Как-то лейтенант Бокарев замер от неожиданности. Дисциплинированный и застенчивый до сих пор рядовой Новиков был неузнаваем. Он шел мимо лейтенанта, расстегнув воротничок и заложив руки в карманы.
Рядовой Новиков, застегнитесь. И руки в карманы не прячьте, строго сказал Бокарев.
Новиков выполнил требование, однако проворчал:
Зря, товарищ лейтенант, старичков обижаете Да и не на плацу я, регламенты провожу.
Есть порядок, рядовой Новиков. Он определен уставами. И нарушать его не дозволено никому. Даже «старичкам»! сказал лейтенант твердо, так, чтобы и другим было слышно.
В залах ЦДСА горел свет. Играла музыка. Встречались на этом вечере приехавшие молодые лейтенанты. Владимир первым увидел своего однокашника Юрия Большакова, потом уж к ним бросился в объятия Александр Спиричев. Друзья были рады. Боялись не успеют наговориться. Вспомнили своих однокурсников, преподавателей, фронтовика Виктора Федоровича, который говорил не раз:
Любите солдат, уважайте их, и они вам добром заплатят.
И он был прав, сказал лейтенант Спиричев. Беда только наша: не всегда можем мы находить подход к людям.
Владимир в тот вечер молчал. Не стал рассказывать о выходке рядового Новикова. Уже обратно по дороге в часть он вспомнил отчетно-выборное комсомольское собрание, тогда его кандидатуру выдвинули в состав бюро.
Не пойму, за какие заслуги, говорил он капитану Лобаткину. Я ничего не успел сделать. Взвод отличный, но не моя в этом заслуга.
Владимир Иванович, вы коммунист и считайте свою работу в комсомоле как постоянное партийное получение. А взвод у вас скоро обновится, вот и развернетесь Глядишь, и на полигон придется ехать
К стрельбам действительно начали готовиться с начала учебного года. Социалистическое соревнование, учеба, тренировки все было подчинено им. Лейтенант Бокарев, глядя на молодых солдат, почти физически ощущал беспомощность некоторых из них. Солдаты старались, потели на тренировках, сам лейтенант не жалел сил, но порой чувствовал, что возглавлять комсомольскую организацию и растить взвод трудно, что надо менять стиль работы. А поводом, так уж случилось, послужило одно комсомольское собрание.
Докладчик говорил о самом, казалось, важном и животрепещущем вопросе: воинской дисциплине. Но когда начались прения, комсомольцы будто стеснялись поднять руку.
Прошу, товарищи, выступать, время идет, обращался лейтенант Бокарев к молчавшему залу.
Солдаты смолчали. И вот тогда подали пример молодые коммунисты. Первым взял слово ефрейтор Борякин, затем Захария. Оживились и комсомольцы. И все же после собрания капитан Лобаткин пригласил к себе лейтенанта.
Владимир Иванович, как вы готовили собрание? спросил он.
Объявление написали, докладчика назначили
А с комсомольцами беседовали?
Нет, не смог, сознался Владимир.
Плохо. Сами не успели, а где же активисты были?
Как-то раньше он мало думал о них, хотя теперь начинал понимать, почему во взводе шло тайное кипение страстей, почему Алимов и Новиков, словно выброшенные на поверхность щепы, искали своего берега. Да и не только они.
Приход молодого лейтенанта некоторыми расценивался как начало легкой службы, поблажек и установления каких-либо новых и неясных им порядков. Молодой командир думал о другом: удержать в дивизионе прежнюю марку отличного взвода, репутацию передового коллектива. Нужна была ведущая сила. И он нашел ее в активистах. Вначале перечислил их мысленно: комсгрупорг, агитатор, редактор боевого листка, отличники, потом уж конкретно назвал каждого.
По выгоревшей от зноя степи вихрилась, словно поземка, желтая пыль. Пусковая установка после старта ракеты напоминала обгоревшую головешку. На нее и указал посредник.
В порядок приведите. А там посмотрим, на что вы способны.
Лейтенант Бокарев назначил троих: ефрейтора: Бастрыкина, рядовых Проскурякова и Радионова. Поставил задачу и другим расчетам, а вечером, когда регламенты были закончены, лейтенант собрал активистов. За долгие месяцы несения боевого дежурства и подготовки к полигону он изучил каждого. С ним рядом сидел уважаемый во взводе человек комсгрупорг рядовой Радионов, чуть поодаль редактор боевого листка рядовой Гасишвили, умница и заводила агитатор ефрейтор Черников и всегда спокойный на вид младший сержант Сазонов.
Завтра, товарищи, первые зачеты. Давайте наметим, кому что сделать надо, сказал лейтенант Бокарев.
И все дни, пока шли стрельбы, он чувствовал рядом с собой надежных и верных помощников активистов. А когда стартовала последняя ракета, Владимир понял, что в своей жизни он одержал первую важную победу. Говорилось об этом и на подведении итогов, взвод, как и прежде, был признан отличным.
РОЛЬ, КОТОРУЮ НЕ ВЫБИРАЮТ
День был жаркий, солнце держалось в зените. Сержант Журов проводил тренировку. Низкорослый, на пружинистых ногах, рядовой Бахадир Ахмадалиев подбежал к позиции, где стояла пусковая установка, резво вскочил на полуприцеп, чтобы помочь молодому солдату Андрею Сергиенко. Но на него недовольно посмотрел сержант Журов.
Так дальше не пойдет, сказал он и опустил руку с секундомером. Ахмадалиев и может, и старается. А с вами что, рядовой Сергиенко?
«Что, что Жара такая, а он гоняет», подумал Сергиенко, а вслух сказал:
Неспособен, значит.
Сержант Журов, тяжело вздохнув, покачал головой.
Не то говорите Ладно, потом разберемся.
В тот же вечер они остались вдвоем на стадионе. Солдат, волнуясь, говорил, что из него не получится стартовик, что для этого у него нет призвания.
Журов слушал его и улыбался.
Как вы быстро в своем бессилии расписались. Впрочем, я тоже так думал первое время. Дружок говорил: чего, мол, мучаешься, иди к нам, у тебя техникум за плечами. Ну хорошо, думаю, может, возьмут, и там легче будет. А кто на мое место станет? Как я этому человеку в глаза смотреть буду? И почему он, а не я должен быть там, где труднее?.. В армии, понимаете, где легче не выбирают. Тут четко роли определены каждому
Андрей не мог возразить ничего сержанту. По-своему Журов прав. Однако, какое ему, Сергиенко, дело до всех, у него голос. Ребята, с которыми он выступал по вечерам на эстраде в санаториях, советовали не быть «лопухом», а сразу устроиться кем-нибудь при клубе, там служить можно. Надо, дескать, понимать: не у каждого такие данные.
В общем, Сергиенко уверовал в свое особое предназначение и до сих пор не мог примириться с своим положением. Другие рвутся на тренировку, а ему нож острый. Говорить об этом он никому не говорил, но и с сержантом не хотел во всем соглашаться.
Какие уж тут роли! продолжал он разговор. Чтобы сыграть роль, надо в нее вжиться. Как актер на сцене. А это уже искусство. Но зарядить, разрядить пусковую установку разве это искусство?
Вот что, Сергиенко, не будем философствовать. Я тоже кое-что слышал о системе Станиславского. Не спорю, в роль надо вжиться. Давайте и начнем вживаться. Завтра кросс, вот и покажите себя.
Андрей ожидал все, что угодно: и упреков, и наказаний, но только не этого. От такого предложения его даже покоробило. Но, когда стоял вместе со всеми на старте, подумал: «На слове поймал, ну, что ж, посмотрим»
Сержант Журов бежал легко, под ногами шуршал шлак, за спиной кто-то сопел. Оглянувшись и увидев совсем отставшего Сергиенко, Журов сбавил темп, поравнялся с ним.
Четыре круга прошли Руками, руками работай.
Го-орит внутри!
Пройдет, мертвая точка.
Сергиенко бежал трудно. На пятом круге у него пересохло в горле, хотелось остановиться и перевести дыхание. Но Журов утверждал:
Не сдавайсь, не сдавайсь, Сергиенко.
Потом он схватил Андрея за руку и потащил к финишу. Сергиенко еле успевал перебирать ногами, пытался вырваться, однако силы были неравны: его несло боком вперед, точно лодку бурным течением.
После этого кросса у Андрея болели ноги, и он не разделял радость Ахмадалиева, когда их расчету поставили «зачет».
Молодец, Андрей. Я думал, опять плохо. Молодец, выдержал! говорил Бахадир и сиял, как солнце. Но Сергиенко остался при своем мнении: бегать кроссы, заряжать пусковую установку не его занятие. Очень уж уставал он к концу дня.
А время летело быстро. Осень безжалостно оголила лес, начались метели. Весь январь стартовики расчищали установки, ладони горели от набитых мозолей. Наконец-то небо очистилось, и ракетчики по вечерам занимались в спецклассе.
Как-то сержант Журов разыграл целый воздушный бой на доске. С пусковых установок стартовали ракеты, маневрировали за облаками и гибли самолеты «противника», а внизу, у самого леса, дымили заводские трубы. Ахмадалиев и Сергиенко тоже втянулись в эту игру. Журов усложнял ее. На доске появились новые формулы. И вдруг Журов спросил Сергиенко:
Как, по-вашему, о чем думает человек в минуту смертельной опасности?
Андрей пожал плечами:
Наверное, как пишут в романах, обо всем сразу О любви.
Может, и о любви, сказал Журов, отойдя к окну. Но я восхищаюсь силой духа людей, которые перед смертью верят в свою цель. Тот же революционер, ученый Кибальчич. Он знал: ночью за ним придут стражники и он в последний раз увидит клочок неба. И все же в последние часы жизни он рисовал ракету.
Минуты две в классе стояла тишина, только взволнованный Бахадир что-то шептал на своем языке и с ожесточением тер доску. А когда они ложились спать, сказал Андрею:
Отец пишет: «Хорошо, сынок, служи, не позорь меня». Он артиллеристом был Эх, жаль, не напишешь, что я ракетчик. Он всех бы друзей обошел, всем рассказал
*
Перед днем Советской Армии и Военно-Морского Флота в дивизион приехала рыжеволосая, в очках девушка. Члены комсомольского бюро долго совещались с ней. Потом сержант Журов пришел на кухню, где Сергиенко мыл пол, и посмотрел на него так, что Андрей подумал: «Письмо, кажется, несет». Но сержант сел на табуретку, обвел взглядом столовую, сказал:
Бюро сейчас было. И о вас шел разговор. Дело вот в чем. В соседнем совхозе будут открывать памятник погибшим в этих краях воинам. Здесь фронт проходил. Имена погибших комсомольцы установили. Так вот, концерт нам нужно дать. Как, споете?
Андрей отжал тряпку, улыбнулся.
Конечно, спою!
В праздничный февральский день солдатский строй промаршировал по широкой улице поселка. У монумента уже стояла грузовая, обитая кумачом машина. К ней со всего поселка стекались люди. Ребятишки крутились вокруг солдат.
Митинг открыл директор, затем говорила учительница. От имени ракетчиков выступил Журов. И вот ударил барабан, с монумента упало покрывало. Он, точно граненый штык, вознесся в небо. На сером граните были высечены имена тех, кто погиб в этих местах. Принесли живые цветы, мужчины обнажили головы, стало тихо. Но вдруг одинокий, как стон, вырвался женский голос.
Родненький мой, сыночек!..
Солдаты прошли строем, затем разошлись у клуба. Бахадир потянул Андрея за руку.
Пошли еще раз посмотрим.
Бахадир, потом Мне выступать.
Успеешь. Пошли, а?..
Бахадир остановился у монумента и почти что по буквам начал читать имена погибших.
Фе-еро-опонтов А. С., Смирнов К. Д. Видишь, русские. Ка-аучкавичус П. П. Это латыш, да? А может, литовец, Андрей? Куда ты смотришь?
Читай, читай, я все слышу.
Ба-ала-санян К. П. Ма-агара-швили К. С. Армяне, да? Нет, нет, Магарашвили грузин.
Пока он читал и рассуждал с собой, Сергиенко смотрел туда, где у клуба стайкой стояли розовощекие девчонки. И потом он не сразу понял, что говорил и чего от него хотел Бахадир.
Ты читай, Андрей. Твоя фамилия тут есть. Видишь, Сергиенко.
Андрей подошел поближе, прочитал. «Наверное, подумал он, тот солдат был просто однофамильцем. Едва ли, что здесь, за этот поселок, погиб дядя Инициалов нет. Однофамилец. А если все-таки дядя?». Андрей вспоминал его фотографию, которая помещена в рамку и висит у них в доме, на стене в передней. Дядя был молод, как он. На плечах тоже, как у него, солдатские погоны.
Пошли, зовут, ткнул в бок Бахадир.
Андрей пришел в клуб и, дождавшись своего номера, вышел на сцену. Темный зал вспыхнул блеском орденов и медалей. И опять подумалось о дяде. Андрей от волнения сжал кулаки и запел «Землянку». Его вызывали на «бис», но, схватив шинель, он выскочил на улицу. Душили слезы.
Дворовые собаки набросились на него и, кувыркаясь в снегу под ногами, с лаем проводили до самой околицы. Он шел по санному следу и все время видел землянку, над головой слышал рев снарядов. Они, казалось, рвались совсем рядом, и он ежился. Потом успокоился, начал вспоминать то одно, то другое из своей жизни. Ему было всегда хорошо, так хорошо, что он не чувствовал никогда чужой боли. До сих пор жил и особенно не задумывался, что к чему.
Он спустился в ложбину, где совсем стало темно, тихо, впереди на взгорке был виден лес, синело небо. Андрей представил, что дядя его, может, погиб в этой балке. Он, может, шел вот тут, и каждый куст смотрел на него дулом автомата, а потом хлестнул свинец. И боль потушила глаза.
Андрей пришел в себя у проходной, постоял с минуту и пошел в городок. Дневальный с удивлением спросил:
Ты что, не заболел? Бледный.
Мороз же На постах теперь холодно.
В тулупах ничего. Нет, точно, ты не заболел?
Посижу и пройдет.
*
Курганная степь изнывала жарой под куполом белесого неба. По вечерам на горизонте просматривались горбины холмов и заводили скрипучую песню цикады. В палатках держалась банная духота, к утру прилипали к телу влажные и холодные простыни. Но об этом меньше всего говорили ракетчики. Второй день после предстрельбовой подготовки они нетерпеливо ожидали боевых пусков.
В день стрельб дивизион подняли чуть свет. Затарахтел движок, антенны станции шарили по небу, точно болотной ряской покрылись экраны помехами.
Майор, из проверяющих, окинул взглядом стартовый расчет, коротко бросил:
Вы, сержант, выбыли из строя. Всем в укрытие. Расчет, к бою!
Андрей Сергиенко смекнул, что теперь кто-то должен взять всю ответственность на себя, и крикнул:
Расчет, слушай мою команду!
Оказавшись у ракеты, он теперь и работал и принимал решения. И, как никогда прежде, чувствовал близость «противника», роковой бег секунд, важность того, что делал он и другие солдаты. Руки опережали глаза, мысли, он едва успевал улавливать команды, а когда ракета легла на установку, Сергиенко вместе со всеми нырнул в укрытие, прижался к холодной стене, подумал: «Ну, милая, давай!».
Ракета вела себя на установке точно живая. Она опускалась вниз, поднималась вверх, к небу, и чего-то ждала. Наконец плеснула огнем и сразу оказалась в небе. Дрогнула под ногами земля. Ракета сделала «горку». Больше, кроме операторов, никто ее не видел. Эхо взрыва донесло о ее первой и последней схватке с целью.
Весь день солдаты с подробностями и восторгом рассказывали об этом друг другу. Андрей слушал их и чувствовал, что его тоже охватила радость. Он сидел у окна и вспоминал первые тренировки, тот самый кросс, когда Журов тащил его к финишу, свой спецкласс, мрачную ложбину, где в него, казалось, стрелял каждый куст. Он даже не заметил, как подошел к нему сержант Журов.
Ну, как самочувствие после стрельб? спросил он.
Отличное! откровенно признался Андрей.
Вижу, Андрей, в тебе заговорил настоящий солдат. Этого я и добивался от тебя. А ты мне о какой-то роли доказывал. Мол, сам грамотный.
Все мы грамотные. Вот тут, в голове, может, и есть что, а в сердце не у каждого Смешно вспомнить. А ведь считал: стартовик не мое призвание. Искал, где полегче. Нет, брат, в армии так не бывает. Кем бы ни был, будь прежде всего хорошим солдатом. Вот главная роль. Роль, которую не выбирают.
ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ
1.
Прежде чем идти домой, Владимир Синельников прямо со станции с чемоданом в руке направился к промтоварному магазину. У прилавка знакомая женщина, заглянув в глаза, спросила:
Чей будешь-то, не сын ли Федора Потаповича Синельникова? Надо же, какая ему радость. Как раз ко дню рождения отца приехал.
Этому чисто случайному совпадению был рад и Владимир. До армии то учился в профтехучилище, то в педтехникуме на мастера производственного обучения и все домой заглянуть было некогда. А теперь, видно, постарел отец. Годы. Да и война не прошла бесследно. Командиром орудийного расчета прошел Федор Потапович поля сражений России, Польши, Чехословакии и по праздникам не без гордости выходил на улицу с орденами и медалями на лацкане черного пиджака.