Но если я здесь все продам, то не будет повода. А зачем мне повод? Почему я не могу просто так приехать к ней?
Не могу.
Это глупо, уже говорил.
Это по-детски.
Но ощущение, что мне нельзя обрывать связи с этим городом, что нельзя менять все, потому что тогда и она исчезнет каким-то образом Оно не пропадает.
Прежний шалый мужик, которого прозвали Сухим за то, что практически из всех говняных тем выходил всухую, без проблем и вопросов, назвал бы мое вот это ощущение чуйкой. Тем, что всегда выручало и позволяло Да, именно это. Выходить сухим из воды.
Теперь, когда я правильный и очень, мать его, солидный немецкий херр Да, это вроде глупо, прислушиваться к пережитку прошлого, рудименту. Но я это делаю.
И потому здание стоит, люди работают, и у меня есть повод приезжать сюда. Слишком часто для этого города. Непозволительно часто для бизнеса.
И охерительно редко для меня самого. Так редко, что в промежутках сводит зубы, словно от наркотической зависимости. Так редко, что хочется все бросить и улететь. Просто так. К ней.
Как когда-то.
Тупо забить на дела, на партнеров, на подчинённых На все.
Но тот шалый мужик, имя которого она однажды обозвала литературным, мог себе это позволить. Он вообще много чего мог себе позволить, счастливчик. Идиот.
А херр Троскен, владелец, мать его, заводов, газет, пароходов, не может.
Каждый день этого гребанного херра расписан по минутам. И каждая эта минута стоит бешеных бабок.
Слышишь, Шипучка острая моя, ты стоишь бешеных бабок. Хотя нет, нихера не так.
Ты стоишь всего моего гребанного мира.
Который я готов уронить перед тобой. И уронил бы. Если б точно не знал, насколько тебе похер на меня. На мой гребанный мир. На мой гребанный бизнес.
И на меня.
И что ты никогда, вот просто никогда не примешь от меня даже гребанной ромашки.
Когда-то принимала. Ромашки. И розы. И пионы. Тогда их было не достать. Но шальной мужик, которому Шипучка здорово ударила в голову, находил. И таскал охапками. А она принимала. Смеялась, удивлялась.
И глаза ее, хитрые, такие понимающие, такие невозможные глаза, блестели счастливо. И это делало счастливым тебя, тупой ты идиот. И это было единственное счастливое твое время. За всю твою гребанную жизнь.
Ее квартира с окнами на Неву. Белая ночь, когда видно каждую веснушку на милом носике. Ее глаза. Ее смех. Ее руки, пахнущие медикаментами. И острое, невыносимое счастье.
Которое ты, мудак, прое*л.
Просто потому, что был уверен, что это не конец, что еще все будет.
А оказалось, что конец.
И больше ничего не было.
Я иду в душ, потом возвращается с докладом Вася.
Она доехала. Она дома.
Час с тренером в зале.
Хоть и не спал сегодня совершенно, но тело полно энергии. С ней так всегда. После нее так всегда.
Короткие переговоры по видеосвязи. Пистон московскому офису. Они в отсутствие Ремнева расслабили булки. Олег гоняет по Дальнему. Уже месяц. И ничего пока что утешительного. Сложный регион. Но очень перспективный. Особенно с этой программой. Есть, что взять.
Мысли о работе привычно увлекают.
Отвлекают.
Уносят горечь, которая всегда возникает после встреч с ней, на задний план.
Я работаю.
Я держу на плаву империю, которую создавал для нее и для наших будущих детей.
И которая теперь не нужна ей. И вообще ничего нет больше нашего. И давно. Очень давно.
Но я все равно работаю, бултыхаюсь, как лягушка в сливках.
И надеюсь, что сумею взбить масло.
И не подохнуть.
Без нее.
Москва встречает смогом.
Сука, как они тут живут? Невыносимо же.
Привычная грязь на окраинах, привычные толпы в центре.
Мой небоскреб в Москва-Сити не самый высокий, но я и не ставил такую задачу. Зачем выделяться? Ни к чему хорошему это не приводит.
В кабинете панорамные окна.
И небольшая уютная комната в глубине, где отдыхают глаза от вида Москвы. Москвы, которую я терпеть не могу, если честно.
Пока проверяю отчеты и принимаю нескольких заместителей Ремнева, машинально отмечая, кто из них осмелел настолько, чтоб попытаться пролезть на его место, думаю только о работе.
Всегда меня это выручало. Погружение в бизнес.
Спасало.
Своих детей нет.
Но бизнесмой ребенок. Единственный, которого мне, похоже, светит иметь.
Моя женщина, единственная женщина, которую я люблю, не хочет иметь от меня детей.
А я не хочу детей ни от кого другого.
Поэтому вопрос закрыт.
Еще пару лет назад, когда планировал кардинальные изменения, я хотел все оставить на Ремнева, которого, можно сказать, для этой должности и вырастил.
Но потом моя Шипучка опять зашипела неправильно, и я не стал торопиться. Уйти всегда успею. Сразу в могилу, скорее всего.
Потому что без дела я долго не выдержу, а она не захочет быть рядом, что заполнить мой мир.
Поэтому я работаю.
Смотрю на заместителей, прощупываю взглядом. И да, чуйку тоже подключаю. Она не раз помогала шальному мужику Сухому избежать пера в бок.
Она и сейчас помогает.
Жаль, только с Шипучкой не прокатывает.
6. Примерно двадцать лет назад
Звонок в дверь врывается в мой тяжелый послесменный сон настолько резко, что я, вытаращив глаза, сажусь на диване и какое-то время дико смотрю перед собой, не понимая, в какой реальности нахожусь.
Громкость звука, как всегда, впечатляющая. Это еще прадедушка постарался, такой был любитель всяких необычных звенелок
Я какое-то время туплю перед собой, с трудом оценивая ситуацию.
Смотрю на старинные ходики с кукушкой. Половина восьмого. Я проспала только час от силы. Кого принесло?
Встаю, тяжело топая, иду к двери и открываю, все еще находясь в мутном полусне.
Щурюсь на двоих мужиков в кожанках.
Они тоже какое-то время пялятся на меня.
Переступаю нерешительно босыми ногами по паркету. Пытаюсь машинально пригладить всклокоченные волосы.
Да, я знаю, что херово выгляжу, но что вы хотели после смены и одного часа сна? И вообще
Вы что-то хотели?
Шепелева Ольга Викторовна здесь живет? наконец, басит тот, что повыше.
Да, это я
Можно пройти, у нас предложение для вас.
Нет, мне сейчас
Но я не успеваю договорить, мужчины шагают вперед и просто вносят меня в прихожую своими телами.
И, хоть коридор у меня просторный, но все равно неожиданно становится тесно. И страшно.
Сонная муть слетает с меня, и приходит осознание того, что ситуация-то не очень хорошая. Опасная ситуация, откровенно говоря.
Вечер, осенний и хмурый, я одна в квартире с двумя незнакомыми, но по всему судя, опасными мужчинами.
Я присматриваюсь к ним, уже в свете лампы, и все прямо холодеет от страха.
Эти двое пришельцев очень сильно напоминают мне Олега, который так любезно подвез сегодня до дома. Те же повадки, бритые затылки, кожаные куртки Короче говоря, все признаки проклятых хозяев нашей новой жизни.
А, учитывая, что я никогда с такими не сталкивалась, кроме как по рабочим моментам несколько раз, и вот буквально сегодня, с тезкой Вещего Олега, сразу напрашивается мысль о связи этих двоих и моего странного знакомого. От него. Зачем? Он же сказал: «До встречи».
Я нелепо придерживаю на груди старую кофту, в которой уснула на диване, ежусь под пристальными взглядами и неожиданно для себя задираю подбородок. Он решил меня испугать? Зачем? Да и не важно. Не выйдет потому что.
Что вы хотели?
Так и будешь на пороге держать, хозяйка? неприятно ухмыляется все тот же высокий, а другой просто смотрит. Неулыбчиво и внимательно. Страшно так
Я вас не приглашала в гости. Говорите, что хотели, и уходите. У меня смена утром.
Ладно Тогда мы сами пройдем.
И они проходят мимо меня, словно мебель огибают. В обуви. В комнату.
Я, раздумывая над тем, успею ли добежать до телефона и вызвать милицию, иду следом.
Ну а что мне остается?
Пришельцы чувствуют себя совершенно свободно, по-хозяйски обходят обе комнаты, оценивающе разглядывают обстановку.
Мне отчего-то еще страшнее от этой их обстоятельной неторопливости. Я становлюсь в дверях комнаты, кошусь на телефон. Успею? Нет?
Что вы хотите?
Удивляюсь, как странно звучит голос, надтреснуто и взволнованно.
Они переглядываются, потом опять же высокий лезет в карман И достает пачку долларов. Кладет на стол.
Вот, хозяйка, мы покупаем твой клоповник. Здесь нормально. И даже переплатил. За срочность. И еще доплачу, если завтра съедешь. Мебель можешь оставить. Прикольно.
Я всего ожидала, только не этого. То есть Они хотят квартиру купить? Мою? Но я
Но я не продаю квартиру
Продаешь.
И сказано это с такой уверенностью непрошибаемой, что мне становится еще страшнее.
Я сразу вспоминаю о подобных случаях. Очень сейчас модно у новых хозяев жизни покупать квартиры в старых питерских домах. И хорошо, если покупают. Понятие «черный риэлтор» уже прочно вошло в обиход, земля слухами полнится. Да и газеты стараются.
Поэтому я сразу понимаю, кто ко мне пришел. И так же понимаю, что я попала. Но в любом случае отдавать свое я не собираюсь. Это квартира моей прабабушки, в ней она с моей бабушкой всю блокаду прожила. Меня отсюда только вперед ногами.
Я резко перестаю волноваться и дрожать. Смотрю твердо в глаза сначала одному, потом второму.
Нет. Уходите.
Больше хочешь?
Нет. Я не буду продавать квартиру. Ни при каких условиях.
Они переглядываются. Лениво так, насмешливо. Словно прикидывают, что со мной сотворить.
Я делаю маленький шажок к телефону.
Успею? Нет?
Давай так, коза, неожиданно вступает в разговор тот, что пониже ростом, и я вздрагиваю. Пустой у него голос. Мертвый. Ты думаешь до завтра. А потом соглашаешься. Неохота с тобой Ну ты поняла, да?
Нет.
Ну, значит, завтра поймешь. Подумай все же. Мы придем с утра. И да, цена уже будет другая, раз ты такая борзая.
Они молча проходят мимо меня, так и замершей на месте с судорожно сжатым в кулаке воротом кофты.
Уходят? Они уходят?
Не успеваю я облегченно выдохнуть, как высокий останавливается возле меня, бесцеремонно хватает за подбородок, поднимает:
Ниче так переглядывается с приятелем, давай, ты завтра не согласишься? И тогда я тебя на счетчик поставлю. Будешь каждый день натурой расплачиваться. А то дерзкая очень.
Я резко дергаю подбородок, вырываясь и с трудом сдерживая желание ударить по мерзкой роже.
Понимаю, что он только этого и ждет. Готов к этому.
Поэтому просто смотрю. Зло и надменно. Я надеюсь, что это так. Я надеюсь, что во мне хоть что-то осталось от моих предков, которые таких тварей даже на порог не пускали. И не боялись. И хоть я пустила и боюсь, но все же
Он хмыкает, возвращает руку, проводит большим пальцем по нижней губе. И это мерзко. До тошноты.
Но я терплю. Чтоб не провоцировать.
И меня вознаграждают.
Уходят.
Я какое-то время неверяще смотрю на дверь. А потом сначала бросаюсь запирать ее на все замки и только после этого бегу к телефону.
Но разговор с милицией ничего не дает. Мои бессвязные объяснения о том, что приходили, угрожали и вообще, разбиваются о привычное равнодушие. Я жива? Жива. Вреда не причинили? Нет. Вот когда причинят, тогда и обращайтесь.
Я кладу трубку и начинаю в панике ходить из угла в угол в поисках выхода из ситуации.
Я слышала, конечно слышала, знаю о таких историях и отдаю себе отчет, что меня пока что очень вежливо предупредили. Очень вежливо.
Газеты рассказывают совершенно страшные вещи про хозяев таких квартир, попросту пропавших без вести Хотя не факт, что и со мной так же не будет. Кто им помешает забрать у меня деньги после подписания документов? А меня саму И это еще будет легкий вариант, если просто убьют. А, судя по мерзкому интересу в глазах высокого, меня не просто убьют. Поиграют сначала.
Становится так страшно, так жутко!
В первую очередь, от собственной беззащитности.
Я внезапно отчетливо понимаю, что совсем одна, что никто обо мне не будет переживать, беспокоиться. Родных не осталось. Работа и домвот все, что у меня есть! Даже друзей не нажила как-то. Всегда была тихая, скромная, хорошо и много училась. Последние годы провела у постели бабушки. Ради того, чтоб ее поддержать, и в мед пошла! Слишком дефицитные сейчас лекарства. Да что говорить, обычных бинтов не хватало! Иголок! Шприцов!
Я думала только об облегчении боли для родного человека, работала, училась, выживала.
И вот теперь я совсем одна. Господи, да у меня даже парня нет! Из знакомых только Веник!
Веник!
Я бросаюсь к телефону, но трубку так и не снимаю.
Он не поможет.
Сын интеллигентнейших родителей, умный и спокойный, Веник всегда был не от мира сего немного, как и многие гении. И перебивался случайными заработками. Как и многие никому сейчас не нужные гении. Я не сомневаюсь, что он решит помочь.
И, возможно, приедет сюда, ко не, чтоб завтра встретить этих людей.
И я прекрасно знаю, чем такая встреча закончится.
Нет, подставлять Веника я не могу.
Но что же делать? Что?
Из головы не выходит Олег.
Это ведь он!
Внезапное озарение отдает еще большим холодом.
Конечно, он!
Он, наверно, с ними заодно! Разведчик! Выведал, где живу, что совсем одна, и прислал этих
На душе, кроме страха, становится невероятно противно.
Я вспоминаю его взгляд, такой тяжелый, такой пугающий Такой внимательный. Как он смотрел на меня сегодня на кладбище И потом, в машине. Как я обманывалась! Какая я дура!
Эти мысли не добавляют ясности в сознание, и, сделав еще несколько бесцельных кругов, я валюсь без сил обратно на диванчик. Он ужасно неудобный, кожаный, с высокой массивной спинкой с полочкой наверху и жесткими деревянными, тоже обитыми кожей подлокотниками. Но я к нему так привыкла. Я столько ночей на нем провела, когда бабушка болела.
И теперь меня моментально морит. Сказывается усталость за смену, недосып, нервы.
Я решаю, что утром просто не открою дверь этим мерзавцам. А, если будут ломиться, сразу вызову милицию. Должны же они среагировать? А еще я решаю позвонить на станцию и попросить, чтоб за мной заехал водитель на машине скорой. И вообще, вполне можно договориться, чтоб какое-то время меня привозили и увозили Я думаю о том, что коллеги вполне могут меня поддержать, если все рассказать. И, таким образом, удастся оттянуть время немного. А потом Ну, мало ли, что потом может произойти? Может, все же милиция Должна же быть на них какая-то управа?
С этими мыслями я засыпаю.
Только для того, чтоб утром опять проснуться от резкого дверного звонка.
7. Примерно двадцать лет назад
Резкий звонок будит, опять теряю понимание, сплю я или уже нет, подпрыгиваю. Вчерашнее вечернее происшествие кажется теперь сном. Кошмаром. Словно насмотрелась, скажем, «Человек и закон» или Доренко перед сном Опять звонят.
Вздрагиваю, сердце бьется заполошно.
Тихонько, на цыпочках, подкрадываюсь к двери, смотрю в глазок. И каменею.
Они. Двое. Те, что приходили.
В ужасе закрываю рот ладонью, чтоб ни звука, ни всхлипа. Замираю, боясь пошевелиться. Паркет старый и скрипит. И дверь не сказать, чтоб надежная. Обычная деревянная.
Сюда добралась беззвучно, а вот что теперь делать? Они просто так не уйдут же Или уйдут?
Но следующий длительный звонок и потом стук в дверь лишают меня иллюзий.
Не уйдут.
Эй, коза, открывай давай! голос высокого. Грубый и веселый.
Им весело. Они развлекаются. Они наверняка знают, что я здесь, затаилась, как мышка, под дверью, и потешаются надо мной.
Твари! Какие твари!
Я сухо сглатываю, стараюсь не шевелиться. И опять вздрагиваю, потому что в дверь стучат. И, похоже, все, что было до этого, просто мягкая разминка.
Потому что дверь реально трясется. Так, что на меня от косяков штукатурка сыплется.
Я, уже не скрываясь, бегу к телефону, чтоб набрать милицию.
Дверь еще какое-то время продержится. Может, успеют раньше приехать?
Но пробиться через длинные гудки нереально.
Я с остервенением сбрасываю, набираю опять, слыша, как все сильнее долбят эти твари в дверь. Как кричат. Ругаются.
И, хоть не верю в Бога, молюсь, чтоб кто-то из соседей вызвал милицию. Чтоб кому-то это удалось.
Меня переполняет ужас. Такой ужас!
Так страшно, наверно, никогда не было. И даже проскальзывает малодушная мысль, открыть дверь. И договориться. Взять деньги Но мысль именно что проскальзывает и тут же изгоняется. И здесь дело даже не в том, что я такая смелая. Нет. Просто отчетливо понимаю, что поезд ушел. Никто не будет со мной теперь разговаривать. Никто не будет платить. Зачем? Если можно просто забрать? И то, что я открою дверь, смирюсь, не поможет. Ничего не изменит.