- Паша, вы... Ты... Я не поеду никуда!
Он повернулся ко мне от стола, посмотрел молча, с тяжелой иронией, как на глупого ребенка, который говорит бред, но этот бред надо терпеливо выслушать, иначе не отстанет.
Я выдохнула, собираясь с силами. Понимая, что это мой шанс. Единственный, наверно. Нельзя мне к нему, ну никак нельзя! Не игрушка я, не кукла для секса, что бы он по этому поводу ни думал, и как бы я, своими прежними действиями, не подтверждала это. Я не собраюсь жить с ним, исполнять его прихоти... Я не люблю его!
Господи, да я его боюсь до сих пор! Это же Паша Носорог! Да весь город знает, какими путями он деньги заработал! Это страшный, невозможно опасный и безбашенный тип! Мне не место рядом с ним! То, что произошло, это случайность, стечение обстоятельств. Я не искала этого, не ждала и не хотела.
И сейчас не хочу.
- Паша, я... Думаю, что это неверное решение. Я не готова к такому. И не хочу.
- Я хочу.
Черт! Черт, черт, черт, черт!!!!! Ну как мне пробиться?
- Я. Не. Поеду.
Я сказала это четко, глядя ему в глаза, уже без боязни, хотя, наверно, от страха чуть в трусы не наделала. И наделала бы, если б они у меня были!
Потому что взгляд его стал страшным. Реально страшным. Жестоким. Злым. И опять тяжелым. Давящим. Могильной плитой меня придавил. До смерти. Не вздохнуть, с груди не снять камень.
Но я держалась. Исключительно на своем упрямстве, на злости, неожиданно обнаружившейся во мне. Встала, оправила юбку, вшагнула в туфли, попыталась застегнуть блузку.
И Паша понял. Оценил мой отчаянный вид, мои нервные, но твердые движения.
- Пошла вон отсюда.
О как! Отлично! Вон так вон!
Я, твердо печатая шаг, вышла из кабинета, провожаемая удивленным взглядом секретарши, и пошла к лифту. По пути встретился туалет, и это было кстати.
С минуту я оторопело изучала себя в зеркале. Потом, вхлипнув, попыталась привести одежду в порядок.
Трусы не спасти, висели на одной веревочке, колготки сняла, обтерла сперму с бедер и юбки, как смогла, приладила полуоборванную лямку на бюстике, застегнула блузку правильно, удивляясь, что пуговки удержались. Подняла ворот до горла, чтоб скрыть следы засосов. Пригладила влажными руками волосы, спрятав за уши. Умылась, остужая щеки и губы.
И, пока делала это, разозлилась. Сильно. Очень сильно.
Значит, так, господин Колосов? Паша Носорог? Пошла вон?
А вот хер тебе! Не пойду!
У меня ипотека! И сестра - дура!
Мне надо деньги зарабатывать! И при этом уважать себя! Не как временную подстилку. А как человека! Поэтому хер тебе, а не пошла вон!
Сама - не пойду! И заявление заберу! А уволишь - компенсацию выплатишь! Как положено! И подъемные! Я тебе не бесправная овца, не знающая законов. Я их очень даже хорошо знаю!
И вон я пойду только с деньгами, положенными мне по закону! Так что это ты иди! Вон!
Я выпрямилась, посмотрела последний раз на себя в зеркало, ища следы своего очередного морального и физического сегодняшнего падения. Все в порядке.
Я - в порядке!
И вышла из туалета.
И первое, что сделала, вернувшись на свой этаж, это отозвала заявление об увольнении. Потому что по законодательству я имела полное право это сделать.
9
- Сучка!
Паша сплюнул зло прямо на дорогое ковровое покрытие кабинета и опять выбил сигарету из пачки. Много курить начал. Много. Надо бы сокращать. Уже триста отжиманий по утрам с одышкой.
Взгляд не отпускал тяжелую дверь, за которой минуту назад скрылась эта мелкая дрянь. Полина. Мелехова. Надо пробить будет, может, реально донские казаки в предках? Это бы многое объяснило.
Странная баба, конечно.
Выбесила.
А Паша уже отвык выбешиваться. Обычно, если его что-то бесило, то кто-то за такое сразу отвечал. А здесь кто ответит? С бабы дурной какой спрос?
Вот чего ей, спрашивается, не хватило?
Он ей, можно сказать в любви признался... Хотя, не, любовь - это пиздец как тупо и неправильно. Нет ее, любви этой, бабы же сами и придумали, чтоб мужиков на бабло разводить. Это уже давным давно понятно.
Эта овца должна быть счастлива, что он на нее вообще внимание обратил.
Член в нее сунул. А она нос воротит. Овца.
Стояла здесь, тряслась. Глазищами своими хлопала, губки искусанные открывала.
Он поразился сразу, какая маленькая. Особенно по сравнению с ним. Беленькая, фигуристая. Красивая такая. Глаза запавшие, горят по-дурному. Всегда по бабе видно, если выебали хорошо, качественно. Прям и смотрит по-другому, и ходит...
Полина и смотрела на него так, что хотелось не рассусоливать. Он и не стал.
Взял прямо на диване кожаном. Заменить, кстати, надо будет. Вообще трахаться неудобно, скользко и потно.
Зато она, лисичка Полина, была хороша нереально. Нежная, отзывчивая. И в глазах... Ух! Сразу было понятно, что не играет, реально хочет.
Паша умел определять, когда баба реально хочет, поэтому со шлюхами дело имел крайне редко. Не заводило, если играет. Сразу хотелось морду блудливую впечатать в матрас и не видеть ее вообще. Он так и делал обычно. С лисичкой хотелось, чтоб смотрела. Лицом к лицу хотелось. Половина кайфа - взгляд ее бешеный, стоны ее сладкие, дрожь тела, которую она контролировать не могла. И это заводило. Когда баба так теряет контроль с тобой, это особенное ощущение.
Это как на ринге, когда смотришь на противника. И знаешь, как именно он ляжет. И то, что непременно ляжет. Потому что ты уже все его реакции просчитал, изучил и выверил. Эта нереальная власть над ситуацией, над происходящим.
Это острое понимание за минуту до.
И с Полиной было примерно то же.
Паша знал, нутром чуял каждую ее реакцию. Знал, как сделать так, чтоб закричала, пусть даже больно, но в то же время хорошо. Сладно и мучительно.
Он неосознанно просчитывал и кайфовал все же каждый раз, убеждаясь в правильности расчетов.
Сам дурел от этого похлеще, чем от оргазма.
И знал, что может опять ее вызвать и взять, или подкараулить и увести с собой. И она посопротивляется, но потом... Потом все равно будет кайфовать. И кончать на нем, и под ним, изгибаясь и крича. Искренне и чисто.
И это было охренительное, нереальное по своей крутости ощущение.
Вот только вне постели Паша лисичку не просчитал.
Вернее, думал, что просчитал, а вот херушки вам.
Взбрыкнула чего-то, выбесила.
Ну и получила, само собой. Грубо получилось, некрасиво. Но ничего, вечером можно будет встретить, пообщаться плотнее.
Да... Плотнее - это правильно, это хорошо.
А пока надо все выяснить про нее. Вдруг реально казачья праправнучка? Это было бы прикольно.
Паша усмехнулся, с удивлением ловя себя на том, что успокоился. Просто думая о несговорчивой, выбесившей его бабе. И это тоже было прикольное ощущение.
- Батю ко мне, - коротко сказал он в переговорку, и Соня согласно мурлыкнула в ответ.
А Батя явился ровно через пару минут, словно за дверью стоял. Впрочем, по его роже блудливой было понятно, что, скорее всего так все и было.
Паша уселся за стол, глянул остро, настраивая на рабочий лад.
- С Вовой договорились, сегодня встречаемся. - Батя, за столько лет работы, уже прекрасно знал, когда можно чуть расслабиться, а когда надо сжать булки. И сейчас явно был второй вариант.
- Где?
- В бане, бля, - с досадой цыкнул зубом Батя, отводя взгляд и показывая всем своим видом, что он думает о таких способах ведения переговоров.
- Васю с собой.
- Конечно. Только, Паш...
Паша отвернулся к экрану ноута, демонстративно игнорируя трагическую паузу Бати.
Тяжкий вздох.
А нечего на сказочноебали ездить в осутствие гендира в стране. Вот пусть теперь Васю, непривычного к настоящим русским переговорам на высоком уровне, пропасает. Вова Черный покажет им класс. А знать о том, что основные договоренности уже утрясены по телефону и остаются только нюансы, вообще не обязательно. Воспитательный момент, бля. Чтоб не лошился больше.
- Вопросы еще?
- Нет...
- Тогда сегодня мне всю дополнительную информацию по этой бабе. И уточни, не было у нее в предках донских казаков.
Слабый хрюк с той стороны стола.
Паша медленно развернул голову, с таким невозмутимым и жестким выражением лица, что Арни в знаменитой сцене из фильма их юности позавидовал бы.
Батя подавился и закашлялся.
Паша немного понадблюдал за мучениями свего подчиненного, затем встал, обошел стол и от всей души треснул раскрытой ладонью по спине.
Батя сразу перестал кашлять и начал хрипеть. Паша приложил еще разок. Потом еще.
- Всеооооо... - Батя отъехал вместе с креслом к двери, вскочил. Рожа у него была красная, одно удовольствие смотреть.
- Точно? А то, может, еще разок? - спросил Паша, лениво делая шаг вперед.
- Нееее... Вылечил, спасибо! Пойду я, рентген сделаю, а то мало ли, трещины в ребрах...
Батя вывалился из кабинета.
Паша постоял, подумал, а затем вышел к секретарю.
Соня подняла на него вопросительный взгляд.
- Когда у меня Мелехова была, сюда кто-то приходил?
Соня, вспыхнув всем лицом сразу, как это умеют только рыжие от природы люди, опустила голову.
Понятно... Значит, слышала все. Так-то похуй. Но надо выяснить.
- Кто был?
- Виктор Павлович...
- А какого хера Виктор Павлович здесь терся?
- Он... - секретарша опустила голову еще ниже, куснула губку, - он... Приходил к вам, но я сказала, что вы заняты... А он постоял, подождал, потом ушел...
К концу фразы голос ее совсем стих, превращаясь в шепот.
Паша постоял, посмотрел на нее. Был тут, значит, Батя, отирался...
А ему не сказал. Поскалился только. Мало ему врезал, мало. Надо сильнее, чтоб место свое знал.
И девчонку смущает. Явно она красная не от воспоминаний о криках Полины. Сонька - девка, хоть и молодая, но уже проверенная, такая херня бы ее не смутила. А вот необходимость признаваться, что Батя к ней яйца подкатывает...
- И часто он так приходит, когда меня нет?
Соня совсем низко опустила голову, безмолвно признавая правильность догадок.
Паша помолчал, затем зашел в кабинет. Очень сильно хотелось опять вызвать Батю и настучать по лысой башке, чтоб не лез к его секретарше. Ведь ничего хорошего. Сонька здесь уже четыре года работает, его, Пашу, очень даже устраивает. Спокойная, нелюбопытная, исполнительная. Да ее сбшники во главе с тем же Батей несколько месяцев проверяли! И до сих пор иногда посматривают. Ни одного косяка.
Сейчас толкового помощника хер найдешь.
Паша припомнил вереницу пустых дур, которых поставлял отдел персонала, пока не появилась, наконец, Сонька, и оскалился.
Нет уж, отсосет Батя. Хер ему, а не Пашину секретаршу.
А то, увлекся, похоже, проверянием...
Паша потребовал кофе, и погрузился в работу, чувствуя себя необыкновенно бодро.
Сегодня вечером он прихватит недотрогу-лисичку по дороге домой и увезет к себе. И плевать, что она там будет лепетать. Похуй совершенно. Паша хочет - Паша возьмет.
10
Максим Юрьевич завалил работой по самое горло. В воспитательных целях, конечно, мстя за финт с увольнением. Но все равно было видно, что рад. Ну конечно, где еще такую безотказную рабочую лошадку найдешь... Слово "безотказная" сразу навело на мысли о случившемся в кабинете Носорога.
Правильное слово. Очень меня характеризующее. Разозлилась еще сильнее.
Против всякого здравого смысла опять отяжелела грудь, словно требуя такой сладкой грубости прикосновений, и ноги пришлось сжать посильнее. И напомнить распутному телу и ушедшему в сексуальный загул мозгу, что мы стараниями босса сегодня без трусов.
И с рабочего места не уйдешь никуда, Максим Юрьевич бдит, толстый гад, и обед я явно пропущу, если ночевать здесь не собираюсь. А я не собираюсь. Хватит с меня сверхурочных. Как-то не очень они полезны для психики.
А еще, пожалуй, похожу-ка я пешком до своего этажа, оно и полезней, и нервы целее. А то в нашем лифте сегодня ехала и просто с ума сходила. Так и стояла картинка перед глазами, мое отражение в хроме стен. На коленях. Перед Носорогом. Не надо мне больше таких воспоминаний. Не надо.
Но задержаться все равно пришлось.
И идти потом по пустой лестнице вниз, до первого этажа.
По пути названивая опять куда-то пропавшей Ленке, которая уже давно должна была сидеть дома и делать курсовую, идиотка! Но телефон сестры был вне зоны, я, зная ее способность попадать в самые дурацкие ситуации, злилась. Эту курсовую я выпросила у преподавателя буквально на коленях, потому что хвост тянулся с первого курса, и грозил вырасти до размеров динозаврьего. И теперь эта овечка, вместо сидения дома, шляется! И, скорее всего, выпивает! Потому что можно уже! По нашему гребанному законодательству!
Я на время даже про свои беды забыла, поглощенная только мыслями о дуре-сестре. Вот где ее теперь искать? А искать надо, потому что курсовую сдавать завтра. И сама себя она не напишет. И даже из интернета не скачает.
Я до такой степени задумалась, что черную , до боли знакомую машину в стороне от центрального входа заметила не сразу. Возилась с приложением такси, не понимая, как может машина блуждать уже пять минут вокруг самого большого в городе делового центра и не находить его, поэтому от резкого гудка вздрогнула. Огляделась, в поисках придурка, которому помешала проехать.
И вот он.
Придурок.
Хорошо, хоть из машины догадался выйти, не совсем погряз в своих девяностых.
Я застыла в лучах фар прибитой к стеклу мухой.
И, наверно, вид у меня был на редкость придурковатый, потому что Паша подошел ближе и с недоумением сузил глаза. Достал сигарету. Прикурил, не сводя с меня своего страшного черного взгляда, под воздействием которого у меня опять начали дрожать коленки. Но, кроме этого, опять потяжелела грудь, и свело живот возбуждением. Я была в ужасе не столько от ситуации, хотя должна бы, потому как он сам меня с утра послал, а тут стоит, смотрит. Проверяет, верно ли маршрут поняла? Нет. Я ужаснулась своей реакции на него. Тому, что тело помнит все его прикосновения, без исключения. И те, что были ночью, и сегодняшние, дневные. И сладкой болью в нужных местах показывает, что вообще не прочь. Что очень даже за. И губы сохнут совершенно показательно. И сглотнуть хочется от внезапной сухости.
И, самое главное, что Носорог это все прекрасно считывает. Лучше меня понимает мою реакцию на себя, сверлит прищуренным взглядом, курит, выдыхает дым. Ждет. Моего шага первого. Как тогда, в лифте. Когда сама спровоцировала глупостью своей. Не упала бы перед ним на колени, ничего бы и не было этого.
Наконец, через пару затяжек Носорогу надоедает ждать, когда я очнусь, и он приглашет в машину. Кивком. И смотрит при этом так уверенно и тяжело, словно даже и не думает, что я могу сказать или сделать что-то ему поперек. И мысли у него такой не возникает. Лицо спокойное, лениво-тягучий взгляд скользит по мне, уже мысленно распаковывая, вынимая из одежды. Проходясь по всем изгибам ладонями, устанавлявая в ту позу, которая нужна ему. И мое мнение по этому поводу настолько несущественно, что даже и времени тратить на его озвучивание не стоит.
Смешно. Конечно, я пойду. Конечно. Куда я денусь?
И это отрезвляет настолько, что в грудь, на место тяжелому вожделению, рожденному его взглядом, приходит злость, настолько дикая и неконтролируемая, что я даже пугаюсь ее. Боюсь своего порыва, того, что могу натворить. Потому что знаю, творить ничего нельзя. Не тот это человек, который позволит мне... Творить.
Поэтому я какое-то время просто смотрю в его черные страшные глаза, а затем вздергиваю подбородок и, развернувшись, гордо иду прочь к очень вовремя нашедшей путь из диких городских дебрей в наши центральные курмыши машине такси.
Иду я, конечно, гордо, но очень шустро, потому что боюсь, что догонит. И остановит. И силой в машину затащит, прямо на глазах прохожих, на мнение которых ему плевать, конечно же, и опять под равнодушными объективами камер наблюдения. И ребята-охранники смогут уже начинать составление видеоколлекции под названием "Различные способы затаскивания женщин в машину от Паши Носорога". В сети будет иметь успех. Может, я уже и там. Эта... Звезда Ютуба...
Не догнал. Даже не окликнул. А я и оглядываться не стала, побоялась.
Села в машину, пощипала онемевшие от стресса ноги, назвала водителю сначала домашний, в неясной и смутной надежде, что сеструля все же не окончательная у меня дура, и сидит дома с курсовой, а телефон просто отключила.
И откинулась назад, закрывая глаза. И запрещая себе думать о Паше Носороге и его возмутительно-собственническом кивке-приглашении.
Как собачке. Типа, к ноге.
Какой все же монстр! Даже странно, что не догнал и не наказал за самоуправство.
11
Дома я порадовалась, что не отпустила такси, потому что зря понадеялась до этого.