Дот - Акимов Игорь Алексеевич 26 стр.


Пора идти.

Конечно, правильно было бы сгрести свои вещи под мышку (ППШ и запасные диски замотать в гимнастерку, а лопатузнак нейтралитетана плечо), и неторопливо, не привлекая интереса немцев, отступить к кустам. Чапа так и собирался поступить. Но вдруг осознал, что делает нечто совершенно иное. Поднял с травы нижнюю рубаху (от нее повеяло благодатным солнечным духом)  и неторопливо ее натянул. Заправил рубаху в свои безразмерные, бэушные хабэ. Затем так же неторопливо натянул гимнастерку. Надел ремень (эх! нужно было снять кожаный со старшины; хотякак бы я потом объяснял, откуда на мне такой ремень?), отогнал складки за спину. Лопатку пристегнул на пояс. Сложил портянки; потом передумали в одну портянку завернул диски, чтоб сподручней нести. Потом набросилстволом внизна правое плечо ППШ, и пошел прочь, к тому месту, где оставил в кустах свои вещи. Там он переложил диски в вещмешок, надел его, затем скатку, винтовка привычно повисла на правом плече, значит, теперь автомат будет на левом Напоследок Чапа осмотрелсяне забыл ли чего; нетничего не забыл. Взглянул на солнцеи пошел на восток.

Он шел и думал: все просто. Если мясо вымочить в оцете, а потом насолить, наперчить и посыпать ароматными травками,  разве узнаешь его истинный вкус? Если твоя душа задергана эмоциями, замирает от страха,  разве ты сможешь увидеть истину? Вот с этими двумя немцами, умыкнувшими сапоги; ну даошарашили; я даже прибалдел от них: ППШ мне оставили! и ушли не оборачиваясь!.. Я бы так не смог. Даже не придумал бы такого!  а уж сделать А вот они смогли. Не сговариваясь! Повернулисьи ушли; и ППШ мне оставили. А все почему? Ну, во-первых, оказались не звери, не душегубы. Солдатыно не убийцы. И во мне они увидели человека, а не зверя. Человека, который работает святое дело. Ну дапри мне был автомат; а как же иначе?  ведь я ж не могильщик, я тоже солдат; мне положено быть при оружии. Так они ко мне и отнеслись: как к солдату, который в данный момент не воюет. И если б они забрали ППШв этом было бы недоверие ко мне. И неуважение. Но они поняли, что ячеловек. И если я не пленныйкак же оставлять солдата без его оружия? Я же видел: им и на миг не пришло на ум пристрелить меня. И что я могу выстрелить им в спину. Об этом не думаешь, это принимаешь, как есть

На этом рассуждение Чапы вдруг споткнулось. Потому что он вдруг вспомнил, о чем думал, что чувствовал, когда смотрел, как немцы уходят прочь. Как ждал, что вот сейчас они обернутсяи нужно успеть выстрелить первым. Ни о чем другом не думал. Не анализировал. Только ждал. А недоумение и мыслиэто потом пришло.

Ладно. Что там немцы думали и чувствовали,  этого мне никогда не узнать,  резонно заключил Чапа. Но остается вопрос, на который я вроде бы могу ответить,  ведь все условия задачи мне известны. А вопрос такой: почему я сам не выстрелил? Ждал, что они начнут первыми, тут все ясно; но самому, без этого повода, схватиться за автомат и расстрелять их,  я помню: об этом даже не подумал. Почему?!.

Когда идешьдумается легко. Мысли накатывают сами. Очевидно, движение,  ногами топ-топ, руками мах-мах,  заводят всю твою натуру. Видатьоно и уму передается, и не станет же ум работать вхолостую,  вот и выплевывает мыслишки

Так рассудил Чапа совсем не новую для него, давно открывшуюся ему мысль. А вспомнил Чапа ее для того, чтобы чем-то заполнить паузу: его ум только что работал с предельной нагрузкой, Чапа почувствовал надвигающуюся пустоту (илиесли вам так будет яснейпробуксовку),  вот и заполнил ее холостым, свободным ходом. Вроде бы и работа продолжаетсяи в то же время ум получает возможность отдышаться

Так на чем же мы остановились?

На вопросепочему Чапа сам не выстрелил вслед.

А не выстрелил он потому, что стрелять в спину (а ведь Чапакрасноармеец, а не палач, и это был не бой, а вполне мирная ситуация)  не гоже. Не по-людски. И самое главное: эти двое только чтоуж назовем вещи их именами,  так вот, только что они подарили Чапе жизнь. Об этом не думаешь, но душа какой ужасной была бы наша жизнь, если бы Господь не нагрузил нас этой частицей себя!..

На этом Чапа иссяк, и дальше шел уже без мыслей. Просто шел. Прямо на восток.

Его хватило не на долго. В горах прямой путьвсегда не самый лучший. Уже через пару километров Чапа пожалел о своем эмоциональном поступке. Ведь обжитые места! Пусть дорог не много, но ведь есть и тропинки! Неужто не нашел бы подходящую? Ведь не на каждой же немцы. Зачем было топать по чащобам да каменистым осыпям? Да еще и с таким грузом: на одном плече винтовка весом с центнер, на другом автоматтоже не намного легче; а еще скатка, лопатка, вещмешок, набитый боезапасом; кстатив нем и коробка с бритвами. Это не пушинки. Бритв много, и каждая имеет вес

Чапа где стоялтам и сел, прислонившись спиной к смереке. Закрыл глаза. В ноги пошла живая волна. Когда Чапа снова открыл глаза, он увидал, словно впервые, как хорош окружающий мир, сколько красоты в этой коре, в светящейся капле живицы, в роскошных, плотных ветвях папоротника. Сидеть и смотреть на все этобольше ничего не нужно

Мы не знаем своего счастья, и потому всю жизнь проходим мимо его.

Не поднимаясь, Чапа стянул с плеча ППШ, с другоготрехлинейку. Снял скатку и вещмешок. Отстегнул лопатку. Снял ботинки и аккуратно набросил портянки на высокую траву: левуюслева, правуюсправа. И прислонился спиной к теплой коре. Вот теперь совсем хорошо. Он опять закрыл глаза, но на этот раз не отключился, а стал думать. Ему было о чем подумать.

Коробка с бритвами останется здесь, тут и думать не о чем. Удивительно, что не сообразил этого раньше. Что скажет лейтенант? А где онтот лейтенант? Можетего и нет уже, а если и жив,  сколько шансов, что я с ним пересекусь? Один из тысячи. И с каждым днем эта возможность будет все стремительней приближаться к нулю. Да если б и встретилисьа я без бритв,  ну что он мне сделает? Ничего. Затокогда с этими бритвами выйду на любое наше подразделениеза кого меня примут? За мародера. А что полагается мародеру на войне? Расстрел.

Решено.

Последняя ниточка, связывающая Чапу с бритвами, все же уцелела: лейтенантова любимица. Может, оставить ее себе, так сказать, на память?  подумал Чапа. И решительно отрезал: нет. Ни о чем хорошем она не напомнит, зато каждый раз, натыкаясь на нее, буду испытывать досаду. Пока однажды не выброшу. Если прощаешься с прошлымлучше это сделать сразу.

Теперь лопатка. Вещь нужная; вот только когда она пригодится? Пока я одинэто исключено. Ведь не стану же окапываться, если натолкнусь на немцев. А приду к своим и поставят рыть траншею,  так уж лопату для меня старшина всегда найдет

От чего еще можно избавиться?

Вопрос имел единственный смысл: оттянуть время, не сразу назвать очевидное. Назвать Чапину трехлинейку. Нельзя сказать, что у Чапы с нею были связаны какие-то особые воспоминания. Более того, с первого дня казарменной жизни и до этой минуты Чапа вспоминал о ней, лишь когда она наливалась весом и становилась неподъемной, или когда приходило время ее почистить. Он никогда не ощущал ее частью себя или хотя бы своей. Она была государственной, частичкой государства; ни одной ниточкой Чапина душа не была к ней привязана; может быть потому, что в нем не было военной косточки. В других эта косточка была; Чапа видел, как, получив винтовку, они становились другими, более значительными, большими по размеру. А ему винтовка ничего не прибавила, ничего в нем не выявила, никак его не изменила. Он был из другого теста. Домашний он был человек. Его бы воляникогда б ее в руки не взял. И теперь, в нынешних обстоятельствах, когда он свободен и вправе самостоятельно принимать решения, кажется, чего проще?  оставь ее здесь. И забудь. И никогда не вспоминай, что когда-то она была в твоей жизни Нет. Оказалосьон так не может. Оказалоськакая-то ниточка связывала их. Даже не ниточка; ниточкаерунда: потянули порвалась. А тут было что-то покрепче, рвать приходилось по живому

К этому Чапа не был готов.

Сделать безболезненной предстоящую операцию могла разве что логика.

Ну зачем мне теперь винтовка, когда у меня есть автомат?  спросил себя Чапа. Никто не спорит, винтовкавещь ценная, пуля из неево какая! страшно подумать, как такая штука в тебя влепит. На ногах не устоишь. И если у тебя глаз наметанныйможешь ею вцелить врага хоть за полкилометра. Но Чапа уже знал, что ни за полкилометра, ни даже за триста метровпервымпалить не станет. Если немцы его не заметятзатаится, постарается избежать столкновения. Другое дело, если напорешься на них, как говорится, носом к носу. Так ведь для этого случая автомат и придумали!..

Чапа взял винтовку, ласково провел рукой по цевью. Оно было отполировано бесчисленными касаниями человеческих рук. Подумал: а мне ведь даже в голову не приходило, сколько людей владели ею до меня. Сколько раз ею стреляли в людей. Сколько раз убили Чапа приоткрыл затвор. Металл был послушен малейшему прикосновению. Патрон на месте. А ведь в ней и впрямь есть что-то такое, отчего чувствуешь себя и значительней, и защищенней Чапа впервые это ощутил, и это чувство ему понравилось.

Он отставил винтовку, прислонил ее к стволу смереки, снова прислонился к дереву спиной, и долго смотрел, жмурясь от солнца, на узкую долину, удивляясь бесконечному разнообразию зеленых колеров. А потом перевел взгляди стал смотреть себе под ноги, на бурые камушки, похожие на кирпичный щебень, только совсем хрупкие: они крошились, если сильно нажать.

Это не моя винтовка, говорил себе Чапа. Была мояа теперь уже нет. Разошлись наши дорожки. Мы никогда не были близки, да я и не пытался сблизиться, потому что не чувствовал ее. Наш брак был не по любви и даже не по расчету. Так случилось. Нузаписали ее на меня; а я даже номера ее так и не удосужился запомнить. (Чапа чуть было не глянул, какой у нее номер, но спохватился и даже отшатнулся самую малость, почти повернулся к ней спиной,  только бы не видеть ее больше; ведь для того он и сидел здесь: отвыкал от нее.) Теперь она для меня ничем не отличима от миллионов других винтовок, внушал он себе; такая же, как остальные Но Чапа знал, что это не так, что их связывает бой, который они так и не дали фашистам, моглино не дали; их связывает тот момент, когда он вел ствол, нацеленный на конного офицера. Офицер ехал боком к Чапеправым боком, рука заслоняла этот бок, поэтому Чапа перевел прицел на шею офицера, потом на голову, и тут понял, что в голову точно не попадет, потому что офицер покачивался в седле, голова такая маленькая, а ведь еще и упреждение нужно сделать Чапа тогда решил, что будет все-таки стрелять в бок, но что-то его отвлекло, а потом он увидел, что офицер успел отъехать, и шансов попасть в него почти не осталось

Удивительно, какими иногда бывают привязчивыми вещи!

Чапа все же выдержал характери больше не взглянул на трехлинейку. Я отдыхаю, говорил он себе, я просто присел отдохнуть. Ему удалось отвлечься, а когда он снова вспомнил о винтовке, оказалось, что она уже смирилась со своею судьбой; ее магнетизм настолько ослабел, что теперь его можно было преодолеть без боли. Чапа не стал мешкать. Выцарапал из вещмешка неуклюжую коробку с бритвами. Выгреб винтовочные патроны. Начал было отстегивать от пояса подсумок с запасными обоймами, но вовремя сообразил, что подсумкиочень удобная вещь, мало ли что в них можно положить. Напримеркарандашик и мелко сложенный листок бумаги. Или перочинный ножик (Чапа видел такой однажды у писаря в штабе полкас двумя лезвиями, с шилом и консервным ножом, и даже ножницы в нем былибогатая вещь! Чапа не представлял, где такие ножики водятся, но уж если писарь себе добыл, то чем он, Чапа, хуже?). Кстати, можно положить туда и нитку с иголкой; понадобилось что-то зашитьа все под рукой. Чапа освободил подсумки от обойми удивился: ведь он еще не поднялся, все еще сидит, и вес патронов пустяшный,  а поди ж ты, насколько полегчало пояснице!..

Вроде бы все.

Портянки успели просохнуть и отдышаться. Чапа плотненько, без единой складочки, накрутил их на ступни. Ноги скользнули в ботинки охотно (и ботинки успели отдохнутьиз них ушла жесткость). Осмотрел обмоткии заново их накрутил. Голова была свободна от мыслей, душаот сомнений. Теперьхоть на край света.

Чапа поднялся, закинул на спину звякнувший запасными дисками вещмешок, через плечоскатку, на другое плечоППШ, и стал спускаться в долину, где по его прикидке обязательно должен был выйти к какой-нибудь дороге. Ему сразу повезло: буквально за первыми же деревьями он вышел на тропинку. Это был хороший знак. Правда, тропинка вела не совсем на восток, но в общем-то в нужном направлении.

Танки он увидел вдруг.

Тропинка круто повернула, открылась ложбина, а там были они. Да так много! И все свои!.. Чапа пошел, пошел, сорвалсяи побежал. Он бежал все быстрей, не чувствуя ни ног, ни сердца. Счастье настолько переполняло Чапу, что в нем не осталось места ни мыслям, ни словам. Впрочем, одно словобеззвучноебилось в его губах: наши! наши!.. Он никогда не думал, что может бегать так быстро, пролетел эти несколько десятков метров, пробежал между первыми танками и вдруг ощутил себя в пустоте. Словно все вокруг негои танки, и лес, и земля, изрытая траками,  не существует на самом деле. Словно это мираж. Плод его, Чапиного, воображения. Или сон. Он все еще сидит под смерекой, сидя спити видит все это во сне. А попробуй прикоснутьсяи рука провалится в пустоту

Чапа остановился. Трогать ничего не стал: не дурак ведь, и не слабый на голову; понимает, что все вокругреально. Осмотрелся. Прислушался Никого. Во всяком случае, поблизости он не видел ни одного человека. Да и дальшесколько видел глазникого Танки стояли с обеих сторон лесной дороги, словно собирались бодаться стенка на стенку; еще миги рванут навстречу друг другу

Чапа пошел между ними. Он шел и шел, продавливая себя через волны тупой тяжести, которую излучала каждая машина. Это было куда ошеломительней того, что он пережил, когда потерял свой полк. Ему было плохо, тошно, одиноко. Он вдруг ощутил себя таким маленьким, слабым, жалким и никчемным

Чапа сел на землю и заплакал.

8

Через артиллерийский прицел мир был другим.

Когда смотришь просто так, как говорится, невооруженным глазом, ты как бы в стороне, и если тебе не нужно увидеть что-то конкретное, ты хотя и видишь окружающее (ведь не слепой), но в то же время и не видишь. И если потом нужно что-нибудь из увиденного вспомнить, то в памяти возникает (если вообще удается что-то вспомнить) не этот предмет, а некая общая информация о нем.

Иное делоесли смотришь в прицел.

Мир сразу наполняется. Становится вещным. Столько мелочей подмечаешь!  и каждая интересна. Мало тогоначинаешь думать. Причем и думаешь не как обычно, по-другому.

Начинаешь представлять, как то, что ты сейчас разглядываешь, одним движением («слабым манием руки») может быть уничтожено.

Врагвот он: движется с запада по шоссе, пересекая долину, огибает холм, с которого ты за ним наблюдаешь, и потом исчезает за следующим холмом на востоке. Каждый грузовик, каждая фура, каждая пушка на механической или конной тяге реальны и убедительны любой самой мелкой деталью. Это не кино. Не бред. Не дурной сон. Но в голове не укладывается. Куда легче представить, что они только что материализовались (вернееобрели бестелесную плоть) в тени ущелья, из которого вырывается шоссе, сейчас фантомами проплывают перед тобой, чтобы потом, за следующим холмом, бесследно раствориться в воздухе. Проверитьбред это или явьпроще простого. Например, вон тот бронетранспортер. Влепить в него фугасом прямой наводкойверное дело. И сразу все вопросы будут сняты. Если бредизображение должно порваться, как лента в кинотеатре. А вот если все по-взаправдашнему Представить жутко, как будут разлетаться ошметки этих потных парней, которые сейчас скучают в бронированном кузове. Нет, вон тем троим не скучно: играют в карты, пожалуйв их немецкого «дурака»; ишь как горячо шлепают картами! В кузове солдат не много,  десяток, можетполтора. Каждый живет своей жизнью, своими заботами и надеждами. Они ни звука выстрела не услышат, ни взрыва не осознают; разве чтов самое последнее мгновение, да и тоесли башка уцелеет. Полетит эта башка по своей последней траектории куда-то в сторону, на каменистый, поросший редкими колючками суглинок, вращаясь в полете; перед вытаращенными глазами замелькают то белесое небо, то бурая земля, а она будет лететь и соображать очумело: ну и ебнусь же сейчасстрашное дело!.. Ведь у каждого из этих немцев есть близкие людиматери, отцы, у кого-то уже и дети. Мать растила, растила сына, жила им, любовью к нему; может, ничего другогонастоящегов ее жизни и не было. В нем был смысл ее жизни, то, ради чего все остальное можно было вытерпеть. И вдруг этого не стало. В одно мгновение

От этой мысли даже дыхание пресекалось.

Назад Дальше