Я еще постоял у дома, а потом решил подойти к соседнему. Отец слышал, что другие дома не пострадали, несмотря на близость к очагу пожара. Я постучал в дверь, однако никто не откликнулся. Зашел с другой стороны, постучал в заднюю дверь на случай, если стук в парадную не услышали. Но и там ответа не последовало. Я подождал, постучал снова.
Кто-то должен быть дома, сообразил я, из шланга в саду течет вода. «Се nessunol Есть там кто?»позвал я. Услышал, как внутри хлопнула дверь. Кто-то шел открывать. Но потом хлопнула еще одна дверь. Они не шли открывать, а прятались в другой конец дома. Возможнодети, которым наказали ни в коем случае не впускать чужих. Или дети, которые решили пошалить. Или взрослые, которые не хотят иметь дело с чужаками.
В соседнем доме повторилось то же самое.
Шагая к четвертому и последнему дому в нашем проулке, я наконец-то встретил человека, которого признал благодаря хромоте: нашего старого садовника. Как выяснилось, теперь онвладелец дома, стоящего гораздо дальше по той же дороге. Заметь он меня первым, тоже, наверное, сбежал бы, как и все остальные. Он сказал, что помнит моего отца. Помнит старшего брата и мамуочень добрые воспоминания, добавил он. Помнит двух доберманов, повсюду следовавших за отцом. Меня садовник, похоже, забыл. Я сказал, что брат живет далеко отсюда, но все мы скучаем по Сан-Джустиниано. Я совралчтобы поддержать разговор и показать, что мы не таим на местных жителей зла. Отец уже не молод, жаль, что ему сюда не добраться на лето. Прекрасно его понимаю, сказал садовник. А ваша мама? Е mancata, сказал я, ее больше нет.
Страшный был пожар,произнес он после паузы.Все пришли смотреть, но пламя все пожрало. Приехали пожарные из соседнего городка, какие-то безрукие sciagurati, недоумки. Им, похоже, казалось, что пожар их подождет, но когда они добрались сюда, остался один пепел. Стремительное было возгорание и очень сильное.
Он умолк.
Так вы посмотреть приехали.
Да, приехал посмотреть,откликнулся я эхом.Тут всегда тихо и спокойно,добавил я, пытаясь показать, что явился без всякого дела. Однако потом, когда мы немного поболтали о всякой ерунде, я не сдержался:А что-нибудь удалось спастихоть что-то?
Purtroppo, по, к сожалению, нет. Больно мне об этом говорить. Очень уж у вас дом был красивыйа какая прекрасная мебель. Я отлично его помню. Хорошо, что вы не видели то, что видели мы. Indimenticabile, незабываемо.
Его повествование отдавало высокопарной драмой. Он, похоже, и сам это заметил.
А теперь вон поглядите: кот,сказал он, пытаясь сменить и одновременно снизить тему.Придется найти чего, завернуть да закопать.
Расскажите про Нанни.
Про которого, столяра?
Можно подумать, здесь были другие Нанни.
Да.
Quelle ё stato veramente sfortunato, вот уж кому действительно не повезло. Полицейские-то его заподозрили, ведь он хорошо был знаком с домом. И брата его тоже.
Почему?спросил я, глядя на расстилавшийся вид, на деревья, изображая утомление и восхищенное равнодушие, граничащее с апатией,только бы садовник не заподозрил, что я вытягиваю из него жизненно важные сведения.
Почему-почему. Да какие уж тут почему? Все знали, что он у вас мебель реставрировал. Вечно он: тут подправит, там починит. Ваш отец ему доверял.
А вы сами что думаете?
Ключ от дома был у одного человека: у Нанни. Даже у меня не было. Так что его, естественно, заподозрили, а арестовали потом целую компанию, но не из-за пожара, а потому, что какие-то жулики стали использовать дом для хранения контрабанды и краденого. Карабинеры всех отвалтузили. Потом заставили раздеться, снова обыскали, еще отвалтузили. А потом какой-то их больной на голову начальник придумал и вовсе гнусную штуку: отобрал двух парней и сами понимаете, что хотел их заставить сделать. Я сам там был, все видел. Нанни отказался. Сказалне сможет. «Почему?»заорал офицер и дважды заехал ему по лицу рукой, а потом еще и ремнем. «Потому что он мой брат». Я слышал, как он произнес эти слова, и у меня сердце чуть не разорвалось, потому как все же знали, что они неразлучны, особенно после смерти родителей. Тут вмешался еще один полицейский и отпустил младшего. Бедолага мигом распахнул калитку и выскочил наружу в чем мать родила, умчался в темноту, выкрикивая имя Нанни. Нанни, понятное дело, еще избили. Собирались устроить дознание, но Руджеро у нас не промах. Собрал какие-никакие пожитки, забрался в кабинет, куда на ночь посадили Нанни, и они оба смылись.
А потом?
Несколько дней они скрывались на холмах, а после, ночью, взяли лодку и на веслах дошли до материка. А оттудаКанада, Австралия, Южная Америка, chissa dove, кто его знает.
Я снова посмотрел на вид, частью которого раньше был наш дом.
Так кто на самом деле сжег дом?
Да кто ж их разберет. Охотников на него много было. Только зачем сжигать-то? Может, правда несчастный случай. Или мафия.
А Нанни? Думаете, он как-то в этом замешан?
Только не он. Да твой отец ему был как отец. Мы все знали, что в тот год дом был под завязку набит контрабандой, но рот раскрыть никто не решался. А свалить вину на Нанни было проще всего. Полиция прекрасно знала, что это дело рук мафии, а повесили все на бедолагу.
Садовник присел на корточки, подобрал кота и, держа трупик животного в одной руке, обнял меня другой.
Мы уже почти распрощались, когда я задал ему еще один вопрос:
А чего все от меня шарахаются? Он усмехнулся.
Боятся, что вы приехали землю себе затребовать. Сейчас брошенная земля ох как ценится.
Я улыбнулся.
А вас тоже интересует брошенная земля?спросил я.
Ну а что ж, я не человек, что ли?
Чтобы узнать его реакцию, я сказал, что мы, возможно, отстроим дом заново. В дальнем уголке души я даже готов был поклясться, что не лгу.
Ну, тогда я снова стану вашим садовником.
Тогда вы снова станете нашим садовником.
Он обнял меня еще раз, а я, даже не успев ни о чем подумать, понял, что обнимаю его в ответ.
Мне хотелось больше никогда не видеть его лицо. Он знал, как знал и я, что он не собирается быть нашим садовником. Когда-нибудь я приеду снова, и окажется, что ему теперь принадлежат все соседние участки, включая и наш.
* * *
По дороге обратно к причалу я пересек крошечную площадь и решил постучать в низенькую дверь, что вела в комнатушкукабинет мэра. Старушка, которая, вытянув наружу ящик стола, увлеченно рылась в его захламленных, расхлябанных глубинах, сообщила, что сына ее нет на месте.
«Завтра заходите»,небрежно отозвалась она, когда я осведомился, скоро ли он будет. Но я сегодня уезжаю, сказал я, а потом представился. Она оторвалась от поисков, узнала, видимо, мою фамилию, а там и вспомнила, что вилла наша сгорела. «Уж сколько лет тому, а?»спросила она. А потом вдруг сделалась сердечной, любезной, едва ли не заискивающей. Мы через годик отстроим ее заново, сказал я, не столько для того, чтобы сообщить о принятом решении или утвердить свой авторитет и право собственности, сколько чтобы увидеть ее реакцию. Вид у нее сделался обескураженный. «Mi dica altera, ну, рассказывайте»,сказала она, явно приготовившись к новостям и похуже. Мне рассказать было нечего. Просто хочу предупредить мэра, что мы собираемся нанять строителей с материка. Я знаю: он предпочтет, чтобы работали местные. Она меня крепко вывела из себя, и я порадовался разлившемуся по ее лицу неудовольствию. «Передайте, пожалуйста, сыну, что я заходил». А потом, открыв дверь, я резко развернулся и выдал одну из многозначительных «кстати сказать» фраз ушлого полицейского инспектора из детективного фильма: а не знает ли она случайно, как можно связаться с Джованни, краснодеревщиком?
Старушка призадумалась. Нет, не знает. «Quello ё sparito tempo fa! Да он уже давным-давно пропал».«А куда, не знаете?» Она передернула плечами. «Может, ваш отец знает».«Откуда моему отцу знать?»спросил я. Но она то ли не услышала, то ли сделала вид, что не слышит, и снова полезла в открытый настежь ящик стола. А потом, глядя на меня с едва прикрытым презрением, произнесла: «Удачи с поиском рабочих».
Я вышел на палящее солнце, стал искать глазами кафе. Хотелось присесть и записать все соображения по поводу моего визита. Подумал, не добраться ли до норманнской часовни, но ведь я уже видел ее на пути вверх, и она, как ни странно, ни о чем мне не сказала.
Да и вообще все вещи молчали. Даже те мысли, которые я наскоро набросал в блокноте, оказались порожними. Мне что-то было нужно, но я понятия не имел, что. Последнее, что я записал: «Я вернулся ради него». То было много часов назад. Я закрыл блокнот, огляделся. Это место я видел в первый раз. Это место я видел в последний раз. Кафе выходило на гавань, из него открывался вид на взбиравшийся по склону город, рыбаки разбирали такелаж и снасти. В ранний дополуденный час я оказался единственным посетителем. Зонтики пока не раскрыли, а я заранее знал, что сидение под прямым солнцем закончится головной болью. Поэтому, допив кофе, я решил пойти обратно в город и поваландаться в тени. Я помнил, где находилась книжная лавка, и решил выбрать там какую-нибудь книжкуубить время до прихода парома. А еще я подумал навестить своего старого репетитора и выбросить хотя бы эту историю из головы.
У меня ничего не выветрилось из памяти, его дом я нашел мгновенно. У входа, рядом с крыльцом, стоял все тот же кособокий облезлый почтовый ящик, что и десять лет назад. Имя его было написано крупными заглавными буквами, выдававшими старческий тремор и твердую решимость предать это самое имя гласности. Каждую букву он обвел трижды: один разкрасным, дваждысиним, и все это на квадратном листочке в клеточку, который он сложил и поместил в окошко для имени. Проф. Сермонета. Квартира 34. Это из памяти тоже не выветрилось.
Взобравшись по винтовой лестнице, я остановился на четвертом этаже и позвонил в звонок. Переживанийникаких. Из-за двери доносилось неуклюжее позвякивание тарелок и столовых приборов, потоммедлительное шарканье ног, потом нетвердая раздражительная трясущаяся рука принялась отпирать замки. Те же самые три замка, все те же привычные потуги вспомнить, который открывается в какую сторону,в итоге, даже еще не отворив вам дверь, он уже приходил в дурное расположение духа. Вам же от этого хотелось вползти внутрь ползком и извиниться за то, что заставляете учить вас латыни и греческому.
На ногах у него, как всегда, были домашние туфли. «Chi ё?» спросил он, еще не открыв двери. Решить, как именно ему представиться, я не успел, потому что он распахнул дверь едва ли не яростным жестом. «Ah, sei Ш?А, это ты?произнес он, увидев меня.Ну входи». Я шагнул внутрь. Пахло там как всегда: камфарой, которой он мазал суставы, и тосканскими мини-сигарами, которыми потом вечно воняло от моей одежды.
Я тут просто посуду мыл, входи, входи,продолжал он нетерпеливо, ведя меня прямиком на кухню.И давай, помоги-ка.Он вручил мне полотенце и чайную чашку, а сразу вслед за нейблюдечко и тарелку.Вытирай как следует.И тут ничего не изменилось. Он каждого превращал в адепта, подмастерье, служку.Так ты на урок пришел?
Я уставился на него в изумлении. Неужели он меня правда помнитили пытается скрыть, что понятия не имеет, кто перед ним?
Нет, нынче не на урок,сказал я, едва удержавшись от того, чтобы произнести это таким тоном, каким отказываются от большой рюмки граппы утром на пустой желудок.
Чего ж так? Латынь еще никому никогда не вредила,настаивал он. Можно было подумать, мы действительно пререкаемся из-за граппы.А домашнее задание приготовил?
Странные он задавал вопросы. Не видел меня десять лет, а говорит так, будто продолжает вчерашний разговор.
Почему не приготовил? Чувствуешь себя плохо?не отставал он.
Чувствую я себя хорошо,произнес я, решив не рассказывать ему, на какой факультет поступил, и о том, что, хотя десять лет назад я и провалил экзамен по латыни и греческому, теперь яспециалист по классической литературе. Хотел даже добавить, что именно он привил мне любовь к классикам. Но он вел себя так, будто я в очередной раз опоздал на уроккак обычно, заигрался в марблы с местными мальчишками и не смог вовремя подняться к нему на занятие.
-уШога? Ну и?..
АПога ничего. Отец просил передать вам привет,солгал я. Упоминать про маму я не собирался.
Обязательно передай и ему привет. Передашь? Я пообещал.
Вы так и читаете по одному канто из «Божественной комедии» в день?осведомился я, пытаясь снять напряжение,и тут же понял, что натянул нить беседы еще туже.
По-прежнему по канто в день. Опять молчание.
И продолжаете преподавать?
А есть я продолжаю?рявкнул он в ответ, передразнивая мой вопрос. А потом посмотрел на меня так, будто мне полагалось дать на это ответ. Вот только мне нечего было добавить к этому странному обмену репликами. Никак я не ждал такого беспорядочного разговора.
Понятное дело, продолжаю,проговорил он, поняв, что я не успел ответить за отведенное мне время.
Меньше, чем раньше. Сплю теперь дольше, но у меня есть очень толковые ученики.
Вроде меня?уточнил я, попытавшись добавить в разговор толику иронии.
Ну, если тебе это приятно, можно и так сказать. Вроде тебя.
Пока он закуривал сигару, я, не удержавшись, спросил:
А вы меня помните?
Помню ли я тебя? Разумеется, я тебя помню! Как ты спрашивать-то можешь!
Дело в том, что сам-то я все помню,добавил я, стремительно попытавшись замести следы первой пришедшей на язык фразой.
Ну а чего бы тебе все не помнить? Склонения я у тебя нынче спрашивать не собираюсь. Впрочем, не искушай.
Я-то ждал, что он у самой двери страшно удивится, может, обнимет меня и тепло поприветствует в своем пыльном старом кабинете, и оказался не готов к этой россыпи тычков и уколов.
Нелегкие времена настали, должен тебе сказать.
В каком смысле?
В каком смысле? Ну и глупые же ты вопросы задаешь. Нынче все вокруг богатеют, все воруют, кроме учителей, не говоря уж о безденежных репетиторах крепко за семьдесят. Даже на новое зимнее пальто не наскребешь. Как, понятно? Понятно.
Я извинился.
Плюс есть еще и другие вещи.
Другие вещи? Какие?
_ Называется «возраст». Да убережет тебя Господь от этой зияющей пропасти. Я разве что смог кивнуть.
Ты кивнул. С чего вдруг? Хорошо знаешь, что такое возраст?
По отцу.
По отцу?Он глубоко вздохнул.Твой отец был гением.
Мой отецгением?
Гением, и не смей пререкаться! Он знал больше, чем любой доктор, хоть здесь, хоть на материке. А главноеон понимал, куда все тут у нас катится, вот и решил уехать. Не все мы оказались столь prevoyant,вставил он французское словечко, чтобы подтвердить, что пока еще в своем уме.Но в итоге в этом городишке не осталось никого, кто прочел хотя бы одну книгулюбую книгу. За вычетом разве что фармацевтавот только что этот безмозглый неумеха понимает в болях, камнях в почках и увеличенной простате?
Я, в качестве шутки, хотел было порекомендовать ему цирюльника синьора Алесси, но промолчал. Тем не менее от этой забавной мысли по губам у меня скользнула улыбкане удержался.
Ничего тут нет смешного. Ты, Паоло, всегда у нас был туповат, верно?Он впервые за весь разговор назвал меня по имени. Выходит, все-таки знал, кто я.
Поясните,попросил я.
Не был бы туповат, не нужно было бы никаких пояснений. Чтобы показаться настоящему доктору, приходится ехать на пароме, а поездка на пароме в середине зимывещь крайне муторная. Не понимаю, чему тут улыбаться.
Я извинился.
Неужели именно этот утраченный мир я и приехал искатьжелчь, накопившуюся в его крошечной квартирке, зловонный хлам снаружи? Стоит ли удивляться, что Нанни так хотелось вырваться из этой средневековой сточной канавы, когда-то служившей пристанищем пиратам и сарацинам.
Так отец твой в добром здравии?осведомился он.
В добром.
Рад за тебя.Как всегда, сарказм и гуманизм, точно доброта, сбрызнутая ядом. Мне хотелось одного: оказаться от него как можно дальше.
Я рассказал, что побывал на нашей бывшей вилле.
Вовсе она не случайно загорелась. Они ее сожгли, твари. Все смотреть пришли. Я тоже ходил.Он широко повел локтями и раскрытыми ладонями, изображая возгорание.Обвинили во всем молодого столяра. Но все знают, что он просто подловил бандитов, которые хранили свою поживу в доме твоего отца. Полагаю, наши милейшие полицейские тоже были в доле. Поймали его, избили, а потом сожгли дом.
Почему?
Потому что у каждого в этом паршивом городишке воровство и предательство впечатаны в самое сердце, от мэра и полиции до всех этих жуликов, которые загружают и разгружают свою добычу прямо у нас под носом.