Хаим не выдержал, зло чертыхнулся и сплюнул:
Вот зараза!
Из кабины вышел грузчик. Кроме Хаима, в туалете никого не было. Грузчик понимающе посмотрел на него и сказал:
Это правда. Зараза здесь и зловоние страшные!
И грузчик тоже смачно сплюнул.
9
Произнесенное Симоном Соломонзоном кредо «Единый народ, единая нация, единое государство» по-прежнему не давало покоя Хаиму. И чем больше он напрягал память, пытаясь вспомнить, где однажды уже слышал эту фразу, тем назойливее, словно испорченная граммофонная пластинка, повторял ее.
Набившие оскомину слова «отвязались» от него лишь в ту минуту, когда раздался хриплый окрик Кноха «паровоза», возвестивший о возобновлении разгрузки прессованного сена с австралийского судна. На причале снова все пришло в движение, но теперь уже не было ни особой спешки, ни четкого порядка, ни тишины и таинственности, при которых происходила разгрузка ночью. То и дело раздавались резкие гудки грузовиков, прибывающих за сеном, ругань и окрики шоферов, рев моторов отъезжающих автомашин, на ходу балагурили и бранились грузчики.
Эй вы! проходя мимо Хаима, бросил Давид Кнох. Там ваш хавэр на части разрывается
И опять Хаим не был уверен в том, что правильно понял главного экспедитора, то ли он посылал его к Ионасу, то ли просто сказал так, для встряски.
Извините, хавэр Дувэд Кнох! Машины гудят, я не расслышал, нагнав главного экспедитора, сказал Хаим.
Вы что, за компанию с женой оглохли? зло ответил Кнох. Я слышал, она у вас, кажется, глухонемая.
Ошеломленный Хаим остановился. Кровь прилила к его лицу. В это мгновение он потерял контроль над собой и готов был достойно ответить на грубую бестактность Кноха, но тот круто свернул к трапу и быстро, привычно зашагал вверх, а Хаим остался внизу и, горестно усмехаясь, думал о том, как бы Кнох расправился с ним, ответь он на грубость грубостью.
Вы, бестолочь! окликнул его уже с верхней палубы главный экспедитор. Для вас нужно особое приглашение?
Ничего не ответив, Хаим, словно его хлестнули кнутом, бросился к пакгаузу.
Нуци встретил его упреками. Хаим не оправдывался. Он искренне сочувствовал другу: оказывается, и в пакгаузе шла погрузка «корма для скота».
Нуци сунул в руки Хаиму влажную рубаху.
Быстро повесь вон на то дерево. Нуци указал на рыжий холм с одиноко растущим на нем деревцем, на котором грузчики обычно сушили свои влажные от пота рубахи. Если увидишь подозрительных людей, снимешь! Понял?
Хаим поднялся на крутой, выжженный солнцем гребень, повесил рубаху на дерево и огляделся по сторонам. Отсюда хорошо просматривалась дорога к пакгаузу и вся территория, примыкавшая к погрузочно-разгрузочной рампе, а также часть причала. Ничего подозрительного кругом не наблюдалось.
Не прошло и получаса, как три груженные до отказа машины, из-под крытых брезентом кузовов которых выглядывали лишь рыхлые тюки сена, отъехали от пакгауза, а на смену им подкатили три пустых грузовика и встали впритык к высоким дверям пакгауза.
Солнце близилось к закату, когда Хаим вернулся в пакгауз с давно высохшей рубахой. От оружия здесь не осталось и следа, однако Ионас почему-то по-прежнему был возбужден, суетился, спешил. Он торопливо умылся и, на ходу причесывая волосы, спросил:
Устал? И, не дожидаясь ответа, проговорил: Я тоже. Очень! Глаз сомкнуть не довелось даже во время перерыва. Приезжал Симон, ходил здесь всюду, смотрел Впрочем, ты же видел его! Даже перекусить не удалось. Конечно, все это не страшно. Хотя, как говорят, голод не тетка
У меня, Нуцик, к сожалению, ничего не осталось, виновато сказал Хаим. Еще с вечера все до крошки слопал. Ей-богу!
Ну, нет, нет!.. Все равно не успеть. Время, видишь, сколько?
У Хаима екнуло сердце. «Неужели опять что-то затевается на целые сутки?» мелькнула мысль.
Мы еще должны побывать сегодня в одном месте, продолжал Нуци. Машина, наверное, уже ждет у разгрузочной. Кнох тоже едет. Там будет очень интересно! Увидишь Пошли!
Они с трудом задвинули за собой тяжелые двери, со скрипом скользившие на ржавых роликах. Нуци накинул на дверные петли огромный замок, запер его и, поторапливая Хаима, чуть ли не бегом направился к разгрузочной. Кнох мог уехать один: был канун субботы
Хаим не решился сказать Ионасу, что устал и проголодался, что очень беспокоится за Ойю.
В машине Нуци перекинулся несколькими словами с шофером. Как всегда, тот отвечал очень скупо, как бы нехотя, тоном, отнюдь не свидетельствующим о его подчиненном положении. Хаим и в этот раз подумал, что скорее всего этот молчаливый шофер выполняет в Экспортно-импортном бюро функции не только шоферские.
Хаим не произнес за всю дорогу ни слова. Он думал об Ойе, беспокоился: «Опять небось плачет. Боится оставаться одна. Ведь пошел шестой месяц А тут, пожалуй, придется по нескольку суток принимать «корм для скота». Нуцик еще вчера говорил об этом»
Машина остановилась возле ветхого дома, расположенного недалеко от центра Тель-Авива.
Хазак! сказал Нуци, переступая порог.
Хазак ве-емац! бодро ответил ему стоявший в дверях рослый парень.
Едва передвигая ноги от усталости и голода, Хаим Волдитер машинально проследовал за Ионасом и повторил за ним:
Хазак!
Стоявший в дверях парень с презрительным недоумением с ног до головы оглядел ссутулившегося рыжеволосого человека. Он хотел было схватить его за рукав, но шедший впереди Ионас, видимо, предвидя это, обернулся.
Он со мной! крикнул Нуци повелительным тоном. Наш хавэр!
Хазак ве-емац! удостоился ответа Хаим.
Он протиснулся в узкий темный коридор, из него попал в комнату, обстановка которой напоминала столовые с домашними обедами, весьма распространенные в Тель-Авиве.
Здесь было тесно. И потому он устало прислонился к стене, равнодушно разглядывал незнакомых ему людей. Наблюдая за Нуци, Хаим заключил, что тот здесь бывалый и всеми уважаемый человек: он чинно раскланивался с одними, дружески хлопал по плечу других, степенно пожимал руку третьим Вот он добрался до столика у противоположной от входа стены и, отыскав глазами Хаима, махнул ему рукой, подзывая к себе. Когда Хаим подошел, он представил его мужчине, сидевшему за столиком рядом с молодой женщиной в полувоенной блузе.
Знакомьтесь! Наш хавэр Хаим Волдитер.
Новичок? догадался мужчина.
Да, конечно! улыбнувшись, подтвердил Нуци. Только у этого «новичка» за плечами «акшара» и, между прочим, продолжал он, доверительно нагнувшись к уху мужчины, но все же достаточно громко, проходил «акшару» не только за себя, но и за нашего хавэра Симона Соломонзона Да, да! Это «между прочим»
Вот как! искренне удивился мужчина и, поднявшись, удостоил Хаима рукопожатием. Очень приятно, хавэр! Такие молодцы нужны здесь, да-а!
Хаим залился румянцем.
Можно его зачислить? Или только на сегодняшнее собрание? спросила женщина.
Какой разговор! воскликнул Нуци и покровительственно хлопнул Хаима по плечу. Конечно, зачислить. Он работает у меня в порту!
Голодный, уставший, Хаим неожиданно почувствовал себя именинником. Незнакомые люди пожимали ему руку, улыбались, почему-то смотрели на него с завистью. Впрочем, минувшие сутки действительно были для него в некотором роде «крещением»: его посвятили во многое из того, о чем не всякий заслуженный холуц имел представление.
Сам того не сознавая, Хаим Волдитер оказался у «истоков истории», как сказал ему накануне перехода на работу в порт Нуци Ионас. Правда, Хаим в шутливом тоне ответил тогда, что, дескать, «надо еще разобраться, в какую такую историю ты меня впутываешь!».
Нуци Ионас, к счастью, не понял иронического смысла этой шутки. И вообще он многое прощал своему подопечному, считая его недальновидным, непрактичным, но предельно честным и бескорыстным парнем. Узнав о его женитьбе на глухонемой девушке, он окончательно убедился в том, что Хаим человек «не от мира сего», и без стеснения называл его честным дураком, который сам себя осудил на пожизненную каторгу. Но именно эти черты характера Хаима устраивали Ионаса. Потому-то он и привлек его к работе в Экспортно-импортном бюро. А Хаим все еще не догадывался, что Нуци отнюдь не из-за простого и, казалось бы, естественного желания помочь товарищу устроил его на эту работу. Он наивно полагал, что оказался в столь привилегированном, по сравнению с другими холуцами, положении только потому, что в свое время осилил «акшару» за неведомого тогда ему Соломонзона и что в благодарность за это при встрече в Палестине тот благосклонно отнесся к нему, предоставил кров и работу, а позднее, убедившись, что Хаим Волдитер трудолюбив, добросовестен и безропотен, не только повысил ему жалованье, но и оказал большое доверие, переведя в яффский порт на работу, связанную с получением особых грузов, о которых знали очень немногие.
Думая так, Хаим Волдитер считал себя счастливчиком, но в глубине души его что-то безотчетно беспокоило, томило, а иногда просто пугало. Как бы угадав его состояние, Нуци Ионас шепнул ему на ухо:
Ты же вытянул на редкость счастливый билет, Хаймолэ! Знаешь, какие люди будут здесь сегодня? Тебе и не снилось, о каких великих свершениях пойдет речь!
Хаим молча пожал костлявыми плечами. Его бледные губы тронула робкая улыбка, а в серых глазах плескалось тревожное недоумение.
Только теперь он вспомнил, что шофер Соломонзона высадил сначала Давида Кноха, а через несколько кварталов его, Хаима, и Нуци, и потом они долго петляли по переулкам, прежде чем вышли к нужному дому с тыльной стороны. Ему стало очевидно, что сборище это проводится тайно, и он нежданно-негаданно оказался в числе каких-то заговорщиков.
Сиротливо прислонившись к стене, Хаим посматривал на сновавших мимо него чем-то возбужденных людей, но мысли его были далеко от того, что происходило вокруг. Он думал о том, что вряд ли мужчина и женщина, которым только что его представил Ионас, были искренни, выразив ему особое уважение, когда узнали, что он отбывал «акшару» за хозяина Экспортно-импортного бюро. Ведь они прекрасно понимали, что не от хорошей жизни он трудился за двоих. И не высокие патриотические чувства были тому причиной. Но они знали: таких, как он, холуцев из бедных семей старательно обрабатывали эмиссары различных обществ сионистского толка, внушая, что «высокий патриотический долг каждого еврея участвовать в воссоздании своего национального очага», что только ради этого стоит жить и умереть. Не скупясь на посулы, эмиссары завлекали молодежь, вынуждали ее проходить сельскохозяйственную стажировку, без которой никто из них не мог получить «сертификат» и «визу» на право поселения в «стране предков».
Подобная «процедура» коснулась и Хаима Волдитера. В свое время при содействии маклера миссионера «Еврейского агентства для Палестины» была сформирована из некоторого числа членов общества «Гардония» очередная «квуца́», которой на сей раз было присвоено имя «Иосеф Трумпельдор». В нее-то и был зачислен холуцем Хаим Волдитер. Маклер-миссионер, действовавший от имени «квуца», заключил контракт с управляющим крупного имения вблизи румынского города Тыргу-Жиу. По этому контракту «квуца Иосеф Трумпельдор» обязывалась в течение одного сезона выполнить все сельскохозяйственные работы от посева до уборки урожая зерновых, фуражных и бахчевых культур, виноградников к фруктовых садов. И не случайно в этом документе не было оговорено число холуцев, привлекавшихся к работе: по списку их было значительно больше, чем на самом деле. Члены этих трудовых отрядов сынки богатых родителей не проходили трудовую стажировку, они ограничивались взносом денежных компенсаций в кассу «квуца́». Частенько в отрядах, созданных сионистскими филиалами во многих странах мира, числились и холуцы-инкогнито: под чужими фамилиями проходили законспирированные представители «Акционс-Комитета», которые или занимались отправкой соплеменников в Палестину (разумеется, в обход законов), или выполняли секретные поручения специальной оперативной службы Хаганы и даже непосредственно самого штаба «Массад». Нередко эти ведомства, получив от своих людей ту или иную информацию, представлявшую ценность для английской или американской разведок, могли уступить ее в порядке взаимного обмена подобного рода материалами. Для рядовых холуцев эти законспирированные представители «Акционс-Комитета», конечно, навсегда оставались неизвестными. Денежную компенсацию за них вносили в складчину иногда лавочники и коммерсанты, порой даже ремесленники и служащие, которым местные еврейские общины вменяли это в обязанность.
Но трудовую стажировку «акшару» за людей-«невидимок», за сынков состоятельных родителей, отрабатывали холуцы-бедняки, работяги, каким был Хаим. Он не любил вспоминать о тех днях. И сегодня упоминание о трудовой стажировке болью и обидой отозвалось в его сердце. «Да ну их к дьяволу! подумал он. Любезничают со мной не потому, что я честным тяжким трудом заработал право быть здесь, а только потому, что отбыл эту каторгу за богача Соломонзона!» С горькой усмешкой Хаим припомнил транспарант, висевший у входа в барак, где размещались холуцы, проходившие «акшару». На транспаранте было написано: «Арбайт махт гликлих!». За время, прошедшее с тех пор, труд, однако, не принес ему счастья Вряд ли оно ждало его и в обозримом будущем. «Нуцик считает, что если я честный, то уж непременно дурак» подумал Хаим и вспомнил при этом, как во время стажировки однажды показывали какой-то документальный фильм. Внимание его привлекла надпись у входа в гитлеровский концлагерь для интернированных евреев. Она гласила: «Арбайт махт фрай!». Хаима тогда поразила эта странная аналогия.
«Мало ли какие аналогии бывают на свете! нехотя ответил на его замечание Нуци. Случайное совпадение, и все».
«Ничего себе «совпадение»! Хаим всплеснул руками. У нас и у фашистов одинаковые лозунги!»
«Помолчал бы лучше! сердито оборвал его тогда Нуци. И вообще, прежде чем сказать, подумай»
С тех пор Хаим никого ни о чем не спрашивал и ничему не удивлялся. Понимал, что надо терпеть. Ведь он не только поклялся принимавшей его комиссии подчиняться во всем, но и подписал договор, обязывающий его работать безупречно, соблюдать общепринятый нормы поведения и порядка в отряде, чтобы не подвести поручившихся за него руководителей общества «Гардония» и местной еврейской общины. Все это происходило в присутствии отца Хаима. Отказ от прохождения «акшары» был исключен: он грозил большими неприятностями не только ему, Хаиму, но и его семье.
Перед самым отъездом в Палестину, когда у Хаима ныли кости от непосильного труда, он встретил в Констанце Илью Томова и излил перед ним свою душу.
«Погляди на мои руки, и ты поймешь, чего стоила мне эта стажировка Ведь обычно помещик нанимал около ста человек, а нас было всего тридцать холуцев. Разница! А помещику выгодно: наш труд обходился ему намного дешевле крестьянского. Но ты бы посмотрел, Илюшка, как нас возненавидели крестьяне из местных деревень! Вот от чего зарождается антисемитизм! А что, нет? Мы, можно сказать, ограбили их! Ей-богу! Они только и живут сезонными работами Душа, веришь, разрывалась!.. Не раз я собирался бежать оттуда, но вставал вопрос: «А что это даст? Да ничего: ни крестьянам, ни мне. Холуцы уедут в Палестину, и я останусь. Придет Гитлер и меня придушит. Сам видишь, что здесь творится Пришлось смириться и тянуть из последних сил эту каторжную стажировку, чтобы получить право поехать в Палестину! И вот еду! Наши старшие твердят, что там мед течет рекой! Увидим. Но поверишь, Илюшка, боюсь я, как бы этот мед не оказался горчицей»
Хаим взглянул на висевший напротив него большой портрет чернобородого человека со скрещенными на груди руками. Под портретом висел белый транспарант с двумя крупными ярко-голубыми шестиугольными звездами «щита Давида» по краям. В центре надпись:
«В Базеле я основал Еврейское Государство. Сегодня эти слова, быть может, вызовут смех, спустя пятьдесят лет, наверняка, они станут действительностью.
Хаим несколько раз перечитал это изречение. Пытаясь вникнуть в его смысл, вновь перевел взгляд на портрет. Вглядевшись в него, Хаим наконец уловил, кого тот напоминает ему: легкий наклон головы, суровый взгляд, скрещенные на груди руки все это точь-в-точь, как на портретах Наполеона. «Копировал его, что ли? В Бонапарты метил?!» подумал Хаим и вспомнил, что ведь и у Гитлера на плакатах такая же осанка и точно так же высоко на груди скрещенные руки! Да и подпись под плакатом похожа на эту. Он, Хаим, вместе с Ильей Томовым у себя в Болграде по ночам срывал эти плакаты, и потому хорошо запомнились ему те высокопарные слова:
«В Мюнхене я основал ядро партии На мою долю выпала священная миссия создать государство с твердо живущими на своих землях ста миллионами немцев Сегодня это, быть может, вызовет смех у кое-кого но дайте мне четыре года, и я клянусь»
«Что это? Опять совпадение?» Хаим провел ладонью по лбу.
Тем временем толпившиеся под портретом люди расступились, и Хаим увидел стол, за которым восседало несколько человек. В центре Симон Соломонзон. Мужчина лет сорока пяти в вылинявшей блузе без всякого вступления заговорил о сложившейся в Палестине обстановке.