприкаянный по аэродромной стоянке, пока его не определили ко мне в помощники. Очень кстати. Мои штатные механик Григорьев и моторист Федотов не кончали училищ и способны были на работу типа подай-принести, вытри стекла кабины и зачехли моторы. Им не доверяли даже накинуть гайку и завернуть ее ключомбоялись, что загонят резьбу. Пройдет время, и они тоже станут настоящими специалистами.
Мы с Владимиром съели не один пуд соли. Находили и устраняли неисправности в моторах, регулировали клапана, меняли карбюраторы и прочее-прочее. Напарник работал споро, безотказно, отлично освоил бомбардировщик. Современный по тем временам самолет был начинен хитроумными агрегатами и автоматикой.
Когда в полк прибыла первая «пешка», мы с восхищением принялись рассматривать новинку. Несмотря на разъяснения, мудреным казался кожаный шлем с теплой прокладкой, оборудованный двумя радионаушниками и двумя пуговицами-лорингофонами, которые прижимались к горлу. Новинка сразу полюбилась авиаторам. В воздухе члены экипажа могли переговариваться друг с другом, как по телефону, сигнализировать об опасности, передавать результаты наблюдения.
Бесконечное количество загадок, которые мы пытались разгадать, осваивая новый бомбардировщик, стремительность нараставших событий на всех фронтах, тяжелые думы о судьбах нашей Родины занимали все наши мысли. Но страшная катастрофа, унесшая жизни товарищей, нет-нет да и отзывалась острой болью. Она напоминала: в авиации малейшая оплошность, пустяк грозит гибелью. Значит, каждый винтик, каждый агрегат надо проверять и перепроверять. В этом заключалась наша малозаметная на первый взгляд наземная служба.
БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ
И вот настал долгожданный день: переучивание на новых бомбардировщиках закончено, полк готов к боевой работе. Рано утром 3 октября наиболее подготовленные экипажи улетели в тыл фашистов.
Как заведено в авиации, механики поднялись раньше всех и затемно прибыли к самолетам, чтобы запустить и прогреть моторы, проверить все жизненно важные узлы машин и спецоборудования. Я со своей командоймехаником Василием Григорьевым и мотористом Павлом Федотовымпомогал младшему технику, лейтенанту Григорию Бельскому, который обслуживал новенький Пе-2, закрепленный за командиром эскадрильи.
Рассвет чуть забрезжил, но чистое небо стало затягиваться облаками. Приподнятое настроение омрачилось опасением, что боевые полеты могут отменить. Облачность сгущалась. Но вот со стороны казарм показалась тень двигающегося грузовичка. «К нам или в соседнюю эскадрилью?» К нам, к нам!
Через борт затормозившей машины перепрыгнул боевой друг нашего Батиштурман Политыкин. Сам комэск уже вышел из кабины и слушал доклад Бельского.
Товарищ командир, самолет к вылету готов! Все в порядке!
Вольно! Коли в порядке, то полетим, спокойно ответил командир и начал пристегивать лямки парашюта. В этот момент я услышал, как моторист тихо сказал механику Григорьеву:
Как же в порядке, когда бомбы не подвешены?
Не твое дело, ответил Василий. Приказано стоять «смирно», так стой!
Хочешьстой, а я не буду! Ведь была команда «вольно», упорствовал моторист. А что бомб нет, пойду скажу старшему.
Мой моторист, хотя и младший по званию, годами был старше нас. Родом из псковской деревни, молчун, себе на уме, иногда в час досуга вдруг осаживал иного механика-горожанина, пускавшегося в рассуждения о сельской жизни. За невозмутимость, хладнокровие и большую рассудительность его стали величать Пал Карпычем.
Моторист подошел ко мне и повторил вопрос, с которым обращался к Григорьеву.
В следующий раз возьмет бомбы, сказал я, а сегодня Батя летит на разведку.
То-то и оно, успокоился Пал Карпыч.