Сагит снова раскрыл билет. С выцветшей фотографии на него смотрел строго и, казалось, вопросительно совсем еще мальчишка. Год рождения 1912-й. Время вступления в партию 1930-й. Восемнадцать лет! Бог ты мой, только восемнадцать! И он один едет в село, в котором его ожидает кулацкая пуля. Едет, хотя знает, что почти наверняка убьют! Вот что поразительно. Уверенность? Чувство долга? Презрение к смерти? Вызов? Подчинение приказу? Безрассудство?
Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, сказал старик. И я о том много думал. Зачем он поехал, так?
Сагит кивнул.
И знаешь зачем. Вернее, почему? Потому что таких вопросов в те годы не задавали. Н а д о! Рахматулла-бабай выделил это слово. Вот и все резоны. Надо революции, надо народу, надо тебе лично. Простая и великая правда и логика революционной борьбы. А теперь, считаешь, слово «надо» уже не звучит?
Почему? пробормотал смущенно Сагит. Когда, действительно, надо, тогда кто же не поймет, что надо
Он вдруг запутался и замолчал.
То, что я сказал, моя правда, проговорил старик чуть брюзгливо. Правда нашего поколения, если быть точным. А еще вернее лучших из нас. Вам же необходимо всегда помнить об этом и искать свою собственную правду. Правду своего поколения. Вот тогда вы не просто повторять нас будете, а дальше путь пробивать. Оттого что вы наши лозунги своими сделаете, вы ни умнее, ни энергичнее не станете. Заговорили многое, на цитаты раздергали, будто в том все дело! И готовитесь вы сейчас к так называемой самостоятельной жизни чуть ли не двадцать лет, а работать толком не многие из вас умеют. Вот и подумай почему? А я пошел старуху свою проведать. Уж извини, если что не так Ты мне понравился мальчишке помог. Это хорошо
Он старомодно поклонился Сагиту, встал со скамейки и пошел, горбясь, к выходу из парка.
Поселок, куда приехал Сагит пока без жены, строился для рабочих медного рудника. Залежи руды здесь были открыты сравнительно недавно, и поселок не имел даже названия строители жили в палатках. В палатках же обитали и шахтеры, потому что и строительство, и пробивка штреков шли одновременно, как это водилось и раньше, да и теперь еще кое-где практикуется. Съехавшаяся сюда молодежь с разных концов страны привычно мирилась с неудобствами бивуачной жизни, хотя проблем возникало множество и не все из них решались должным образом. Но постепенно поднимались дома, семейные получали жилье в первую очередь, жизнь медленно и неуклонно налаживалась.
Сначала Сагит поработал разнорабочим, потом его включили в бригаду монтажников. А дальше все покатилось своим чередом, как у большинства молодых людей, сорвавшихся с насиженных мест в поисках счастья, романтики, настоящего дела. Были, конечно, и такие, что гонялись за длинным рублем, но тут для них вожделенные омута, что называется, оказались не рыбными.
Первые недели Сагит еле дотаскивал ноги до палатки и спал мертвецким сном, чтобы утром, едва шевеля окаменевшими от усталости руками, вновь браться за опротивевшую совковую лопату и кидать грунт, как тут говорили, «подальше и почаще». Не раз и не два вспоминал он веселую и беззаботную жизнь в городе, и тещины пироги вспоминал, и тесть не казался таким занудным ловчилой со связями В письмах к Нафисе, которая ждала ребенка, он старался избегать конкретных реалий своего житья-бытья, но она умела читать между строчек и в ответных письмах давала понять, что раз уж взялся за гуж И он был ей благодарен за поддержку, мысленно укоряя себя за то, что когда-то сомневался в ее преданности и даже подумать только! собирался разводиться из-за того, что она не последовала сразу за ним.
К моменту, когда родились сыновья-близнецы Азат и Айрат, подоспело его назначение бригадиром монтажников, вскоре он получил и квартиру небольшую, в не очень опрятном панельном доме-скороспелке, но это была его квартира, и Сагит прыгал до потолка от радости. Новоселье праздновали уже всей большой семьей вместе с членами бригады здоровыми веселыми ребятами, сплошь пока холостыми-неженатыми: пробкой, вылетевшей из бутылки шампанского, как из пушки, разбили единственную лампочку в квартире и сидели потом при свечах, как аристократы в восемнадцатом веке.
А потом случилась беда.
В тот день бригада Сагита работала во вторую смену. Как обычно, они разбились на две группы так было удобнее и производительнее. Первая осталась наверху готовить оборудование, а вторая во главе с Сагитом спустилась в шахту.
Их было пятеро, и они шли гуськом, низко наклоняясь, чтобы не задевать касками неровный потолок штрека. Обычный сырой запах шахты, смешанный с острым душком машинного масла, не внушал никакой тревоги. И в то же время какое-то смутное беспокойство вдруг охватило Сагита. Он был замыкающим и чуть приотстал, а когда луч его фонаря высветил идущих впереди, он даже глазам своим не поверил: ребята медленно, один за другим падали на землю.
Взлетал луч за лучом, звякала каска за каской Как в замедленном кино. Или как во сне.
Это был газ.
Видимо, он скопился в той выемке, куда не дошел Сагит. И не дошел четвертый он уже бежал навстречу Сагиту, колотясь каской о потолок штрека. Глаза у него круглились от ужаса.
Там! только и крикнул.
Быстро к стволу! Звони наверх, вызывай спасателей!
Сагит толкнул его в спину и начал лихорадочно вытягивать из-под ремня брюк подол рубашки. Рванул изо всей силы, обмотал куском рот и кинулся вперед. Что было дальше, он сам помнит смутно. Конечно, он ничего бы не смог сделать, если бы не дверь во второй штрек, которую счастливо заметил и успел открыть. И дотащить до нее первого он был ниже всех и наглотался больше. Второго он сумел только выволочь из выемки, и тот пришел в себя на какое-то мгновение, глотнув свежего воздуха. А потом Сагит сам потерял сознание. Его нашли под третьим парнем, которого он, видимо, пытался приподнять и не смог. Им обоим повезло они оказались значительно выше основной концентрации газа, и воздух из второго штрека поступал непрерывно и беспрепятственно И еще помощь пришла очень быстро, буквально через несколько минут: спасатели совершенно случайно оказались в этот момент рядом, у лифта. Они проводили учебное занятие.
Вот какими везучими оказались Сагит и его ребята!
Идти оставалось совсем немного, но темнело еще быстрей. И Сагит ускорил шаг мало удовольствия шлепать по грязи в темноте!
Ну, вроде бы и тот холмик, с которого уже виден поселок.
Оказалось, что ни с того, ни даже с третьего никакого поселка не то что не видать намека даже нет.
Нетерпение мешало шагать размеренно и напористо, как ходят обычно люди на большие расстояния, и Сагит перестал загадывать.
Просто шел и думал.
Он продолжал размышлять и тогда, когда показались огни поселка, потом потянулись захламленные окраины с развороченной бульдозерами землей, черными пустыми бочками из-под бензина, разбитой тарой, в которой привозили различное оборудование, разбазаренным старым грузовиком без колес и со смятой кабиной
Все это Сагит, конечно, подмечал, узнавая, привычно не раздражаясь при виде безобразных отходов производства (свидетельство того, что разгильдяям по-прежнему живется привольно).
А у телефона-автомата он остановился сразу. Словно только о нем и думал, когда торопливо шел последние два километра.
Помощник по бригаде даже ошалел от удивления, услышав его голос.
Ты? Откуда? Отсюда? Ну, ты даешь!
Сагит терпеливо ответил на все вопросы и спросил:
Как рамы?
Нормально, бригадир! Мы их уже приладили.
Как приладили? не поверил Сагит.
Очень просто, по твоему методу, можно сказать, нашлась идея.
Что за идея? Не тяни кота за хвост, я же на улице стою, ноги мерзнут.
А-а Я думал, ты из дома уже. В общем, упростили мы все: чтобы не было вибрации, между машиной и основанием положили толстую резиновую прокладку.
А рамы?
А рамы тоже поставили, только полегче.
Что значит полегче?
Это надо глазами посмотреть, как я тебе словами объясню?
А ты попытайся.
У тебя же ноги мерзнут! голос у помощника был шутливым.
Я потерплю. Ну?
Помощник долго и не очень внятно объяснял, и Сагит понял, что он темнит.
Да ты не сомневайся, закончил помощник. Мы проверяли: никакой вибрации нет. И инженеры смотрели.
Об инженерах он сказал не очень уверенно, и Сагит это тоже приметил.
Какую нагрузку давали машине? спросил Сагит.
Помощник назвал цифру.
Но это же самая малая нагрузка!
А больше пока и не требовалась!
Что значит не требовалась? Кому? Тебе или машине? Или, может, твоей резиновой прокладке?
Помощник молчал.
Ты меня слышишь?
Слышу, откликнулся тот и вздохнул.
Кто это все придумал? Ты?
Все придумывали.
«Значит, он», подумал Сагит, и ему захотелось посмотреть помощнику в глаза. Ну, просто до смерти захотелось!
Думал, я не скоро выйду, да? он не сумел справиться с голосом и почти заорал.
Мы хотели как лучше, помолчав, ответил помощник. И потом, нас торопили. Меня два раза вызывали на ковер.
Премию ждете?
Обещали помощник говорил так тихо, что Сагиту пришлось напрягать слух.
Мои поздравления после, ладно? сказал Сагит презрительно и повесил трубку.
Он вышел из кабины и глубоко подышал холодным воздухом, чтобы успокоиться.
Он ждал чего угодно, но только не этого.
Ему всегда думалось, что он хорошо знает своих ребят. И лучше всех, казалось, знал своего помощника, с которым дружили семьями.
Он понимал, как и что тут произошло.
Но он вспомнил вдруг Рахматуллу-бабая и партийный билет, пробитый пулей.
Такая маленькая, такая ничтожная дырка!
Прямо посередине страниц.
И выцветшие пятна крови по краям.
Почему именно сейчас, после разговора с помощником, после того, как узнал, что произошло здесь, пока валялся в больнице, вспомнил он о старом металлурге, его погибшем друге и партийном билете, пробитом пулей пятьдесят с лишним лет назад?
Видимо, существовала какая-то связь между всеми этими событиями.
И между тем что он должен будет завтра сделать и сделает, несмотря ни на что.
Даже если придется остановить шахту.
Вот что он знал совершенно точно и, выйдя из телефонной будки, глубоко вдохнул холодный воздух; посмотрел на небо, словно там, за многослойными облаками, можно было разглядеть звезды или еще чего-нибудь такое же таинственное, и пошел домой, где его никто сегодня не ждал, но где все равно будут рады и счастливы, что он вернулся наконец домой.
Он шел по слабо освещенным и не очень ровным улицам поселка, между похожими друг на друга пятиэтажными домами, в которых уже светились окна, мимо высоких уродливых сугробов, наваленных по обеим сторонам дороги, с торчащими из них жалкими палочками-веточками пятилетних тополей, мимо редких, покачивающихся на ветру фонарей с неверным желтым светом, мимо единственного на весь поселок газетно-журнального киоска, чье открытие было воспринято всеми как приобщение их крохотного поселка к великому сообществу городов страны, мимо родильного дома, где раз в неделю появлялся новый гражданин, в чье свидетельство о рождении вписывалось название поселка, которого, может, и не было еще на карте
Сагит шагал по первой улице, появившейся на пустом еще совсем недавно месте, и смотрел на все как человек, кто в ответе здесь за каждый дом, каждый тополек, каждое окно, светящееся в ночи
ЗАЧЕМ?
Я туда не поеду, сразу сказал Камил, услышав название деревни, куда направляли концертную бригаду.
Ты что? от удивления Заки Галимович даже привстал с бархатного кресла.
«Любишь ты шиковать», подумал Камил и сказал:
Найдите кого-нибудь другого
Когда Заки понял, что не ослышался, ему даже интересно стало, что Камил может такое сказать.
А почему? осторожно, даже ласково спросил он.
Не поеду, и все. Другого ищите
Я так буду искать, что тебя в самый последний ресторан не примут, весело сказал он. Ты кто? Марио Ланца?
«Самое поразительное и неприятное, что все гнусные слова он выговаривает умильным голоском», думал Камил, уже трясясь в «пазике» и с ненавистью вглядываясь в приплюснутую, с торчащими ушами, головку Заки, сидящего на первом сиденье.
Закончив свою программу, Камил сорвал галстук, сунул его в карман и через запасной выход выскочил на крылечко позади клуба. Только здесь, в полной темноте, вздохнул он с облегчением: в этот раз пел, не слыша, не чувствуя своего голоса, и только по аплодисментам в зале понял: все прошло нормально.
Но и на задворках клуба, возле угадывавшейся во мгле ограды, за которой тяжело дышала и жевала корова, ему было не по себе. Как будто до сих пор из полутьмы небольшого зала на него смотрели колючие глаза, и только слепившие лампы по краям сцены не позволяли ему различить, чей это взгляд
Над землей уже повисла августовская ночь, высоко-высоко, в самой глубине неба, мигали искорки звезд, желтыми точками светили редкие огни в деревне.
«Все пришли в клуб», догадался Камил.
На этом, дорогие друзья, разрешите считать наш концерт, посвященный замечательным труженикам села с таким поэтическим названием Белые Вечера, оконченным! донесся до него со сцены торжественный голос Заки Галимовича. Эта сакраментальная фраза, прозванная в филармонии «стоп-машина», всегда вызывала у Камила ощущение расслабленности и облегчения. Но на этот раз напряжение не спадало, наоборот, пока шла до оскомины знакомая программа, Камил был уверен в себе и как бы защищен, а теперь остался один на один с деревней
Ребята, где мы ночуем? спросил он, заскочив за кулисы после выступления.
Кажется, остаемся здесь, ты у Заки спроси.
Обычно они успевали выступить в двух-трех деревнях, но пока пробирались к этим самым Белым Вечерам по размокшей дороге, наступили сумерки, второго концерта они теперь дать, конечно, не успели бы, возвращаться по такой темени в город не было даже надежды.
Значит, ночевать тут, в Белых Вечерах.
«Сейчас» подумал Камил, и в следующий момент шум и говор повалившего из клуба народа сломал тишину, улица осветилась и ожила. Рокот мотоциклов разбудил воздух. Желтый свет фар просверлил улицу, мазнул по серым домам, застывшим березам. Какой-то лихач сразу рванул на мотоцикле так, что через несколько секунд его было слышно уже с другого конца деревни.
Камил расстегнул воротничок рубашки.
Полная темнота возле крылечка, а ему все кажется, что он стоит на ярко освещенной сцене
«Так совсем можно свихнуться», решил Камил и пошел в клуб за кулисы.
Слушайте, ребята, начал было он, но тут же все захохотали, показывая на него, и Камил, не понимая, в чем дело, уставился на них.
Вот он, смотрите, живой и невредимый!
Заки Галимович уже второй раз собственноручно под сценой прополз, говорит, хотя бы тело найти!
Да что там Заки, Ляля уже волосы на себе рвет! с деланным возмущением вступился Лева бас-гитара из эстрадного ансамбля, а по совместительству баянист-аккомпаниатор Камила при исполнении народных песен. Мы ее успокаивали-успокаивали, в худшем случае, говорим, какая-нибудь местная красавица выкрала нашего Челентано, завтра утром вернет живым.
Прекрати трепаться! неожиданно для себя самого заорал Камил, и все с недоумением на него посмотрели: обычно после концерта подолгу не смолкали и не такие шутки.
Камил это ощутил и не знал, как сгладить невольную резкость: они-то при чем?
Ребята, здесь ночуем сегодня, что ли? виноватым тоном спросил он, и все поняли, что сорвался случайно.
Слушай, ну до чего ж ты любишь поспать! опять подхватил бас-гитара, как будто не слышал выкрика Камила. Весь вечер сегодня баиньки просится!
Ребята, а я сегодня не усну! Посмотрите, какая ночь! Ляля, отвлекая внимание от Камила, вышла в это время на крыльцо, где он недавно стоял, и откинула голову назад. Она как была в пуантах и гимнастическом трико, так и выскочила в темноту, только чей-то платок набросила на плечи. Ее фигура растаяла в темноте.
Тут появился сам Заки Галимович: маленький и круглый, как бочонок, он стремительно шел по сцене, успевая на ходу поправить футляр саксофона, съехавший вбок у спинки стула, дать распоряжение рабочему сцены и одновременно барабанщику Володьке единственному своему подневольному, улыбнуться куплетисту и балалаечнику Нурпеисову зятю директора республиканской филармонии и одновременно с умильной и снисходительной доброжелательностью столичного артиста обнимал незнакомого мужчину средних лет, которому явно жарко было в черном костюме с широким галстуком.