Ступеньки уже не убивали меня, но с покупками я, кажется, хватила лишку: пакеты получились тяжеловаты. Поднимая их к нашей двери, я сделала две остановки на отдых.
А, здравствуй, деточка,услышала я знакомый дребезжащий старушечий голосок.Что-то давненько тебя не было видно... Я слыхала, ты в больнице лежала?
Галина Петровна, конечно же, попыталась выспросить обо всех деталях: с каким диагнозом я лежала в больнице, как меня лечили, какие таблетки назначили. Разумеется, она не упустила случая поведать и о своих болячках, а в заключение, как всегда, попросила коробок спичек. Это вошло уже в какой-то забавный ритуал, к которому я почти привыкла.
Да, я вернулась. И дома, слава Богу, всё было по-старому.
С каким же удовольствием я занялась домашними делами! Правда, с непривычки заколотилось сердце и на миг потемнело в глазах, но я прервалась на минутный отдых и продолжилабодро и весело, под песни группы "Браво" из радиоприёмника: "Этот городсамый лучший город на земле..." В руках всё горело и спорилось: одновременно у меня варился суп, пеклись блинчики с творогом и пирожки с капустой, работала стиральная машина и проветривалась квартира. Когда я хорошо себя чувствую, я человек безудержной энергии и "ценных указаний" под руку не терплювсё делаю по-своему, как умею и как привыкла. Хорошо всё-таки, что я больше не жила с отцом и мачехой...
А родные мои, похоже, даже не знали о том, что я лежала в больнице: в последний раз я говорила по телефону с братом месяц назад, и с тех пор, по своей обычной замкнутости, он не звонил, а мне по понятным причинам было не до того. А отец... С ним я разговаривала совсем давнов начале весны. Разговор получился так себе: по случаю Восьмого марта отец был в некотором подпитии и прочёл долгую лекцию о том, как мне следует жить. По его мнению, я должна была взяться за умоставить "все эти глупости" и наконец найти себе нормального мужика... Всё, как обычно.
Протирая зеркало, я водила тряпкой по отражению своего лица, будто умывая себя. Небольшая бледность уже прошлащёки разрумянились от хлопот, а глаза сияли умиротворённым светом. Глаза счастливой женщины, у которой есть бесценное богатстводом и любимый человек. А ещётворчество. Тот пустой файл я сохранила просто под именем "Книга", ещё не зная, как моя новая вещь будет называться, но во мне уже что-то зрело, росло и приобретало всё более ощутимые формы. Нечто заархивированное глубоко в душе, зародыш произведения, начавшее набухать семечко.
Белый тюль колыхался от дыхания лета, проникавшего в балконную дверь. Откинув его, я вышла навстречу солнечному дню, который сразу любовно обнял меня синевой неба и запустил пальцы в мои распущенные волосы. А ещё он вернул мне тебя из недр города.
Едва войдя, ты с порога обняла меня, прильнула своей щекой к моей.
Лёнь... Не болей больше, ладно? Мне было плохо без тебя.
Это прозвучало трогательно, почти по-детски, и нежность потёрлась пушистым боком о моё сердце, согревая его. Зарывшись пальцами в твои пока ещё не остриженные волосы, я чмокнула тебя в ухо.
Постараюсь, Утён. Я постараюсь...
Мне удалось на некоторое время отбиться от спрута и даже вернуться на работу, хотя, честно говоря, у начальства были мысли заменить меня сотрудником с более крепким здоровьем. Хозяйка относилась к нам, как к расходному материалу: пока можешь неустанно и бесперебойно работатьтебя держат, а если начинаются какие-то проблемыдо свиданья. Был некий негласный лимит на пользование больничными, и много болеющие люди у нас обычно долго не задерживались. Когда я вышла, мне ненавязчиво намекнули, что мой лимит исчерпан, а значит, если я хочу сохранить работу, больше в этом году болеть нельзя. Я пообещала постараться.
Хоть у нас и принято ругать нашу медицину, я этого делать не стану. В больнице мне помоглиможно сказать, поставили на ноги, подобрали нужные лекарства. Самочувствие улучшилось, сил добавилось, но о прежнем беспечном и безалаберном отношении к здоровью пришлось забыть: теперь мне предстояло наблюдаться у врача ежемесячно. Но это казалось мелочами, а в остальном наша жизнь вернулась в прежнее руслоработа, дача, музыка... И мы с тобой.
Ягод в этом году было меньше, чем в прошлом, яблони обещали также дать далеко не такой обильный урожай. Но даже не ради урожая я возилась в саду, а ради самого процесса. А ещё мне нравилось, когда ты играла на мне симфонии блаженства среди головокружительного танца солнечных зайчиков и запаха мяты. Я любила кормить тебя со своих губ малиной, сидеть с тобой в обнимку на веранде и смотреть, как капли дождя бьют по листьям. Файл под названием "Книга" был ещё пуст, но я не спешила: следовало дать идее вызреть.
* * *
"Из овражка поднимается столб чёрного дыма. Костя даёт задний ход, а я неотрывно смотрю на дым, как парализованная: страшное свершилось. Наша машина встаёт вровень с местом аварии, и Костя глушит двигатель. Вдали над лесом розовеет заря, небо чистое, как крыло ангела, безмятежно спокойные сосны щекочут его своими верхушками, а в свежем утреннем воздухе пахнет гарью и бедой.
Ё-моё!бормочет Костя потрясённо.Там точно никого не осталось в живых...
Столб дыма поднимается от горящей машины, валяющейся в овражке вверх колёсами. Хоть она и объята пламенем, но я вижу, что это джип, и что когда-то он был серебристым. Лучше бы мои глаза никогда не видели белого света!"
Самый страшный, самый тяжёлый момент. Что тут ещё сказать?
Если б я знала...
Открывая пустой файл под названием "Книга", я ещё и понятия не имела, что поступлю с Альбиной так. Этот замысел был скрыт от меня самой почти до последнего момента. Вот до этого отрывка.
"Рука Альбины выскальзывает из моей. Дождь аплодирует: браво, сыграно прекрасно. Сам Станиславский сказал бы: "Верю". Под дождём мокнет джип, внутриРюрик, защищённый от небесной влаги.
Что ж, я... Я понимаю,глухо проговорила Альбина.Но это как-то... неожиданно. Мне надо прийти в себя.
Она долго молчит, прислонившись лбом к стеклу балконной рамы. Боль пронзает меня насквозь, пульсирует во мне, так что хочется кричать, но я задавливаю крик в горле. Альбина не должна его услышать. Дождь беснуется, возмущённо шелестит мне: "Что ты делаешь? что ты делаешь?""Да, я это делаю,отвечаю я ему.Потому что так надо". Я это делаю, и моя родная Аля стоит поникшая, пытаясь справиться с собой. Она не кричит и не плачет, не устраивает истерик и скандалов, держится мужественно, она молодец. До боли в сердце мне хочется её обнять, но нельзя. Нужно идти до конца.
Она отрывает лоб от стекла.
Хорошо, Настя, как скажешь.Её голос глухой и севший, но спокойныйжутковато спокойный, в нём нет дрожи.Пусть будет, как ты решила".
После этого я уже знаю, что героиня вступит в схватку с Якушевым, потеряв самых близких ей людей. Я нажимаю "сохранить" и кликаю по крестику в правом верхнем углу окна. Меня трясёт мелкой дрожью, слёзы катятся по щекам. Альбинане ты, я знаю, но отчего мне так больно? Отчего меня будто душит невидимая рука, а грудная клетка словно скована железными скобами? Вы видели когда-нибудь спиленные деревья вдоль улицы? Торчащие из земли обрубки тополей? Нелепо и странно они выглядят. Примерно такое же чувство возникает у моей наблюдающей со стороны части сознания, которая бесстрастно анализирует всё происходящее, раскладывает по полочкам чувства, находит причины и следствия, как психоаналитик. Ей кажутся странными мои переживания за героев собственного произведения, многие события в котором всё же не имели места в реальности, и которое можно отнести по жанру к мистике и фантастике. Но я не знаю, когда, в какой момент герои стали для меня живыми... Наверно, они были такими всегда.
Горит настольная лампа, с полки на меня смотрят пуговичными глазами утята. Я встаю из-за стола и иду заваривать дрожащими руками чайзелёный, с жасмином и пониженным содержанием кофеина. За окномфевральский сумрак, а ты скоро придёшь с работы. На самом деле у нас с тобой всё в порядке, а я что-то слишком сильно разнервничалась из-за Альбины. Лекарства, надо сказать, стали плохо помогать, и "верхнее" давление порядка 160-180 стало для меня почти привычным, постоянным. При этих цифрах у меня не болит голова, и я даже могу работать в обычном режиме, а на усталость научилась не обращать внимания.
Как? А человек ко всему приспосабливается, приспособилась и я. Упражняясь в концентрации, я нашла для себя способ вхождения в состояние наподобие лёгкого транса, когда физический дискомфорт уходит, а сознание остаётся активным. Я заметила, что в таком состоянии очень продуктивно идёт работа над текстом: ничто не мешает, не отвлекаетвплоть до того, что можно даже управлять своим восприятием, отключая, например, слух, обоняние, боль. Пока у меня не получается удерживать такое состояние весь день, но мне хватает, чтобы пережить самый трудный момент рабочего дняс полшестого до семи вечера, когда непреодолимо хочется прилечь. Моё тело автоматически продолжает ходить по залу, но тяжести и боли в ногах не чувствует. Язык говорит с покупателями, пальцы отстукивают по клавиатуре, нажимают кнопку считывателя штрих-кодов, а все ощущениякак во сне. Впрочем, поддержка такого состояния тоже требует затраты сил и чревата даже большей усталостью впоследствии, но я предпочитаю отодвинуть критический момент на более позднее время, чтобы хотя бы нормально доработать день.
Я с тоской и тревогой смотрю в окно: там синеватыми звёздами горят уличные фонари, а серые, слежавшиеся к концу зимы сугробы кажутся в сумерках не такими грязными. В каждой человеческой фигуре я с надеждой хочу узнать тебя и боюсь... Странная, иррациональная тревога.
Но вотзнакомый силуэт в пуховике и большой меховой шапке-ушанке, а тонкий щуп в руке чутко улавливает свойства пространства. Сердце от облегчения расширяется и теплеет. Заслышав твои шаги на лестнице, я открываю дверь и с порога обнимаю тебя.
Привет, Утён...
Я прижимаюсь к твоей холодной с мороза щеке, и ты сразу улавливаешь моё состояние.
Привет, Лёнь. Ты чего? Горячая и дрожишь. У тебя не температура случайно?
Твоя ладонь ложится мне на лоб мягко и прохладно, целебным прикосновением забирая нервозность и смятение чувств. Я прижимаюсь к тебе всем телом, не обращая внимания на то, что нас разделяет холодная ткань пуховика: ты ещё не успела раздеться.
Через пятнадцать минут мы сидим за столом: ты ужинаешь, а я пью свой остывший чай. Стук ложки о тарелку, такой обыденный и простой, постепенно успокаивает меня. И чего я так расчувствовалась? Вот жеты, живая и невредимая, моя. Бесконечно родная, хрупкая и вместе с тем сильнаявнутри. В общем, отставить нервы! Всё хорошо. Это всего лишь писанина.
Февральский вечер вклинивает между нами преграду в виде твоей работы в студии и моейнад текстом: я всё-таки решаюсь снова открыть файл. Твоё присутствие дома придаёт мне сил продолжить писать самые трудные строки...
"Ничего не чувствуя, не понимая от звенящей во мне боли, я села в автобусе на самое заднее сиденье, но и там не давала воли слезам: мне почему-то казалось, что при стольких посторонних людях я не должна обнаруживать своего горя так сильно, чтобы они, не приведи Бог, не подумали чего. А слёзы кипели и клокотали во мне, они готовы были извергнуться, как лава, терзая мою грудь настоящей физической болью. Я из последних сил удерживалась, чтобы не броситься на колени в проход, заломив руки, и не завыть, не заголосить на весь салон".
Каждый нюанс чувств героини пропускается через себя, её больмоя боль, и только твоя незримая поддержка помогает мне выписать всё это. Но я слишком вжилась в шкуру героини, зависнув в вымышленном мире книги, и нужно, чтобы кто-то спас меня, вытащил в нашу, нормальную реальность. И этим героем становишься, конечно, тыбольше некому.
Твоя рука скользит по моему плечу, ты присаживаешься на корточки у моего кресла. Я улыбаюсь и запускаю пальцы в твои волосы, потом склоняюсь и касаюсь твоих губ. Они с готовностью раскрываются, ловят мои, впиваются в них крепко и шаловливо. Но поза неудобная, кресло предупреждающе скрипит, и мы перебираемся на дивантам наши губы сливаются прочувствованно и обстоятельно, а ноги переплетаются.
Стрелки часов стремятся глубже в ночь, вьюжную и полную далёкого, колючего света фонарей. Пока на земле хозяйничает февраль, а в марте мне предстоит операция.
Лекарства стали неэффективны. Врач объяснил: медикаментозного лечения недостаточно, требуется хирургическое, как ни крути. В место сужения артерии нужно поставить стент, чтобы раскрыть её просветтогда кровоснабжение почки нормализуется и давление понизится. Стенттонкая металлическая сеточка, которая будет поддерживать просвет сосуда наподобие внутреннего каркаса. Для этой операции не нужны разрезы, она практически бескровная и делается под местной анестезией. Под рентгеновским контролем через катетер в сосуд вводится баллончик с надетым на него стентом. Когда он достигает нужного места, его раздувают, и стент вдавливается в стенки сосуда, фиксируясь там, после чего проводник со сдутым баллончиком вытаскивают наружу. А потом... Несколько дней постельного режимаи дуй домой.
Для этой операции не нужно ехать в столицу: её делают и у нас, но пока только в одной-единственной клинике, так что мне пришлось в декабре прошлого года записаться в очередь на март. Ввиду того, что операция относительно простая, стоимость леченияне запредельно высокая, но всё же без помощи Александры нам с тобой не потянуть таких расходов. Я пообещала твоей сестре, что постепенно выплачу долг, но Александра, взяв меня за руки и тепло глядя в глаза, сказала серьёзно:
Солнышко, не говори глупостей. Ты мне такая же родная, как Яська, а какие могут быть долги между родными людьми в семье? Так что забудь об этом.
За окнами свирепствует февральская метель, колюче-зернистая, как песок, а нам с тобой тепло в одной постели. Слушая твоё сонное дыхание рядом, я уплываю в транс на границе сна и яви, и в моей голове вертятся образы сделанных из тончайшей проволоки трубочекстентов... А потом вдруг снится, будто мне хотят поставить железную пружинку от авторучки, а вся операция представляется как укол этой самой ручкой в бок.
* * *
Послебольничное лето кончилось. В сентябре была наша с тобой третья годовщина, пахнувшая дымком шашлыков, но не из мяса, а из антоновских яблок. День был прохладный и пасмурный, но нас погода не беспокоила: одевшись потеплее, мы сидели на крыльце и ели горячие печёные яблоки, политые мёдом. От жарки на углях их кожица сморщилась, а местами поджарилась до коричневого цвета, но внутри они стали нежными и мягкими, приобретя душевный и какой-то домашний аромат. Так пахли пирожки с яблокамиуютом и любовью, теплом рук и родством душ.
Психологи говорят, что три годапервая критическая точка отношений, после которой люди расслабляются и, узнав друг друга вдоль и поперёк, начинают скучать. Страсть остывает, заедает быт... Что я могу ответить? За три года я изучила "все твои трещинки", и всё это стало частью менятем, без чего я не могла дышать. Я не представляла своей жизни без твоих незрячих солнц, без твоих виртуозных ясновидящих пальцев, без твоего голоса, который по-прежнему действовал на меня, как нежные объятия. Мне всё было в радость: вкусно кормить тебя, подстригать, мазать детским кремом твоё лицо, стирать твои вещи, помогать тебе ориентироваться в незнакомом месте. Это было спокойное, тёплое и глубокое чувство, пустившее крепкие и неистребимые корни в моём сердце.
А в октябре в файле "Книга" появились первые заполненные текстом страницы. Они ещё не были чередованием временнЫх пластов: повествование сперва развивалось обычным образом, линейно. Это позже мне пришло в голову рассказ о настоящем перемежать вставками о прошлом героинь, об истории их знакомства. А вот заголовок никак не давался мне, не хотел всплывать из мира идей, и название файла пока оставалось прежнимпросто "Книга"... Он ждал своего часа.
16. Пружинки в боку. Второй удар августа
Когда я увидела хирурга, я испугалась. Нет, не потому что он был страшным, напротивего можно было назвать совершеннейшим лапочкой. Улыбчивый, постоянно шутящий, внимательный и обходительный, он производил замечательное впечатление. У него, как мне показалось, было в чертах лица что-то от Колина Фаррелла. А напугал, или, точнее, встревожил меня его возраст. "Слишком молодой,подумалось мне.Как такому довериться?" Если бы хирургом оказался солидный дяденька с проседью, я не сомневалась бы в его опыте, а тут... Константин Алексеевич (даже называть его по отчеству язык не поворачивался) был старше меня от силы на пару лет, но ему предстояло осуществить ответственное оперативное вмешательство в мой организм.
Но Александра, которая уже, без сомнения, навела справки и знала едва ли не всю подноготную доктора, заверила меня:
Ты не смотри, что он молодой. Как говорится, молодой, да ранний. На его счету уже много операций...И добавила со смешком:Ну, наверно, был ребёнком-индиго.
Как бы то ни было, этот "ребёнок-индиго", изучив ангиограммы моей почечной артерии, сказал, что из-за наличия на артерии двух стенозов, находящихся друг от друга на большом расстоянии, одним стентом не обойдётсяскорее всего, придётся ставить два. А это значило, что расходы возрастали. Кроме того, та цена, которую я назвала "не запредельно высокой" в прошлой главе, была выставлена, как выяснилось, без учёта расходных материалов, имплантатов и медикаментовтолько за саму работу.
Пусть вопрос денег тебя не беспокоит,шепнула Александра.
По мнению Кости (ну какое отчество, пацан совсем!), раньше меня лечили коновалы, а не врачи. Лекарственная терапия в моём случае не решала проблему, а только отчасти снимала симптомы, да и то побочных эффектов было больше, чем полезного действия. Я бы с удовольствием согласилась с его рассуждениями, если бы прооперироваться бесплатно было реально и доступно каждому желающему. Потратив кучу времени и нервов на выпрашивание квоты, я в итоге получила отказ, и пришлось оплачивать операцию из своего кармана, а точнееиз кармана Александры. А он, в условиях разразившегося экономического кризиса, тоже был не бездонным...
В операционной было весьма прохладно, и у меня озябли руки и ноги. Больно мне не было, хотя я оставалась в сознании. Только что-то копошилось в паху. Меня почему-то смущало и беспокоило то, что ниже пояса я совсем голая, а хирургмолодой мужчина... Впрочем, это были обычные дамские заморочки, потому что внимание Костину ладно, Константина Алексеевичабыло сосредоточено не на моих прелестях, а на том, как бы довести баллончик на проводнике до нужного места. Его взгляд был прикован к монитору, на котором то проявлялся, то исчезал извилистый тёмный узор сосудовв такт движению наполненной контрастным веществом крови. Чувствуя лёгкое жжение, струящееся по моим жилам, я стиснула в кулак совсем заледеневшую руку.
Константин Алексеевич, а вам никто не говорил, что вы похожи на одного актёра?ляпнула я ни с того ни с сего. То ли контрастное вещество в голову ударило, то ли нервы пошаливали.
Костя хмыкнул под маской и шевельнул чёрными темпераментными бровями.
И на кого же, позвольте узнать?
На Колина Фаррелла, ну, который Александра Македонского в голливудском фильме играл,пояснила я.
Чёрт потянул меня за язык всё это сболтнуть... И это притом, что, каким бы лапочкой доктор ни был, он привлекал меня исключительно с эстетической точки зрения. Ещё не хватало, чтобы он подумал, будто я с ним заигрываю!
Костя бросил на меня поверх маски заинтересованный взгляд.
Ну надо же! С голливудскими красавчиками меня ещё не сравнивали,небрежно усмехнулся он.Так, мы на месте. Сейчас будем устанавливать первый стент.
Монитор, на котором происходило всё самое интересное, был мне виден снизу и под углом, но я всё же могла наблюдать за тем, что творилось сейчас у меня внутри. Хорошо просматривался позвоночник и движение окрашенной контрастным веществом крови по сосудам. С каким-то болезненным, полуобморочным любопытством я смотрела, как там всё шевелится и дышит. Тонкая ниточкапроводникпролегала снизу вверх по аорте, вдоль позвоночника, а потом поворачивала в почечную артерию. Мне вспомнился сон про пружинку из авторучки: казалось, что именно она и была втиснута в место стеноза. Приливы-отливы крови прекратились: что-то преградило ей путь, и она остановилась у преграды, наполнив собой сосуд. На артерии начало расти вздутие, а бедная почка осталась совсем без кровиеё сосуды перестали "мерцать" на мониторе. Это раздутый баллончик со стентом заткнул артерию, догадалась я. Баци он резко сдулся, а сосудистый каркас почки снова начал пульсировать.
Контрольная ангиография,сказал Костя.Посмотрим, правильно ли стент встал и достаточно ли расширил просвет. Так... Нормально.
Артерия наполнилась чернильно-тёмной жидкостью. Там, где раньше было сужение, сосуд стал ровным и широким, а также виднелись очертания "пружинки", засевшей в артерии крепко и неподвижно.
Те же манипуляции были проделаны со вторым стенозом. Мой пах щекотала тёплая струйка... Всё-таки бескровной операция считалась условно: несколько капель всё же вытекло из места прокола, которое совсем не ощущалось, будто замороженное.
Второй стент был установлен, и на последней контрольной ангиографии чётко показалась выровненная почечная артерия, везде одинаковой ширины, а сосуды почки теперь наполнялись кровью гораздо лучше, проступая на мониторе намного ярче.
Вот, кровоснабжение почки сразу нормализовалось,прокомментировал хирург. Его руки были заняты вытягиванием проводника наружу из моего тела.Теперь вам нужно будет шесть-восемь месяцев попить препараты, предотвращающие тромбообразование. Стандартно в таких случаях назначается "Плавикс", но он, пожалуй, влетит вам в копеечку... Есть его аналоги, подешевле. На худой конецаспирин, он тоже разжижает кровь.
Его беззаботно-успокаивающий и ласковый тон был как спасательный круг: цепляясь за него, я не уплыла в тошнотворное беспамятство. К концу операции меня била дрожьто ли от холода, то ли от пережитого стресса.
Никаких осложнений не возникло, и на третий день меня выписалис металлическими пружинками стентов в боку и с предостережениями: неделю не поднимать тяжестей и не принимать ваннутолько душ, избегать физического напряжения и стрессов. Ранка в паху была чуть припухлой и болезненной под повязкой, но врач сказал, что это пройдёт. Клопидогрел (то же самое, что "Плавикс", но дешевле) стоил триста пятьдесят рублей за упаковку, которой хватало на две недели.
На этот раз самой уйти домой мне не позволили. С заднего сиденья джипа Александры я скользила взглядом по улицам, по-мартовски неприглядным, но полным солнечного света, а моя рука грелась в твоих ладонях. Твоя сестра, в шляпе-пилотке, отороченной полоской серебристо-серого стриженого меха, озабоченно глянула на меня с водительского места.
Ну, как ты, Лёнь? Уже чувствуешь какие-то изменения?
Да пока ещё не поняла,честно ответила я.Доктор сказал, давление приходит в норму где-то на седьмойдвадцатый день...
Ничего себе разброс,хмыкнула Александра, снова устремляя на дорогу пронзительный, как безжалостная заточенная сталь, взгляд серых глаз.Как бы всё это не оказалось очередным разводом... Нынешним эскулапам лишь бы побольше бабок срубить. И в квоте, наверняка, именно по этой причине отказали. Торгаши...
Ладно тебе, Саш, чего там... Подождём,мягко коснулся моего сердца твой голос.Организму нужно время, чтобы перестроиться.
Южный ветер нёс весну, забирая с собой покой. Весной не было уюта зимнего вечеракогда за окном в синих сумерках тихо падает голубоватый снег, а в комнате горит только настольная лампа, да слышно постукивание клавиш... Весна приносила с собой странную неустроенность души, разлад и метания, ожидание перемен, простуду, тревогу. Она вливала в кровь яд бессонницы, а воздух наполняла холодным, пронзительно-зовущим и будоражащим запахом. Запахом, от которого душе становилось тесно в теле...
И только тепло твоих рук удерживало меня на земле.
* * *
"Обратив на меня взгляд своих ясных глаз, он улыбается, и от его взгляда и улыбки у меня ёкает сердце. Он снова устремляет взгляд на нескончаемый поток освобождённых пленников, и я тоже смотрю на них, а внутри у меня всё сжимается и дрожит. Я ищу взглядом дорогих мне людей, но не вижу, не узнаю их, и меня охватывает печаль.
Здесь ли они?спрашиваю я мальчика.Может быть, я просмотрела их?
Смотри сердцем,загадочно улыбается он.
Я смотрю ио чудо!вижу обоих моих родителей, но они не такие, какими я их привыкла видеть, а молодыенаверно, моего возраста. Они идут среди прочих, также босиком по тёплой земле, взявшись за руки и не сводя друг с друга взгляда, как счастливые влюблённые, и мне хочется закричать и побежать к ним, но рука мальчика мягко ложится мне на плечо.
Нельзя нарушать их покой. Увидев тебя, они будут тосковать и печалиться в разлуке с тобой, и покоя им не будет".
Босиком по тёплой земле... Это мы с тобой вчера были на даче, и я ходила по дорожкам без обуви, радуясь лету и хорошему самочувствию. Земля шершаво ласкала мне ноги, трава нежно щекотала, а солнечные зайчики плясали на твоей коже. Мне почему-то вспомнилось детство. И мама, собирающая малину. Высокие кусты скрывали её, маленькую и полненькую, почти с головой, и только по шевелению их верхушек можно было понять, где она сейчас собирает ягоды. А я, совсем ещё кроха, потеряв маму из виду, начала кричать и плакать... Когда мои вопли переполнили чашу её терпения, из малины послышался её голос: "Так, а ну-ка, хватит реветь! Ну, никакой тишины! Ты дашь мне малину спокойно собрать?" И я, поняв, что всё в порядке и мама никуда не делась, успокоилась.
Так может быть, то же самоеи с ушедшими в мир иной? Мы донимаем их своими слезами и тоской, не понимая, что тем самым привязываем их к себе и лишаем возможности продолжить путь? А в том, что наш путь не завершается после смерти физической оболочки, я не сомневалась никогда. А если что-то не даёт идти дальше, всё время зовёт, окликает, тянет оглянуться назад? Движение становится невозможным, и застреваешь на месте, смущаемый этим тоскливым зовом из прошлого.
Любовь ли это, если стремишься привязать дорогого человека к себе вечными узами, способными и после физической смерти лишить его свободы? Любовь ли это, если иссушаешь себя тоской по тем, кто не исчез, а всего лишь "ушёл в малинник"? Кричишь, как неразумное дитя, обманутое оптической иллюзией,взрослый человек, не чувствующий душой паутинно-тонких, но нерушимых законов бытия. Я не знаю, что это за чувство... Я бы назвала его слепым детским эгоизмом.
Но как назвать чувство, которое охватывает меня, когда солнце озаряет нимбом твою стриженую макушку, в то время как твои зрячие пальцы касаются моего лицалегче, чем ромашковые лепестки, и теплее, чем нагревшаяся за день в бочке вода? Или когда на твоих ресницах сияют радуги, а губы мягко берут в плен мои, и я сдаюсь на их милость, уступая нежному проникновению? Наверно, у этого чувства нет названия, но от него сердце разлетается на сотни алмазных брызг и летит в высокое летнее небо, к задумчиво-беззаботным облакам.
"Мою руку трогает мягкая рука: пора возвращаться на землю.
"А как же они?"Я с тоской смотрю на девочку и мальчика, бегающих в траве.
"Пусть ещё поиграют,улыбается сияющее существо.Пусть наберутся сил перед долгой работой".