Виктория МальцеваМоногамия. Книга 3. Половина души
Пролог
Bee GeesI Started A Joke
Не дай совратить себя с пути неправедного! Добродетельный ты будешь невыносимо скучен. Это-то и злит меня в женщинах. Обязательно им подавай хорошего мужчину. Причём, если он хорош с самого начала, они его ни за что не полюбят. Им нужно полюбить его дурным, а броситьдо противности хорошим.
Оскар Уайльд
Теоретически, если бы меня выдернули из адского цейтнота лет эдак в двадцать и спросили, соглашусь ли я жить так же сказочно, как сейчас, но при условии, что мой официальный и законный спутник, моя вторая половина, то есть муж, будет мне изменять, я ответила бы, не задумываясь, что да, конечно же, соглашусь. Мало того, при этом ещё и буду считать, что мне крупно повезло. Да, это цинично и до безобразия меркантильно, но лиха в свои девятнадцать я хлебнула так щедро, что ни лирики, ни романтики во мне не осталось и следа. Мне казалось, я всё обо всём знаю, всё могу предвидеть, просчитать, предусмотреть. Меня не обвести вокруг пальца, не заманить в розовый сироп обещаний, не размягчить и не расплавить.
А на практике всё оказалось не так. На практике под действием большого чувства человек превращается в уязвимое и безоружное существо, для которого измена перестаёт быть досадным недоразумением, теперь онаразрывающий сердце акт с ласками и нежностью, теми, которых тебе так не хватает, твоими ласками и твоей нежностью, отобранными у тебя и подаренными другой женщине. На практике ты не можешь ни думать, ни шевелиться, поскольку истерзана муками ревности настолько, что едва можешь дойти до кухни, чтобы налить себе стакан воды. Теперь ты растение, нечто материальной формы, не наделённое ни волей, ни силой, ни способностями что-либо решать и предпринимать.
Условия задачи те же: достаток, дети, изменяющий муж. Ответ совсем иной: бежать без оглядки, спасаться от адской боли, терзаний, сожалений, унижения, тоски, духовного упадка, отказаться от всего и спешить спрятаться хоть куда-нибудь, только бы не думать о дальнейшей жизни, ведь жить-то почему-то совсем не хочется.
На практике оказалось, что Валерия просто знать никогда не знала, что такое любить.
Глава 1. Неизбежное
Grizzly BearSlowlife
Мне тридцать три года, дочке Лурдес полтора. Алекс работает очень много, так много, что мы почти не видимся. Он уезжает часто и надолго. Мы живём почти порознь. Он говорит, что у него масштабные, сложные проекты, закончит их, и жизнь наладится. Но мы теперь почти не спим вместе. В этой точке моей жизни секса не было больше двух месяцев.
Это о многом говорит, не так ли?
Габриель
Женщин вокруг Алекса всегда было много, и я так и не научилась адекватно к этому относиться. Они не просто находятся в возмутительной близости, они желают его, и это написано на их лицах, угадывается в жестах, кроется в словах. Они все и всегда стремятся прикоснуться к нему, и это убивает.
Габриельродная сестра Кристен. Да, та самая, которая повсюду за ней таскалась, только теперь на ней нет очков, она сменила джинсы на платья, косу на распущенные локоны, её грудь выросла с первого до почти четвёртого, у неё такая гладкая от природы кожа, что лоснится как шёлк, и её хочется гладить.
Габриель с детства влюблена в Алекса. Ну конечно, в кого ж ещё ей было влюбиться? Будь я на её месте, и меня совершенно точно постигла бы та же участь. Выяснилось это почти сразу: в один из вечеров вскоре после переселения в Штаты я наблюдала за компанией на террасе, недоумевая, потому что в тот вечер Алекс работал, и мне совершенно не было ясно, какого чёрта все эти люди делают в моём доме, на моей террасе? Когда Алекс неожиданно вернулся, и гости начали, как обычно, шутить и смеяться, я заметила, что очкастый подросток не сводит с моего красивого мужа глаз. Так же было и в следующий раз, и потом тоже, всегда.
Мне было забавно за этим наблюдатьдевочка в буквальном смысле ела моего мужа глазами, жадно, ненасытно. Было забавно, да. И я даже представить себе не могла, насколько «забавно» станет мне в будущем.
Теперь ей восемнадцать, скоро девятнадцать лет, и она совершенно другая: знойная, красивая, свежая, чистая. У неё нет отбоя от кавалеров, но она отшивает всех и смотрит только на Алекса. Он при встрече нежно целует её в щёку и, кажется, ни о чём не подозревает, а она машет ресницами и дарит ему невероятно нежный, сексуальный взгляд. Я наблюдаю за этим с поистине стоическим терпением. Габриель далеко не единственная, кто так на него смотрит, что же мне всех женщин истребить?
И вот у меня не было секса почти два месяца. Кто виноват? Габриель или кто-то другой? На роль кого-то другого я сходу назову три десятка имён, не останавливаясь, и это будут только самые вопиющие случаи поглаживания его груди в районе раскрытого ворота рубашки, нежного разминания его бедра изящной наманикюренной рукой, шептания пухлыми губами интимностей ему на ушко, кокетливо сексуального отпивания из его бокала, ласкания волос на его буйной и невозможно, до истомы в животе, сексуальной голове. Да, было время, когда я запускала в них свои руки каждый день и по нескольку раз. Было и прошло.
Да, я знала, всегда знала, что всё закончится. Вопрос был лишь в том, когда это случится, и, нужно отдать должное, продержалась я долго. Честно говоря, даже не рассчитывала на такой срокпо моим прогнозам это мог быть максимум год, но их прошло уже больше трёх. Неплохой результат в целом но как же больно! Невыносимо, нестерпимо
Язомби, бесцельно слоняющийся из угла в угол и не способный ни на чём сосредоточиться: ни готовиться к экзаменам, ни заниматься детьми.
Let It All Go by Birdy & Rhodes
Некоторые дни нашей жизни канули в бездонный колодец забвения, а некоторые запечатлелись в памяти, как дизайнерские открытки. Это был один из таких дней, вернее даже, это был вечер. До безумия красивый и грустный вечер: закат, солнце уже село, небо раскрашено яркими оттенками жёлтого, оранжевого, пурпурного, на море полный штиль. Море как зеркало, огромное зеркало, отражающее все перипетии наших судеб: годы летят, люди рождаются, люди умирают, остаются другие люди, а море всё отражает и отражает бесстрастно картины нашего быстротечного бытия.
Я сижу в одной майке за столиком на крытой террасе, хотя сейчас июль, мне уютнее в доме. Пытаюсь вникнуть в свою математикумне нужно сдавать экзамен, но мозг отказывается обрабатывать входящие данные. Мой мозг в прострации У него защитная реакция, он отключён, чтобы не думать о том, о чём я заставляю его думатьо нашем с ним будущем.
Ведь нужно же что-то решать.
С горечью вспоминаются слова Алекса про развод: «Его не будет». Господи, как непостоянны мужчины! Мы, женщины, знаем об этом, но всё равно верим им.
Как же так? Ведь я-то не верила! Я знала, всегда знала, чем всё закончится, и все эти годы ждала приближения неизбежности, ждала, но не готовилась понимала, что бесполезно.
Я почти уверена, что это Габриель. Чёрт, будь я на его месте, я сама бы не удержаласьтак много секса и влечения в смуглом теле и рыжеволосой голове этой юной девчонки. Конечно же, это она: моложе меня на четырнадцать лет, свежа, как первая майская роза. Как мне, трижды рожавшей, с больными почками и не только ими, тягаться с ней? Мы бегуны на разные дистанции.
В тот вечер Алекс неожиданно вернулсяего не было больше месяца. Нашёл меня на террасе и сел напротив, смотрел в глаза, а я впервые не могла понять, что в них. Мы больше не были одним целым, не сохранилось ни одной нитивсе оборвались.
Я ждала, что он заговорит о разводе, но он молчал. Я тоже. Честно говоря, мне было, что сказать, но боль так измучила, истерзала, что я боялась разрыдаться, если открою рот, а это уже унижение. Для меня нет ничего хуже унижения. Поэтому мы молчали оба. Я отвела взгляд первой и стала смотреть на море. Алекс поднялся и ушёл к детям, а ночью так и не появился в нашей спальнеуснул в комнате Лурдес.
Я поняла, что это конец.
Но как уйти и не поговорить? Так же нельзя! Пишу ему SMS с датой и местом нашего судьбоносного разговора. Он отвечает тем же способом, что явится непременно.
И вот, мы сидим у окна в ресторане «Париж». За стеклом торопится быстротечная городская жизнь, но у нас, в нашем маленьком мире, нависшем над кованым столом с белой льняной скатертью, время остановилось.
Я никак не могу начать разговор. Яодна гигантская, выжженная кислотой рана, и сейчас меня начнут посыпать солью. Изо всех сил стараюсь не делать щенячьи глаза.
Алекс жалеет меня и начинает первым.
Ты изменилась.
Ты изменил меня.
Я не хотел этого.
Никто не хочет. Некоторые вещи происходят сами собой.
Это верно.
Молчание, опять долгое и густое, как кисель.
Наконец, я собираю всю свою волю в кулак. Самое главное для меня сейчасдержать под контролем слёзы:
И в самом деле, всё изменилось. Пришло время, я думаю, менять правила игры.
Его лицо вытягивается.
О чём ты?
Ты знаешь, о чём.
Опять молчание. И снова начинает он:
Почему?
Мы уже это озвучили: всё изменилось.
Я не позволю.
Боюсь, я не вижу надобности спрашивать.
А Лурдес?
Конечно, она будет с матерью, ты же знаешь.
Ошибаешься.
Детям с матерями лучше.
Не в нашем случае.
Я не понимаю, на что он намекает, так как вроде бы я была ей неплохой матерью, и решаю, что, вероятнее всего, он говорит о деньгах, ведь все его жёны уходят ни с чем.
Отвечаю на этот намёк:
Мне ничего не нужно. Я заберу только дочь.
Я не отдам.
Это бесчеловечно.
А ты сама по-человечески поступаешь?
Я снова не могу его понять. Может, он хочет, чтобы я терпела его измены, и мы жили как рыбки в аквариуме: у всех на виду, женатые, но не муж и жена, ради ребёнка?
Говорю:
Это не мой вариант.
Двусмысленный ответ, и это доходит до меня только потом.
Алексу приходит SМS, он читает, на его лице напряжение и злость. Почти сразу он встаёт и, уходя, бросает мне:
Бери, что хочешь, дочь не получишь!
Я в ужасе и шоке. Если я от кого и могла ожидать такое, то только не от этого человека
In this shirt by the Irrepressibles
Спустя час мои ноги бесцельно бредут по осенним улицам Сиэтла. Мысли, мысли, мыслитак много, что я вынуждена отмахиваться от них, словно от тучи воронья.
Захожу в парк, тащу себя по аллеям, пытаюсь принять очень важные решения, выстроить цепочку собственных действий, обдумать их последовательность, очерёдность. Это очень важно сейчассделать всё правильно.
Уже сидя на скамейке вдруг понимаю, что мне легче потому что я слушаю музыку. И она восхитительна: уличные музыкантысовсем ещё молодые ребятапоют под гитару старую романтическую песню. У них выходит красиво, необычайно красиво для уличных певцов.
Решение приходит внезапно: «Гори синим пламенем эта Америка! Я еду домой! Домой! Домой!». И в то же мгновение будто тяжкая ноша срывается с моих плеч, лавиной сходит в пропасть у моих ног. Я жадно вдыхаю ртом воздух и вдруг понимаю: «Господи, я задыхаюсь ментально, эмоционально и физически!». И сразу за ней: «Поделом тебе, дура! Прочувствуй, наслаждайся! Теперь ты знаешь, что ты сделала с Артёмом! А ведь дети ещё при тебе!». Слёзы льются ручьями по щекам, стекают на шею, как ни три. В последний раз я так рыдала, наверное, только в детствесо всхлипами, неукротимо. Прохожие смотрят на меня: кто с сочувствием, кто с подозрением, а мне так плохо, что даже не стыдно.
Это не любовь, говорю себе, это болезнь, а от болезни нужно лечиться, и лучше радикальными методами.
Именно такой, иррационально-радикальный метод и пришёл мне на ум пару мгновений назад. Я знаю, что сделаю: вернусь к бывшему мужу, ведь запасной аэродром уже заготовлен перепиской в Фэйсбуке. Артём так и не переехал в Сиэтлгордость не позволила, и я уважала его за это. Дети ездили к нему дважды в год, Артём не женился, жил один, и когда я поделилась с ним своими невзгодами, сам написал: «Возвращайся домой. Я буду ждать тебя и детей. Пусть это будет нам уроком».
Так я и делаю: хватаю детей и еду в аэропорт. Пока этот сукин-сын опомнится, я буду уже дома. И пусть попробует забрать ребёнка оттуда!
Артём встречает нас тепло, теплее некуда. Похоже, все довольны. Мы успокаиваемся и обнимаемся. Артём говорит:
Настройся отдать ему Лурдес.
Почему это?
Ты же знаешь, он всё равно её заберёт.
В больном или радостном угаре я и думать забыла, что у Лурдес только американский паспорт, и что Алекс может затребовать её по закону в любое время. Только в этот момент меня посещает мысль, что, наверное, не стоило оставлять свои карточки на кровати в спальне Алекса. В тот момент мне хотелось бросить ну хоть один гордый жест. Теперь я уже жалела об этой глупостисама же лишила себя обмундирования и снарядов в предстоящей войне.
Да, конечно, он заберёт Лурдес, и ничего я с этим не сделаю. Тогда какого чёрта я сбежала и припёрлась сюда? Почему не стала разводиться с ним в Штатах? Там, мне хотя бы назначили график встреч с дочерью по суду, и, может быть, досталось бы какое-нибудь жильё.
От внезапного понимания, каких глупостей натворил мой воспалённый от обиды и ревности мозг, меня бросает в жар. Я вскакиваю с постели и бегу на воздухопять эти нервные, жадные вдохи ртом Кто я? Выброшенная волной на берег рыба? Или та, которая выпрыгнула сама?
Kodaline by High Hopes
Дни ползут в страхе, панике, оцепенении: я жду, что люди Алекса из его службы безопасности во главе со знаменитым своей жестокостью Пинчером явятся в своих чёрных костюмах за моей дочкой, заберут её, а я только беспомощно буду рыдать им в след.
Проходит неделя, но чёрных костюмов нет. Я начинаю думать, что, может быть, Алекс не вычислил меня? Может же быть такое, что он просто не знает, где я? Он же не вездесущ!
Проходит ещё неделя, и тишина. И я, как это свойственно глупому человеку, понемногу начинаю успокаиваться, решаюсь впервые выйти с Лурдес на прогулку: мы забираем Соню из школы, отмечаем её первый день в учебном заведении поеданием мороженого в кафе, потом гуляем в парке. Соня без остановки сокрушается, как же всё ей тут не нравится и как же хочется ей домой, что в школе дети злые, и учительница накричала на неё в первый же день. Мои руки сжимают виския всерьёз не знаю, что отвечать ребёнку. Масштабы последствий принятого в горячке решения теперь разворачиваются во всей красе.
Мы уже почти подходим к дому, когда я, наконец, вглядываюсь в стоящие на обочине машины и вижу среди них чёрный Порше. В груди мгновенно всё сжимается и каменеет. Как только дверь машины открывается, я хватаю на руки дочерей и что есть мочи бегу к дому.
Меня ловят знакомые руки, но я вырываюсь, они снова меня ловят:
Не бойся, мы только поговорим! Успокойся, остановись! Я НИЧЕГО не сделаю!
Мой эмоциональный фон раскалён до предела: в ушах звенит от страха потерять ребёнкамладшего, родного, любимого, животная радость от внезапной и неожиданной близости Алекса, боль от унижения, жгучая потребность в его прикосновениях, ненависть за предательство, жажда его любви и ласки, его внимания, злость за крах моего мира. Всё это кипит во мне, как в котле ведьмы.
Только Алекс способен утихомирить меня в этот момент, что он делает: просто смотрит в глаза и повторяет, как мантру:
Я не сделаю тебе ничего плохого, ты это знаешь. Я не причиню никакую боль ни тебе, ни Лурдес. Она будет с тобой! Успокойся, всё хорошо. Мне нужно только поговорить. Мы только поговорим!
Я верю, и я остываю.
К тому же, мелькнувшая в окне фигура Артёма отрезвляет я думала, он выбежит мне помочь, но он этого не сделал. Не сразу, но до меня доходит, что решать проблемы с Алексом придётся один на один, и никто не придёт мне помогать. Никто. В этой ситуации мне просто ничего не остаётся, кроме как довериться ему.
И я хочу с ним поговорить, но меня тошнит. Впервые в жизни меня тошнит на нервной почве. Такое позорное предательство тела в такой важный момент. Что странно, Алекс становится ещё мягче.
Видишь, что ты делаешь с собой! Одни глаза на лице от страха. Разве я когда-нибудь причинил тебе вред?
Он уже одной рукой обнимает детей и заботливо придерживает мне волосы, чтоб я их не испачкала. Не только Лурдес, но и Соня льнёт к нему, как к родномупохоже, истерика только у меня.
Ты сказал, ты заберёшь Лурдес! Я знаю, ты можешь! Ты всех и всегда покупаешь!
Тебя я тоже купил?
Меня нет.
Вот видишь, ты сама себе противоречишь. А это означает, что ты не права. И ведёшь ты себя неправильно. Всегда можно договориться, всегда и всё можно решить мирно!