«Моя!»
«Маркаускаса»
«Моя! Моя она, земля!»
Поднимает увесистые кулаки и грозит ими невидимой в темноте деревне.
Утром Андрюс запрягает Воронка и затемно уезжает в город. Заходит в волисполком, кладет на стол винтовку и говорит:
Забирайте. Не надо. Ничего мне от вас не надо.
Как прикажешь понимать?
А вот так не надо.
С бандитами снюхался? А может, сам в лес собрался?!
Да хоть бы в лес
Что?!
Хоть бы в бандиты, а не надо. Если и землю и все то не надо
Голос Андрюса дрожит.
Я жить начинал, а вы А я-то думал
Андрюс поворачивается уходить, но видит на пороге парня с автоматом.
Когда Андрюса через всю базарную площадь ведут в дом из красного кирпича, звонко ржет лошадь, привязанная к телеграфному столбу. «Клеверу не бросил, думает Андрюс. Пока не выпустят, скотине тут голодать!»
В крохотное, забранное решеткой оконце под потолком уже в четвертый раз заглядывает солнце, его блики пляшут на искрошенной бетонной стене. Андрюс по-ребячьи протягивает озябшую руку к лучам, словно хочет согреться. Но солнце гаснет, и рука бессильно повисает.
«С каких пор поддерживаешь связь с бандитами?»
«Кто заходил? Назови имена!»
«Сокола знаешь? Сокола!»
«Нам все известно, и лучше тебе сразу»
«Кто на этой фотографии? Сокол?»
«Когда Сокол заходил?..»
«Сокол!»
«Сокол!..»
Андрюс сжимает руками виски, закрывает глаза, трясет головой.
Нет! Нет! кричит он.
Голос мечется в тесной камере и глохнет, не в силах пробить толстые стены и дверь, окованную ржавой жестью.
«Пятраса знаешь? Пятраса?»
«Когда Пятрас заходил?»
«Пятрас!..»
Нет! задыхается Андрюс и бьется головой о нары. Боли он не чувствует ноет все тело, боль начинается где-то в середке и растекается по жилам, стучит в висках.
«Панцирь заходил?»
«Панцирь!»
У-у! Андрюс скрипит зубами и, вскочив с нар, принимается бегать из угла в угол. Три шага вперед, три назад. Вперед, назад. Останавливается, задирает голову, смотрит вверх. Запыленное, составленное из кусков стекла оконце затянуто паутиной; едва-едва сочится мутный свет, и лицо Андрюса выглядит серым, как иссушенная солнцем взбороненная пашня.
Он стоит и тупо смотрит на оконце. Стоит долго, пока, задрожав, не подгибаются ноги. И опять вперед да назад Это тебе не восемь гектаров и еще шесть, что за Тересе.
«Этого знаешь?..»
Гремит связка ключей, визжит замок, со скрипом отворяется дверь.
Принесли, на.
За плечами часового появляется голова Скрински.
Ну пропусти, будь человеком, шепчет он часовому.
Ишь чего захотел
Мне на два слова, ты тут рядом постой.
Какие разговоры с этим?..
А тебе жалко? вскипает Скринска и, отпихнув плечом часового, проталкивается в камеру.
Часовой что-то ворчит на пороге, а Скринска стоит посреди камеры и смотрит на Андрюса, забившегося в угол. Глаза моргают, губы раздвигаются не поймешь, ухмыляется он или сочувствует.
Ишь оно как
Андрюс опускает голову, супит брови.
Чего тебе?
Если бы я тебя не знал, Андрюс, а то Вместе росли, без штанов бегали, на свадьбе брата тебя эти сволочи связали, а я
Чего пришел, спрашиваю?
Если б не знал Не при на рожон, говорю тебе!
Андрюс горько усмехается, отхаркивается, кажется, вот-вот плюнет в лицо Скринске. Но тот смотрит безмятежно, по-детски удивленно, и его невинный взгляд приводит Андрюса в бешенство.
Зачем меня сюда упрятал, как бандита?
Не я.
Ты, холера! Вы все!
Андрюс, шевели мозгами, а то пропадешь.
Товарищ Скринска! кричит часовой. Сейчас же двинь этой контре по зубам, а то я доложу начальнику, что ты с ним якшаешься.
Скринска переминается на месте, разводит руками.
Ты помни, Андрюс, какое нынче время-то. Мы, значит, боремся, головой рискуем, а ты сам суешься под колеса. Телега не остановится, так и знай!
Мне лекция ни к чему. Закрой дверь с той стороны, лучше будет.
Скринска, пошатнувшись, отскакивает от него.
А вот и закрою! Закрою! Посмотрим, кто тебе откроет
Гремят ключи, визжит замок.
Андрюс крепко зажмуривается и молотит кулаками по холодной бетонной стене. В чем он виноват? За что его посадили? И еще приходят учить, холеры. «Весна, на полях, наверное, и снега уже нету. Отойдет земля, приветливо засереют пригорки. Кто запряжет лошадей в плуг? Кто возьмет лукошко из амбара и пойдет сеять? Ты-то больше не хозяин, Андрюс! Ты что ком земли, растер пальцами, и нету тебя. Ах, Андрюс, как ты был дурак дураком, так и есть. Узнали бы Маркаускасы, со смеху бы померли»
Андрюс поднимает влажные глаза и замечает узелок на сыром полу, но мысли его все еще далеко от этой камеры. Наконец-то дошло Откуда появился этот узелок? Кто его бросил на пол? Клетчатый платок, стянутые в узел уголки Чей это платок! Видел ведь, и не раз
Андрюс садится, кладет узелок на колени и заглядывает в него. В нос шибает дух свежего хлеба, родной запах, не спутаешь ни с чем, так крепко шибает, что Андрюс хмелеет от него и сладостно зажмуривается. Пальцы сжимают узелок не дай бог уронить, а то и вырвут из рук.
Юргис заправляет волосы под голубую фуражку, засовывает большой палец за широкий ремень и, размашисто пройдясь по просторной комнате, прислоняется спиной к подоконнику. Вспоминает Тересе когда они приходили на хутор, она поила их молоком и все время чего-то боялась. Теперь только глаза прежние, вся изменилась, пополнела, видно, донашивает последние дни.
Андрюса тут держат Он не виноват.
Не бойся, женщина! говорит Юргис Наравас. Если твой муж не виновен, вернется.
Я знаю, что не виновен.
А вот мы пока еще в этом не уверены, женщина. Дай срок, разберемся.
Тересе, кажется, не может прийти в себя от удивления, что им вздумалось обвинять в чем-то Андрюса. Ах, гость из уезда заварил тут такую кашу, что только расхлебывай да смотри не подавись. Ишь, докажи ему, что Андрюс ни сном ни духом Гость уперся как баран: связи с бандитами, и хоть ты лопни Говоришь ему, что земля связала новосела по рукам и ногам, что за этот год он уже перерос своих соседей, а он тебе мелкобуржуазный уклон. Но, на мой взгляд, товарищ уполномоченный, лишь коллективизация подсечет корни тяге к обогащению и навеки разорвет путы земли. Не потому ли нам с таким трудом даются эти путы, даже топоры о них зазубрили.
Поскорей разбирайтесь, помолчав, просит Тересе.
Начальник в отъезде, вот вернется А то все так закручено. Ладно, все сделаем, женщина.
Тересе не уходит. Потоптавшись у двери, она спрашивает:
А может, он завтра и придет?
Юргис Наравас, пряча улыбку, потирает пальцами черные усики.
Тересе выходит из красного кирпичного дома и оглядывается не знает, куда ей теперь свернуть. «Если твой муж не виновен» Назвал Андрюса мужем, и Тересе промолчала. Бог с ним, все равно ведь ничего не ясно. Куда идти, где правду искать? Сходила бы в волисполком, но кого там найдешь? Воскресенье, дверь на замке. С кем же ей поговорить? Кто даст ей совет?
Понурив голову, бредет она по улице, то и дело задевая прохожих. Рычит грузовик, разбрызгивая лужи; в кузове люди с винтовками; там же, навострив уши, сидит большой, с теленка, пес. Громыхает телега; на облучке старик, рядом, закутавшись в платок, сидит женщина с корзиной на коленях, у них за спиной пристроился мальчуган и с любопытством таращит глаза на незнакомый город.
Колокол сзывает прихожан на обедню: ди-лань, ди-лань!
Старик перетягивает кнутом конягу, мальчик обеими руками хватается за грядки.
Ди-лань, ди-лань!
Куда идти! Где искать правду? Ужас как давно не была в костеле с похорон матери, кажется. Упала на колени, спрятала лицо в ладони. Примоститься бы на скамью в темном углу и сидеть, слушая орган и песнопения Музыка органа каждый раз невидимыми руками возносила ее, и она плыла над полями, а там, внизу, непременно волновались хлеба или колосилась рожь, пахло тмином и донником или цвела сирень. Так и быть, она пойдет в костел. Вдруг станет легче и она поймет, что к чему
Высокая каменная ограда костела, кряжистые, почерневшие от старости клены.
Ди-лань, ди-лань! гудит колокол.
Вся улица, вся площадь напротив костела забиты телегами, санями, бричками. Лошади, привязанные мордами к задкам телег, ржут и фыркают, выщипывая заплесневелый клевер из-под облучка, другие, в нахлобученных на морду мешках, громко жуют сечку. Люди стоят у телег, слоняются по площади, не спеша движутся в сторону костела. Но почему они толпятся у железных ворот?
Скорей! Привезли! несется мимо полураздетый городской мальчуган, подзывая рукой приятелей, которые бегут за ним.
Тересе протискивается сквозь толпу, привстает на цыпочки. Ее толкают, отпихивают. Слышно, как всхлипывает женщина, кто-то невнятно причитает.
Наконец спины расступаются, взгляду Тересе открывается мощенная булыжником площадка, посреди которой лежат рядышком трое мужчин. Возле них стоит, ссутулясь, молодая женщина.
Изверги вы проклятые! голосит она, сжимая кулаками свои виски. Мало пристрелить на кусочки вас изрубить, и того мало. Ах, Юозас, Юозялис мой! За что они тебя, эти
Женщина подбегает к трупам, пинает одного солдатским сапогом и отскакивает назад, в толпу, запричитав еще страшнее.
У трупов стоят два народных защитника с винтовками и мрачно посматривают на людей, которые, бросив взгляд на трупы, тут же отступают, прячутся за спины и исчезают в дверях костела.
Тересе, оцепенев, смотрит на три тела. Справа лежит безусый паренек. В рубашке, босой, голова откинута назад. Рядом валяется старик. Может, отец паренька? А слева Тересе вглядывается в перекошенное лицо Все вокруг начинает кружиться, и если бы не женщина, стоявшая рядом, Тересе не удержалась бы на ногах. Незнакомка берет ее под руку и шепчет:
Идем отсюда, милая
Тересе хочет обернуться и увериться в том, что видела, но боится этого перекошенного лица и разбросанных рук Неужто на самом деле? Или ей показалось?..
Женщина отводит ее в сторонку.
Узнала их? тихонько шепчет она. Не надо, ничего мне не говори, милая, но упаси бог себя выдать. А то заметят и начнут таскать. Молчи, как земля, так оно лучше.
Тересе, поддерживая руками свой большущий живот, медленно бредет по площади, и люди, направляющиеся в костел, расступаются перед ней, как перед святой или прокаженной.
Сани стоят у забора настоятелева огорода. Лошадь она не выпрягала, только привязала вожжи за столб. Гнедко, завидев Тересе, нетерпеливо фыркает. Надо бы ослабить повод, бросить лошади охапку клевера. Но у Тересе нет сил. Она садится на грядки саней, смотрит на землю, усеянную соломинками и конскими яблоками, и раскачивается всем телом. Усталая, измученная
Из открытой двери костела доносятся гул органа и слова песнопения: «Преклоним колена, все христиане» А на пустой площади перед оградой молодая женщина пинает солдатским сапогом трупы и просит отомстить за ее Юозаса.
Смиренно к господу взываем
И жертву мессы
В по-весеннему прозрачном воздухе царит над площадью песня, и горло Тересе сдавливает острая боль
Она отвязывает вожжи, нукает на лошадь. На тихой и пустынной улице то громко визжат, задевая булыжник, полозья саней, то бесшумно скользят по ледяной корке, сохранившейся у тротуара.
5
Весна не ждала.
Не переставая дули южные ветры, поля стали серые, лишь местами виднелись заплатки ноздреватого снега. То пронесется, громыхая, но дороге телега, то загалдят дети, возвращаясь из школы, Тересе то и дело поглядывала из окна, надолго застывала у ворот, словно стараясь проникнуть взглядом в другой мир, мир за изгородью, за дорогою, ольшаником и пригорками далекий и непонятный ей. Но и там не за что было уцепиться взглядом, и там она не находила, чего искала, сама, правда, толком не понимая, чего ищет. А хутор до того холоден и пуст, что, если бы не ржанье лошади, мычанье коровы да тявканье пса, ты бы подумал, что находишься на кладбище.
Покормив на ночь скотину, Тересе отварила картошку, сделала творожный сыр, перемыла горшки и в изнеможении присела на скамеечку перед огнем, догорающим в плите. Нахлынуло прошлое, она погрузилась в воспоминания и вздрогнула, услышав скрип отворяемой двери.
Андрюс
Андрюс топчется у двери, словно случайный прохожий, не смея сделать шаг дальше. Потом расстегивает полушубок, медленно снимает его и кладет на лавку.
Тепло тут
Выходит на середину избы, и вот они уже стоят друг против друга.
Пришел.
Выпустили. Подержали и выпустили.
Еще не смерклось, в окно бьют лучи закатного солнца, освещая лицо Тересе.
Должны были выпустить. Невиновного держать не станут.
Ха! желчно бросает Андрюс и осматривается.
Тересе берет с горячих кругов плиты миску с горохом и мясом и ставит на стол.
Кушай
Андрюс садится, ест, и Тересе тоже присаживается, не сводя с него глаз.
Андрюс ест жадно, навалясь грудью на стол, и молчит, только звякает ложка о края миски.
За что они тебя? наконец спрашивает Тересе.
Андрюс подчищает миску и долго облизывает ложку.
Еще есть?
Если только хочешь
Давай. Откуда мне знать, за что, вспоминает он. Ни за что
Кто-нибудь доказал. Много ли сейчас надо
То-то и оно, что теперь мигом. Брякнул чего невпопад, не смолчал.
Лучше не видеть ничего и не слышать.
А если уши есть! И не слепой!
Ох, как давно они не сидели за этим столом, не толковали, и Тересе кажется, что последних двух лет и не было, что все ей приснилось
Андрюс вытирает ладонью губы и переводит дух.
В деревне что?
Вчера опять собрание сзывали.
Была?
Буду я ходить такая. Слыхала, полдеревни записалось.
Холеры
В других волостях уже год как колхозы.
Тересе занавешивает окна.
Хорек кур передушил. Капканов понаставила, да все пустые.
Хитрые они, хорьки.
Чиркнув спичкой, зажигает лампу.
Дрова кончились, топить нечем.
Завтра наколю.
Да уж и колоть нечего.
Убирает со стола, вытирает тряпкой столешницу.
Овца оягнилась.
Которая?
Ну та, черномордая.
Много?
Трое, и какие бойкие
Тересе приглаживает гребнем волосы, кончиками пальцев проводит по векам глаз и щекам. Она даже разрумянилась. Неужели эти два года и впрямь приснились ей, не было этих лет. Зато был теплый, свой дом, был хлеб, который резали руки Андрюса Были дни, о которых Тересе мечтала всю жизнь
Андрюс достает из отвисшего кармана пиджака клетчатый, пахнущий хлебом платок и кладет его на стол. Словно теплый ветерок овевает Тересе. Но тут же ее обдает холодом, перед глазами возникают трупы, брошенные у ограды костела; ди-лань! звонит колокол. Тересе прижимается к стене, запрокидывает голову. И чувствует, что должна заговорить. Ведь столько молчала, столько ждала, и ей не вынести больше взгляда Андрюса, его вечного безмолвного вопроса. Все равно придется сказать. И если не сейчас, не сию минуту
Тересе смотрит на аккуратно сложенный клетчатый платок.
Андрюс
Если не сейчас, не сию минуту она уйдет куда глаза глядят и не вернется.
Андрюс, она упирается ногами в пол, хватается руками за край лавки и прижимается спиной к холодной стене, Андрюс, прошлое воскресенье перед костелом трое лесных валялись
Не впервой.
Один, сдается мне, знакомый
Узнала?
Вроде тот что меня
Тересе закрывает глаза. Ей уже все равно. Пускай Андрюс думает что хочет. Пускай выгонит, не даст ногой сюда ступить. Пускай бьет палкой или месит ногами ее живот. Теперь ей все равно «Но почему он молчит? Хватай же меня за волосы, швырни на пол!»
Тишина. И Тересе, не в силах ее вынести, начинает говорить. Рассказывает о страшной осенней ночи. Все, как есть, рассказывает. Голос срывается, гаснет, разгорается снова. И когда, замолчав, она смотрит на Андрюса, тот сидит, как сидел, только его плечи поникли, весь он как-то ссутулился.
Мне показалось, там Панцирь Не знаю, может, только показалось.
Тересе хочет, чтоб Андрюс заговорил, спросил о чем-нибудь, но он молчит, и на заросших рыжей щетиной щеках ходят желваки.