Полицейский чинно снял фуражку, благоговейно и размашисто перекрестился раз, другой и только вновь вскинул руку, как из-за ширмы, где спал фельдшер, донесся продолжительный и не очень приятный звук Благочестивый охранник на мгновение замер, потом злобно выругался и, довершив в третий раз крестное знамение, нахлобучил на лоб фуражку с большой желтой кокардой, увенчанной замусоленной королевской короной. Поморщившись, он открыл форточку
Наконец-то пришел сменщик. Полицейский сдал ему, как вещь, арестованного в кровавых подтеках и синяках. Вновь заступившему на дежурство он наказал «стеречь дьявола, поскольку он вполне еще дышит, и кто знает, глядишь, вздумается срываться Ведь как-никак большевик он, а от них всякое жди»
При всей своей ограниченности полицейский был себе на уме: он потребовал от напарника расписаться в журнале разборчиво и, главное, приписать, что «принял арестованного вполне еще живого»
Новый дежурный безропотно выполнял все требования. На ногах он держался устойчиво, но язык подводил, заплетался, и поэтому предпочитал делать все молча. Накануне он достойно встретил рождество Христово, но вот выспаться да протрезвиться не удалось.
Уже рассвело в полную меру. Фельдшер по-прежнему спал. Уснул, сидя на скамейке, и заступивший на дежурство полицейский. Было очень душно. Тишина нарушалась лишь сопением спящих и все чаще и чаще доносившимися автомобильными гудками и скрипучим воем трамваев.
Томов приподнялся, оглянулся по сторонам, понял, где находится, и снова опустился на носилки. Ныло тело, горели раны, мучила жажда. Особенно его донимали тревожные мысли: «Какой сегодня день? Где сейчас механик Илиеску? Что думает об аресте? Приняли ли меры предосторожности? А не считают ли товарищи, что он может выдать? Наверное, и мать скоро узнает обо всем? Наверное Наверное»
В дверь постучали раз, другой и третий. Полицейский вскочил, заметался как угорелый, поправляя то френч, то ремень, то фуражку. Пришел сменщик фельдшера. Долго будили спящего. Гораздо быстрее соблюли формальности «сдачи и приема» дежурства. И только после этого разбуженный фельдшер взглянул на часы и ахнул: оказывается, сменщик пришел с опозданием на добрых полтора часа. Фельдшера взорвало. Он отпустил коллеге несколько хлестких фраз, не забыв при этом, очевидно по случаю рождества, упомянуть богородицу и самого новорожденного. Ушел, хлопнув дверью с такой силой, что зазвенели расставленные на столике с кривыми ножками пузырьки и склянки.
Вступивший на дежурство фельдшер хихикнул, приоткрыл дверь и вдогонку послал приятелю слова, полные взаимности. Потом подошел к лежавшему с открытыми глазами арестанту, пинцетом приподнял с его лица влажную тряпку и с восторгом воскликнул:
Мэй! Вот это разукрасили! Под стать рождественской елке!
Стоявший рядом рябой сутулый полицейский громко икнул.
По почерку видать, обработка господина подинспектора Стырча!.. показывая свою осведомленность, прогнусавил фельдшер. Коммунист?
Т-так точ с трудом вырвалось у полицейского, и, не договорив, он вновь икнул.
Очкастый фельдшер замахал рукой и поспешил за ширму. Тотчас же вернувшись, он сунул под нос содрогавшемуся от икоты полицейскому тампон с нашатырем, многократно повторил эту процедуру, невзирая на фырканье, кашель, слезы и брань полицейского.
Потом он занялся арестованным: смазал марганцовкой раны, прижег крепким раствором йода кровоточащие места, а напоследок прослушал сердце и заключил:
Этот выдержит еще не один допрос
Принесли завтрак: кружку чая, ломоть черного, клейкого, как оконная замазка, хлеба и по случаю рождества кусок покрывшейся слизью брынзы.
Томов приподнялся, выпил чуть теплый, отдававший мешковиной и едва прислащенный сахарином чай. Есть не стал. Болели зубы, кровоточили десна, кружилась голова.
Около полудня заявился низенький подкомиссар в парадной форме с покрытым позолотой аксельбантом. Томов уже знал, что имя его Стырча. Обменявшись с фельдшером рождественскими поздравлениями, Стырча, как гиена, выследившая добычу, устремился к Томову, внимательно разглядел результаты своей «работы» и с ехидной улыбкой спросил:
Так как? Рождественский дед образумил тебя?
Томов смотрел в потолок.
Я спрашиваю, говорить правду будешь? повысив голос, произнес Стырча.
Все сказал, ответил Томов, продолжая смотреть в одну точку. Вы обещали мне деньги. Где они?
Заткнись!
Только обещаете!.. невозмутимо повторил Томов, хотя каждое слово стоило ему немалых усилий.
Стырча впал в истерику:
Я тебе дам деньги, бестия гуманная! Я тебе покажу, как прикидываться дурачком! Ты заговоришь у меня
Изрыгая ругательства и угрозы, Стырча вышел; ему пора было заступать на дежурство.
Весь остаток дня Томова никто не тревожил. Это позволило ему немного прийти в себя. После обеда он почувствовал себя даже несколько окрепнувшим. Лишь под вечер, когда ему уже казалось, что день благополучно миновал, в лазарет пришел старший полицейский с повязкой дежурного на рукаве и вместе с полицейским, охранявшим Томова, повел его на допрос.
Опять тот же кабинет и та же табуретка для допрашиваемого. Илье все здесь было знакомо: и мебель, и пол, на котором валялся, когда его истязали, и рожа подкомиссара, и резиновая дубинка, и портрет короля, ревностные служители которого учиняли здесь расправу над «верноподданными его величества», и О, нет! Это что-то новое На стене, рядом с портретом всемогущего монарха, появился огромный многокрасочный плакат. Томов приоткрыл рот и, покачивая головой, стал нарочито внимательно рассматривать плакат. В верхней его части большими буквами написано: «БОЛЬШЕВИЗМ». Ниже художник изобразил тяжелое артиллерийское орудие с впряженными в него женщинами. Все они растрепанные, с грудными детьми на руках и с выражением ужаса на лицах. Их погоняют плетьми скачущие на конях усатые казаки в черных папахах с красными донышками.
С головы до ног они обвешаны портупеями, карабинами и маузерами, в зубах у каждого окровавленный кинжал. Сбоку, во всю высоту плаката, в белом саване стоит скелет человека с огромной косой, на ножке которой выведено кровоточащими буквами: «КОММУНИЗМ». У подножья скелета кладбище с уходящими в бескрайнюю даль перекосившимися крестами.
«Ну и ну подумал Илья, вглядываясь в изможденные лица женщин. Вот, оказывается, как хотят запугать народ!.. Но просчитаются. Румынские труженицы работницы и крестьянки, а бессарабки тем паче с полным основанием скажут, что это их тяжкая доля изображена на плакате»
Илья отвернулся от плаката, посмотрел на низенького и по его взгляду понял, что все это время подкомиссар следил за ним.
Хочешь, чтобы и в нашей стране так было? кивнув на плакат, сказал Стырча и, не дождавшись ответа, продолжал, ехидно улыбаясь: Не-е! Это вам не удастся. Не-е. Всех уничтожим, прежде чем занесете над нами вон ту косу! Слышишь, бестия гуманная?!
Томов крепко стиснул кулаки и смело, с явной ненавистью посмотрел на подкомиссара.
Жест молчаливого протеста вывел из равновесия низкорослого, узкоплечего и узколобого человечка, облеченного неограниченными правами, человечка с мелкими желтыми зубами и вечно искривленным от злости ртом, с прищуренными маленькими мутными глазами и большими оттопыренными ушами. Человечек этот сорвался с места, подскочил к арестованному, схватил его за голову и резко повернул к плакату:
Нет, ты смотри! Смотри! Вот оно, дело твоих соотечественников, бессарабская бестия!
Стырча впал в очередной приступ звериной злобы. Одну за другой извлекал он из полицейского арсенала специфические фразы, которые то и дело сопровождал целым «небоскребом» бранных слов.
С презрением смотрел Томов на подкомиссара и невольно думал: «И вот этот выродок облечен правом безнаказанно избивать, лишать свободы людей А заключения его следуют через начальника Генеральной дирекции сигуранцы на доклад королю! На их основе во дворце принимаются «кардинальные решения», издаются «указы» и «постановления», разрабатываются «меры», призванные сохранить в неприкосновенности строй и укрепить власть, которую олицетворяют полиция, жандармерия, армия, их превосходительство министры, его величество король»
Мысли Томова и брань Стырчи были прерваны приходом долговязого комиссара. Он тоже дежурил и по случаю рождества также был облачен в парадную форму с широким позолоченным аксельбантом, свисавшим с эполет.
А ты, Томоф, опять не соизволишь встать, когда начальство входит? Нехорошо! Или в лицее тебя этому не учили? А?! Ты где учился?
В городе Болграде В мужском лицее короля Карла Второго нехотя, не глядя на комиссара, ответил Томов.
Вот как! В лицее его величества! А ведешь себя как последний невежда. Некрасиво
Томов продолжал сидеть и смотреть в пол.
Ну, а сегодня как? Будешь говорить правду или прикажешь начинать все сначала? въедливым тоном спросил долговязый.
«Опять те же слова и те же приемы подумал Илья. То, что они называют правдой, имеет и другое название предательство».
Мне ничего неизвестно о том, о чем вы спрашиваете. А наговаривать на себя я не стану, ответил Томов. Хоть убейте!
Низенький заскрежетал от злости зубами, а долговязый подошел к Томову и, хитро улыбаясь, спросил:
А если докажем, что ты получал и передавал другим коммунистическую литературу? Тогда что велишь с тобой делать?
Томов пожал плечами и равнодушно ответил:
Не знаю я, как можно доказать то, чего в действительности не было?!
Отрицаешь Что ж, пеняй на себя.
С этими словами долговязый подал знак Стырче, который тотчас же вышел из кабинета. Комиссар уселся в кресло и принялся рассматривать рождественский номер иллюстрированного журнала «Реалитатя иллустратэ».
Томова осаждали всякие предположения: «Быть может, кто-либо из товарищей арестован?», «А может быть, это ловушка?», «Кто мог выдать?! Лика? Конечно, только он Если он, тогда как быть? Отрицать все?..»
Позади Томова открылась дверь, кто-то вошел и остановился на пороге. Томова так и подмывало обернуться, поскорее узнать, с кем же ему предстоит очная ставка. Большим усилием воли он заставил себя сидеть неподвижно и сохранять равнодушное выражение лица. В эти считанные секунды в нем происходила напряженная борьба нервов с рассудком. Он с облегчением вздохнул, когда наконец долговязый насмешливо спросил:
Ты спишь, Томоф? Ну-ка, посмотри. Узнаешь?
Илья неторопливо обернулся и стал рассматривать пришельца с таким видом, словно впервые видел эту прыщеватую физиономию, худую и стройную фигуру.
Что молчишь? поторопился Стырча прервать затянувшуюся паузу. Язык отнялся от такой встречи?
Почему отнялся, спокойно ответил Илья. Если этот господин меня знает, пусть скажет. Я вижу его впервые.
Это был Лика. Он подробно рассказал о том, как руководитель подпольщиков сообщил ему пароль для встречи с Томовым и получения от него литературы, как в намеченное время поздно вечером пришел в условленное место и, обменявшись паролями, пользуясь темнотой, неожиданно накинул Томову на руку кольцо от наручников, а тот в ответ нанес ему сильный удар в пах.
Невольно я скорчился от боли, оправдываясь перед комиссарами сигуранцы, говорил Лика, и не успел накинуть второе кольцо себе на руку. Оттого и сбежал Не то бы лежал как миленький рядом со мной!..
Илья слушал с таким видом, будто рассказ действительно очень интересный, но к нему не имеет никакого отношения. Он понимал, что от его поведения на очной ставке с провокатором зависит исход следствия, и старался не выдать себя ни жестом, ни мимикой, ни вздохом. «Надо держаться. Играть до конца!» твердил про себя Илья. И он играл, хотя голова разламывалась от боли, гнев подкатывал к глотке. «Наши тоже хороши Кого привлекли к подпольной работе!»
Не могу понять, почему этот человек пытается навязать мне то, чего со мной не было?! удивленно сказал Томов, когда Лика наконец закончил свой рассказ. Возможно все, о чем он говорил, произошло с кем-либо другим? И вообще нормальный ли он кивнув на предателя, сказал Илья. Плетет какую-то чушь о кольце! Какое кольцо? И при чем тут я?
Долговязый комиссар не выдержал:
Послушай, Томоф! Говорю тебе по-доброму: кончай валять дурака. Не то возьмусь за тебя по-настоящему Смотри! Каторги тогда не миновать, а то и кое-чего похуже Давай-ка лучше признавайся и будешь работать вместе с этим парнем. Он тоже, когда попался, отпирался, но вовремя поумнел Мы ему все простили и неплохо вознаградили. Видишь как он одет?! И деньжата всегда позванивают у него в кармане, и вообще Так что давай забудем прошлое и начнем дружить! Идет?
Томов закатил глаза, как бы не в силах больше повторять одно и то же, но все же сказал:
Понятия не имею, о чем говорил ваш агент и чего вы от меня добиваетесь?! Все это недоразумение Не иначе!
Воцарилось молчание. Все трое смотрели на сникшего и оборванного арестованного, и каждый из них думал, что еще сказать, чтобы уличить его, заставить признаться. Первым нашелся Стырча.
А если мы приведем сюда твоего механика Илиеску? И он подтвердит, чем ты занимался, тогда что?
У Томова тревожно забилось сердце, в какое-то мгновение пронеслось в голове: «Неужели и товарищ Илиеску попался? Но он не может выдать Нет. Это ловушка! Провокация!» Быстро овладев собой, Томов ответил:
Пожалуйста. Приведите и его! Вы все время пугаете меня механиком, твердо произнес Томов, а кто он мне? Ни сват ни брат Знаю его только по работе в гараже. Если он чего-то там натворил, отвечать за него не собираюсь. Могу лишь сказать, что в гараже господина механика Илиеску все считали честным человеком, даже господин инженер-шеф! Спросите кого угодно, и вам подтвердят это.
Лика чувствовал, что очная ставка не оправдала надежды, которые на нее возлагали его хозяева, и он поспешил исправить положение:
Значит, говоришь, не узнаешь меня, Томоф?
О-о, и фамилию мою уже знает! иронически заметил Илья. Давно ли?
А ты не цепляйся за фамилию, горячился Лика. Я тут ее узнал, сейчас, а вот кличку твою пораньше узнал. Ты «Костика»! А я был «Лика». Это ты тоже хорошо знаешь, не прикидывайся
Томов сокрушенно покачал головой.
Сегодня рождество и ваш агент, видать, хорошо хлебнул! «Крещение» мне устроил! «Костикой» каким-то назвал. Но это очень глупо. Если есть на свете какой-то Костика, так его и ищите. Не за то же вы этому парню хорошо платите, чтобы он с похмелья морочил людям голову!..
Ответ Томова обескуражил Лику. Он не блистал сообразительностью. Единственное, на что был способен, так это выложить напрямик все свои «козыри». И горячась еще больше, он привел еще одну, казавшуюся ему неопровержимой, улику:
Да не цепляйся ты за соломинку! Я ж узнаю тебя даже по голосу!
Томов не растерялся. Он и эти слова обернул против предателя.
По голосу, говоришь, узнаешь? неторопливо спросил он.
Да, по голосу! Меня слух никогда еще не подводил!
Ну вот, господа начальники, обратился Томов к полицейским. Ваш агент, как видите, совсем уже заговорился Слух, говорит, не подводит его Но вы сами прекрасно знаете, что голос мой был совершенно иным, когда меня привели сюда После всего того, что со мной здесь сделали, я же не голосом говорю, а хрипом! Зубы вы мне выбили Здесь. Я сам не узнаю своего голоса, а он, видите ли, сразу узнал Ловкач!
Агент уловил укоризненный взгляд подкомиссара Стырчи, прыщи на его лице побагровели. Сдвинув жиденькие брови, он поторопился оправдаться:
Пусть говорит, что хочет, все равно это он! Честное слово, господин шеф! Не ошибаюсь
Томов брезгливо отвернулся. Хотелось ему подчеркнуть, что даже здесь, в сигуранце, избитый и растерзанный, остается полон презрения к предателю.
Лике велели выйти. Следом за ним вышел и долговязый комиссар. Оставшись наедине с арестованным, Стырча принялся было обычными для него методами настаивать, чтобы Томов сознался, кто помог ему снять с руки кольцо от наручников-кандалов и куда их дели, но, ничего не добившись, вдруг без всякой связи с предыдущим визгливо закричал:
Думаешь, мы не знаем, чем ты занимался еще в лицее? Где тот пархатый жид, с которым ты дружил? Где он, я спрашиваю?! Как его фамилия? Говори, бестия!
Томов сразу догадался, о ком идет речь, но притворился, будто понятия не имеет. Он скорчил удивленную мину и промолчал.
Стырча кинулся к столу, начал перелистывать какие-то бумаги.