Дочь степи. Глубокие корни
ДОЧЬ СТЕПИ
ОТ АВТОРА
К первому изданию
Роман «Дочь степи» был начат летом 1909 года на Миасском заводе, на Урале, и закончен в Казани в 1911 году. В это же время он был принят к изданию оренбургским издательством «Вакыт». Однако в свет тогда не вышел. Согласно извещению Фатыха Каримова, рукопись после сдачи в типографию (или перед сдачей) во время обысков, докатившихся до Оренбурга в связи с известными арестами в Сарапульском уезде, попала в руки жандармерии и не вернулась.
У меня остался черновик. В 19121913 годах я снова обработал его, но рукописи опять не повезло: 17 апреля я был арестован во время киевских событий, и все книги, все рукописи забрала охранка. Спустя пятнадцать месяцев многое было возвращено, но семьдесят страниц романа «Дочь степи» исчезли.
После объяснения задержки книги, о выходе которой давно было объявлено, нужно добавить и следующее. Пролетарская революция выдвинула в числе прочих задач необходимость углубленного изучения Востока и различных ступеней развития общества. Когда наступило время издания этой книги, я, естественно, пересмотрел рукопись. Изменению подверглись некоторые герои, сюжетная интрига. Сущность осталась прежней.
Г. И.
Сентябрь 1923 г., Казань
I
Было у казахов два среднего достатка многолюдных рода Кара-Айгыр и Сарман. С тысячными табунами коней, породистыми верблюдами и несчетными отарами овец привольно кочевали они с одного джайляу на другое, ставя юрты на обширных степях Сары-Арка.
На судьбу они не могли жаловаться. Но с некоторого времени племена, хвастающие родословной, восходящей якобы к Чингису, стали притеснять их, ограничивая права на пастбища. Рождалось беспокойство, надвигалась опасность междоусобицы.
Однажды старейшины родов на большом, многолюдном сборище по случаю поминок Тнычбай-ата завели разговор о тяжелых временах, стали жаловаться на происки врагов. Во время беседы один из старейшин, играя плеткой, молвил:
Ходят слухи, что почтеннейшие семьи двух наших родов стали сватьями. Правда ли это, не знаю. Если правда, если при общей земле наши роды будут еще связаны кровным родством, какой враг отважится поднять на нас руку?
Эти слова, под видом слуха выразившие заветное желание старика, были осторожным предложением породниться. Иносказательная речь пришлась собравшимся по вкусу.
Найманы и Дюрткара причиняют обоим нашим родам беспокойство, умыкают девушек, совершают набеги на джайляу, угоняют скот. Сватовство Сарманов и Кара-Айгыр спалит сердца врагов, лишит их рассудка. Поздравляю со сватовством, поддержал и уважаемый аксакал Биремджан-эке.
Дальше говорить было не о чем. Новость облетела все джайляу, и радость, по поговорке казахов, не помещалась за пазухой. В тот же день состоялся сговор. К концу недели разослали во все стороны гонцов, созвали гостей. Кумыса было в ту пору вдоволь, овцы были жирны, кони полны сил. Собрались и стар и млад, и храбрые джигиты и пригожие девушки. Пели песни, играли на домбре, состязались в скачке словом, как говорится, тридцать дней пировали, сорок дней угощались. Так отпраздновали кровное сближение двух родов.
Много торговались о калыме. После долгих споров поладили на сотне голов скота, четырех сотнях золотых, двух сундуках дорогой одежды.
С этого дня полуторагодовалая дочь Сарсембая Карлыгач стала невестой полуторамесячного мальчика из рода Кара-Айгыр Калтая.
Шли месяцы, годы. Казахи перекочевывали на новые и новые джайляу
Сватьи находились в постоянном общении, совместно устраивали угощения и празднества. Только помолвленные дети не смели показываться будущим свекру и свекрови, тестю и теще, должны были прятаться при встречах с ними.
В степи, среди веселого кочевья, окруженные многоголосым скотом, участвуя в играх в бабки, в конских состязаниях, соревнуясь на свадьбах с джигитами и девушками в песнях, выросли Калтай и Карлыгач. Но не тянуло их друг к другу. Карлыгач при встречах с женихом смотрела на него пренебрежительно. Калтай же терялся, робел перед этой красивой, высокой, находчивой девушкой.
Карлыгач выросла первой на всю степь красавицей. За голос прозвали ее соловьем. Акыны в своих песнях сравнивали ее стан с гибким камышом, ресницы со стрелами, лицо с ясным месяцем, воспевали ее тонкую талию, глубокие глаза. И в народе называли ее не иначе как Карлыгач-Слу.
Когда девушка вступила в восемнадцатую весну своей жизни, решили, что пора уже отпраздновать пышную свадьбу. Калым был весь уплачен. По обычаю казахов, с этого дня жених получал право, при содействии молодух, но тайком от родителей и старших, проводить у невесты ночи. Вечерами, когда затихал джайляу, Калтая стало тянуть к юрте Карлыгач-Слу.
II
Была ясная, лунная летняя ночь.
Жених надел дорогие наряды, оседлал любимого иноходца Байчубара, заткнул за пояс камчу и прискакал в Алтын-Куль, на джайляу Сарсембая.
У южного берега большого озера на зеленой траве раскинулись двенадцать юрт. Три средние принадлежали баю. Жених знал, что девушка находится в левой. Но, по обычаю, идти туда прямо было нельзя. Молодуха, которая исполняла поручения нареченных, жила на самом краю селения в бедной юрте. Жених соскочил с коня и вошел в юрту. После взаимных приветствий джигит без обиняков заявил:
Карагым, чувства мои ты знаешь, извести мою Слу: я пришел потому, что истомился по ней.
И отдал приготовленный подарок. Таков был обычай, известный каждому. Айбала ни чуточки не смутилась и только, лукаво поблескивая глазами, ответила:
Как джигиту не соскучиться по любимой! И торопливо вышла.
Привязанный конь, испугавшись женщины, метнулся в сторону. Овцы в кутане тревожно повскакали с земли. Молодуха, торопливо шагая, направилась к белой юрте.
В правой, маленькой, юрте света нет. В средней, большой, очевидно в ожидании ужина, беседуют мужчины оттуда слышится смех. Перед юртой мелькает голова тукал в белом покрывале, светится пламя костра, разложенного под котлом. В юрте девушки теплится свет, но голосов не слышно.
Молодуха, оглядевшись, вошла.
Внутренность юрты была освещена маленькой лампочкой. В глубине, среди взгромоздившихся друг на друга сундуков, сложенных ковров и одеял, возилась Карлыгач-Слу, что-то разыскивая На голове у нее была каракулевая шапочка, узкую талию охватывал бешмет, отороченный по вороту и на груди позументом. Она повернулась на шум шагов, и на смуглом лице ее, блеснув в черных глазах, заиграла легкая усмешка.
Айбала вплотную подошла к девушке и таинственно сообщила:
Иркем-джан, я пришла с вестью.
Девушка поняла, в чем дело, улыбка исчезла, брови нахмурились.
Карагым-джингам! Если бы ты была мне другом, ты не пришла бы ко мне с такою вестью.
Молодуха удивленно уставилась на Слу.
Колончагым, что это значит?
Девушка, не поднимая глаз, тихим грудным голосом ответила:
То и значит. Принять его не могу. Сердце лежит к другому. Не мучь меня.
Айбала, едва не лишившись чувств, схватила девушку за руку:
Ты в уме? Два рода шестнадцать лет были сватьями. Калым принят. Куда не потянет игривое молодое сердце! Иль и ты хочешь посеять раздор среди народа?
Глаза Карлыгач-Слу наполнились скорбью. Но она твердо стояла на своем:
Это я много раз слышала. Что же делать? Сама знаешь, несколько раз приходил он. Решив такова судьба, таковы заветы рода, приняла я его в свои объятия Но что же я нашла? Ростом мал, рябой, гнусавый, раскосый. От тела разит Как с таким человеком жить? Бывают люди не лицом, так речами, умом привлекают, удалью, мужеством прельстят. А Калтай только и знает своими цепкими, обезьяньими руками к груди тянется. Слова не вымолвит Вот я и послушаю, что ты мне посоветуешь.
Попробовала молодуха снова напомнить о давней помолвке, о калыме, о праве джигита прийти к суженой, но девушка прервала ее, пожелав и джигиту и его чувствам скорой гибели.
Снаружи послышались шаги. Обе створки тонкой крашеной двери распахнулись, и вошла высокая, с царственной осанкой, начинающая уже седеть байбича. Карлыгач начала раздеваться, молодуха смущенно вышла.
Она остановилась в замешательстве, не зная, куда идти. Сверкающее озеро показалось ей заколдованным морем. Зоркие глаза разглядели коня, привязанного позади крайней юрты.
У нее не хватило решимости вернуться с пустыми руками, с отказом.
Но что делать, с кем посоветоваться? Пока молодуха стояла в раздумье, открылась дверь средней юрты и оттуда в накинутом на плечи кепе вышел мужчина. При свете луны лицо его было отчетливо видно. Этот казах с блестящими черными волосами был мужем Айбалы.
Она поспешила к нему.
Остановись, милый!
Казах игриво обнял ее за талию.
Создатель дал мне отличную жену. Ты за мной пришла? Вот поем мяса и вернусь.
Айбала оттолкнула его.
Оставь, шутить не время! У меня голова кругом идет!
Она рассказала ему о случившемся.
Карлыгач-Слу не хочет принять жениха. Джигит обещал мне отрез на платье и ярку. Что мне теперь делать? Посоветуй.
Да пусть возьмет сухотка и его самого и его обещания! казах махнул рукой. Не люблю я вашего Калтая: идет уставится в землю, как свинья. Жалко мне Карлыгач-Слу, закончил он и двинулся дальше.
Айбала испуганно схватила его за руку.
Да будет проклята твоя мать! Что ты говоришь? А шестнадцать лет сватовства? А разве не взял Сарсембай калыма и не готовятся они через два месяца отправить дочь в дом мужа?
Тукал, хлопотавшая у котла, понесла в юрту полное блюдо мяса. Увидя это, казах не пожелал терять времени.
Оставь меня: видишь, внесли мясо, сказал он и, забыв, зачем выходил, вернулся в юрту.
Айбала никак не могла найти выход из положения. Она медленно направилась к своей юрте, около которой привязанный Байчубар рыл копытами землю.
Гость ждал, полулежа на подушке в передней половине юрты, играя плеткой и насвистывая от нетерпения.
Айбала собралась с духом, заставила себя улыбнуться и рассказала выдуманную историю:
Сношеньку свою можешь бранить как хочешь, но, колончагым, вина не только моя. Карлыгач-Слу сегодня вечером принять тебя не может. Она велела передать: «Пусть милый не обижается, сильно занемогла я».
Джигит сорвался с места. В глазах помутилось. Лицо стало злым. Возмущенный таким оскорблением, он не мог вымолвить ни слова. В памяти всплыли слухи, услужливо передаваемые ему старыми сплетницами. Злые языки утверждали, что между его суженой и Арсланбаем из рода Тана-Буга завязалась любовь.
Арсланбая два года тому назад сослали за «наветы на белого царя». После его ссылки Калтай было успокоился. Теперь же, хотя Калтай и не знал еще, что Арсланбай вернулся два дня тому назад, слова молодухи вызвали в памяти этот страшный образ. В болезнь девушки Калтай, конечно, не поверил.
Но в чужом доме он был бессилен. Он лишь туже затянул кушак, надел свою островерхую шапку, взял в руки плетку и шагнул к выходу. Айбале протянул двугривенный.
По небу бродили тучи. Луна то скрывалась, то показывалась, будто улыбаясь, как пригожая девушка. Байчубар встретил хозяина тихим ржаньем, натянув поводья, повернулся к нему. Но обозленный Калтай не приласкал, как всегда, любимца. Он, грубо дернув поводья, отвязал коня, перекинул повод и, подтянув подпругу, продел ногу в стремя. Молодуха, вышедшая проводить гостя, растерялась и стояла молча.
Джигит вскочил на коня и глухим, сдавленным голосом сказал:
Будьте здоровы. Передайте слова мои: «Наш род Кара-Айгыр сумеет посчитаться с дурной Слу, родившейся от хорошего отца».
Конь от нетерпения перебирал ногами.
Айбала ласково увещевала Калтая:
Дорогой мой джигит, что ты говоришь? Болезнь Слу не бесконечна.
Байчубар не выдержал, рванувшись, он вынес джигита с берега Алтын-Куля в широкую степь.
Луна зашла за тучи. Силуэт гостя быстро исчез в темноте. Некоторое время слышался стук копыт, но скоро и он замолк.
Айбала испугалась не на шутку. У нее не хватило сил хранить одной эту тайну, сердце рвалось к байбиче. Но что сказать ей? Ведь, по обычаю, родители девушки не должны знать о посещениях ее джигитом, а если и заметят их, то должны сделать вид, будто ничего не знают. Если и рассказать о случившемся Алтын-Чач-бикя, она скажет только: «Ты выросла среди казахов, стала матерью двух детей, как не постыдилась ты прийти ко мне с такими речами?!»
Но другого выхода не было. Слова джигита, сказанные перед отъездом, были угрозой. Женщина решилась: «Иного выхода нет. Обругает стерплю. А может, и не обругает, может, и поблагодарит за предупреждение». Не дожидаясь возвращения мужа, направилась она к белой юрте, решив открыть байбиче тайну.
III
Иль-агасы Байтюра лежал на смертном одре. Но старое сердце, столько лет жившее родовыми распрями, и острый ум еще работали. Много думал он о будущем Найманов и Дюрткара, ожидающем их после его смерти. Было ясно враг поднимает голову. После долгого раздумья Байтюра пришел к мысли пригласить аксакала Биремджана и добиться от него прощения.
В этой бренной жизни много сделал я хорошего, но и плохого сделал немало. Пусть земное останется на земле. Пошлю к Азым-эке, передам просьбу. Если приедет, велю зарезать нежеребую кобылу, подать кумыса в изобилии, подарю несколько дорогих коней, испрошу у него прощения Думаю, склонится он на мои слова вместе росли, вместе учились, вместе участвовали в конских состязаниях. Если отойду, не добившись примирения с другом своей молодости, душа моя не найдет покоя, да и в делах детей Найманов родится много затруднений, сказал он.
Слова старика слышала тукал. Она пахтала кумыс в саба у двери. Женщина с удивлением взглянула на мужа.
«Апрмай! Что случилось? Или бредит мой бай?» подумала она, но заговорить не хватило смелости.
Байбича, седая, черноглазая, в белом шелковом покрывале, сидела около больного. Она не могла помириться с речью Байтюры и спокойно, хотя в голосе звучало возмущение, перебила больного:
Ты прожил жизнь с умом, мужественно. Неужели надумал в последний час совершить глупость?
Больной не успел ответить. Дверь распахнулась, вошел Якуп, среднего роста, тучный, с короткой, толстой шеей и реденькой, с проседью бороденкой казах. Он спросил о здоровье брата. Рокия-бике ему с гневом сообщила:
Потомок ханов, султанов, ага родовитых Найманов, твой брат, сорок лет правивший народом, сегодня надумал помириться с дряхлым стариком Биремджаном, послать за ним послов. У меня от этого голова кругом пошла Надеюсь, обидное слово, сказанное мне этим зловредным стариком двадцать лет тому назад на свадьбе Янгырбая, не выскользнуло из вашей памяти. Как приму я этого человека, как буду угощать его? Скажи ты слово может, тебя послушается.
Якуп искал что-то между седлами, перекинутыми на киреге. Вытащив кожаный подбрюшник и плеть с посеребренной рукояткой, он, ни на кого не глядя, ответил:
Брат вчера говорил мне. Возражений моих не принял. Хвастун Биремджан известен всему народу.
Но старый лев, не привыкший встречать в своей жизни неповиновение, не обратил внимания на их слова. Откинув атласное одеяло, он сердито приподнял голову:
Дорогая Рокия, оставь ты бабьи рассуждения. За долгую жизнь вдоволь испытаешь и хорошего и плохого. Ты двадцать лет тому назад услышала от него одно плохое слово, а я с ним сорок лет был в ссоре. Но нужно уметь широко смотреть на вещи. Собачий сын Сарсембай хочет вызвать против нас всеобщее возмущение. Среди народа распространилось много разных слухов. То, что я задумал, нужно не мне. Мыслил я, если пришел срок и создатель вернет к себе мою душу, отойти, упрочив положение Найманов и Дюрткара
Длинная речь утомила старика. Обессиленный, он снова лег и уже с трудом отдал последнее распоряжение:
Я не привык дважды повторять свои приказания. Позовите Азымбая и муллу-татарина. Оседлайте для них Кашка и Дельдель. Они поедут в джайляу Коргак-Куль.