Грише как будто нечего было опасаться. Разве что надзиратель заметил все-таки его вчера ночью на Ново-Садовой? Не может этого быть! Если б он заметил, задержал бы Гришу на месте. А может, схитрил? Нарочно прошел мимо Все равноне страшно теперь. Гриша на улице не плясал, шинель себе на голову не напяливал, «пинкертон» не кричал. А что попался он в поздний часпро то знает Федор Иванович. Он защитит: Гриша был его гостем!
Между тем Виктор Аполлонович привел Шумова в знакомую уже комнату с коричневой дверью. По-прежнему стоял здесь пыльный глобус на шкафу и орел с лысой головой, сгорбившись, хмуро глядел на вошедших желтыми глазами.
Надзиратель подошел к конторке, вынул истрепанную синюю тетрадку, осторожно поплевал себе на пальцы и начал листать страницы; углы их, порядком замусоленные, уже успели свернуться трубочками.
Ну вот, голубчики, бормотал Стрелецкий про себя, вот она, книга вашего живота. И, повернувшись к Грише, сказал громко:Здесь всё записано! Всё! Про тебя тоже, Шумов Григорий.
Виктор Аполлонович взял карандаш, пометил что-то в тетрадке.
За тобой накопилось уже восемьдесят пять копеек. Я бы мог подождать, конечно Но, к сожалению, сейчас не могу. Деньги-то эти идут в пользу сирот. А ты и не знал этого? Наступает конец года, благотворительный комитет готовит отчет. Понял? Нет? Ну, а что тебе платить полагается, это ты понял? Что ты должен сейчас же, немедленно внести долг, это-то, я думаю, понятно!
Он откинул щегольские полы своего мундира, заложил руки за спину, прошелся по комнате.
Потом остановился перед Гришей:
У тебя нет денег?
Нету.
«Нету»!
Сейчас нету. Я отдам, только не сейчас.
Надзиратель опять походил по комнате, подошел к окну, постоял отвернувшись.
Затем проговорил как бы в раздумье:
В конце концов я мог бы и не получать с тебя этих денег. Да, да Я мог бы просто внести их вместо тебя. И я решил оказать тебе эту услугу Он снова повернулся к Грише:Это ведь услуга, не так ли?
Гриша молчал.
Но с условием, голубчик: услуга за услугу! Ты слышал, о чем говорил Витол? Ну, сегодня, перед тем как подойти ко мне. Слышал?
Не слыхал.
С кем он говорил, видел?
Не видал.
Не слыхал, не видал! Однако ж ты был там все время, я сразу тебя заметил. Ну хорошо, положимты ничего не слыхал и не видал. Но слухом земля полнится. Скажи, если бы тебе случайно удалосьну, скажем, через своих друзейузнать, с кем и что именно говорил сегодня Витол, ты ведь не скрыл бы этого от меня?
У Гриши сердце забилось медленно и гулко, кровь отхлынула у него от щек Стрелецкий, видно, заметил какую то перемену в его лице и заговорил поспешно:
Пойми меня как следует, дружок. В сущности, то, что я тебе предлагаю, обязан сделать каждый: и я, и ты, и любой. Обязан! Но я говорю не об обязанности, а об услуге. Об у-слу-ге!
Гриша молчал, все еще не в силах понять до конца слов надзирателя.
И тот снова начал вкрадчиво:
О, конечно, я говорю об услуге не для себязачем она мне нужна? Нет, ты принес бы пользу учебному заведению, которое э-э воспитывает тебя.
Не стану! вскрикнул Гриша диким, внезапно охрипшим голосом.
Тише, ты! Оказывается, ты так-таки ничего и не понял.
Не стану!
Потише, голубчик, потише! Хорошо, бросим это. Поговорим о другом: скажи, ты решил совсем не кланяться мне? Я тебе уже делал замечание и предупреждал
Я отдам вам деньги! воскликнул Гриша в отчаянии. И не восемьдесят пять копеек, а целый рубль!
Надзиратель порозовел и кисло сморщился:
Ах, милый, не о деньгах сейчас идет речь
Отдам! Скоро!
У тебя отец кто? Сапожник? Ах, садовник. Трудно, трудно нам воспитывать таких, как ты. Слушай внимательно: завтра жеслышишь: завтра! ты будешь записан в кондуит, если опять соизволишь не поклониться мне при встрече.
Я надумал, где достать денег!
О господи! Да совсем же не о том идет речь. Речь идет о нарушении школьных правил. И о наказании, которое налагается за нарушение. Ну, однако, мне надоело объяснять тебе без конца вещи, которые ты сам должен был давно понять. Ты уже не новичок! Ступай!
Выйдя в коридор, Гриша задумался. Что же это за сыскное отделение? Почему Стрелецкий так обозлился на вопрос Витола?
И вот какая удача: навстречу Грише идет по коридору рослый семиклассникон был вчера у Арямова. По внешнему виду Гриша знал его и раньше. Вид у семиклассника был необыкновенно ученый: чего стоило одно пенсне в черной оправе! И черный же, широкий, как лента, шнурок спускался вниз с колечка оправы. Такой человек многое должен знать. И звали семиклассника звучноБронислав Грабчинский.
Что значит слово «сыскное»? спросил его торопливо Гриша. И верно, что Стрелецкий служил там?
Семиклассник оглядел Гришу сквозь стекла пенсне с ног до головы:
Э-э тебе, собственно, почему потребовалось заговорить об этом?
Я просто так
Тыпростак, это я и сам вижу. Потому ты и спрашиваешь о том, что понять тебе не дано. Задавать вопросы без смыслаудел глупцов.
Сказав все это не спеша, внушительным басом, Бронислав Грабчинский удалился с гордо поднятой головой. А Гриша еще раз познал всю меру презрения семиклассника к приготовишке.
В другое время он крикнул бы, отбежав, конечно, на надежное расстояние: «Зимние рамы надел на нос и воображаешь!» Можно бы и Никаноркина с Дерябиным подговорить крикнуть это чванному семикласснику втроем, хором. Это всегда хорошо действует. Семиклассники, несмотря на всю свою солидность, редко остаются равнодушными к подобным насмешкам; иногда они с яростными лицами пускаются ловить приготовишеки всегда безуспешно.
Но теперь Григорию Шумову было не до того.
16
Гриша собрал все свои учебники, начиная с толстой хрестоматии Тихомирова и кончая тощим Евтушевским, и пошел с ними к известному всему городу Былинскому.
На невзрачной вывеске, приютившейся у самого вокзала, Былинский значился букинистом. Он занимался главным образом перепродажей учебников, которые в трудную минуту своей жизни несли к нему школьники. Кроме того, он подторговывал старыми ботинками, брюками и выпусками «Ната Пинкертона». Но это уж был товар подсобный.
Гриша несмело толкнул обитую рваной мешковиной дверь. В ответ раздался резкий лай подвешенного вверху колокольчика, и он очутился в магазине Былинского.
За прилавком, в едко пахнувшем полумраке, стоял человек в фетровой шляпе, в крахмальном высоком воротничке.
Он надменно протянул руку, не говоря ни слова взял Гришины учебники и подошел с ними к тусклому окну.
Луч солнца пробился сквозь покрытое многолетней пылью окно, и Гриша увидел, что шляпа букиниста была вся в пятнах, а из воротничка торчали истлевшие желтые нитки.
Зевнув, букинист повернулся и с молчаливой печалью стал разглядывать темный потолок. Молчание продолжалось долго. Гриша тревожно поглядел наверх: ничего там не было. Даже самого потолка не было виднотак, что-то темное в паутине. У Гриши сжалось сердце: не понравились его книжки Былинскому. Потому и молчит.
Наконец он услышал пренебрежительное, брошенное куда-то в пространство:
За все рубль восемьдесят.
И тотчас же пухлые веки приоткрылись, мутные глаза глянули пристально и настороженно.
Ей-богу? радостно воскликнул Гриша.
Что значитей-богу? Букинист пожал плечами.
Вы сказали рубль восемьдесят!
Такая сумма Гришу вполне устраивала: рубльСтрелецкому, два двугривенныхНиканоркину, остальноеДерябину. Нет, Дерябину он должен больше; ну, тогда Коля Никаноркин подождет уплаты
Я это сказал? Былинский опять пожал плечами.
Ну да, вы сказали!
Кончено. Если я это сказалзначит, кончено. Пусть это будет мой убыток. Ваш адрес, молодой человек?
Букинист потянул с прилавка толстую книгу в потрепанном переплете и перелистал ее.
А для чего адрес?
Ой, неужели непонятно, зачем у людей спрашивают адрес? Затем, чтобы знать, где они живут.
А зачем вам это знать?
Букинист скорбно вздохнул:
Бывает, господа гимназисты приносят продавать не свои книги.
Я реалист.
За господами реалистами водятся такие ж дела.
У меня все учебники свои!
Бывает, господа учащиеся считают, что это ихние учебники, а папаши с мамашами с ними не согласные.
Говоря все это грустным тоном, букинист тем временем уже перекладывал Гришины книги куда-то под прилавок.
Погодите! воскликнул Гриша. Значит, вы мне сейчас не отдадите денег?
Кто сказал?
Вы же спрашиваете, где я живу!
А почему вам не сказать?
Я скажу! Но деньги мне нужны сейчас!
Вам они нужны? Голос Былинского зазвучал торжественно. Вы их получите!
И он взялся за карандашзаписывать.
Гриша сказал адрес Белковой, и пытка кончилась. Он выскочил на улицу с целым богатством в кармане!
Как это он раньше не догадался? Простое дело! Все, кто побойчее, все так делают. Будто без учебников нельзя жить на свете. Не всегда-то они и нужны, а понадобятся, можно одолжить и у Довгелло и у Никаноркина. Да хоть у того же Жмилясоседское дело! Жмиль хоть и гимназист, а учится тоже по Тихомирову да Евтушевскому.
Ну до чего ж все вышло удачно! Теперь он свободный человек. Теперь уж Стрелецкому не к чему будет придраться.
Только сейчас Гриша увидел, как светло вокруг. Особенно это было заметно после темной лавки Былинского.
Уже второй день стоит оттепель, с крыш, с лазоревых, рубчатых, как козьи рога, сосулек падают, сверкая, звонкие капли. Щедро светит солнце. Пронизанная его лучами рыжая борода мужика, проехавшего на возу с сеном, вспыхнула на миг лисьим хвостом.
Гриша радостно засмеялсяи ласковому солнцу, и сену, пахнувшему так славно, и бородачу, который глядел добряком и умником, и юрким воробьям, хлопотавшимсовсем по-весеннемувокруг большой лужи.
Ему со всеми хотелось поделиться своей радостью. Но он не спешил. Медленно шагая по деревянным мосткам, кое-где уже обсохшим под ветром и солнцем, добрался он на квартиру мадам Белковой.
Дома были только Лехович и Жмиль. И занимались они делом: решали задачи. Сергей ворчал:
Да это ж пуделю понятно! Серьезно: нынче в цирках пудели решают подобные задачи.
Грише стало жалко их обоих, бедных узников: в такой день сидят взаперти, за столом, покрытым дырявой клеенкой. Мешать им, конечно, нельзя. Но Гриша не удержался и молча показал издали Леховичу свой рубльмелочь осталась в кармане.
Рубль был загляденье: новенькийи откуда только Былинский достал такой, величиной чуть поменьше медали, что висела на груди училищного швейцара
Ну, чего тебе? спросил Лехевич и с досадой отодвинул задачник.
Он, видно, был сердит. Со Жмилем позанимаешьсябудешь сердитый.
С того времени, как Гриша услыхал, что Сергейсын конторщика на лесной бирже и со Львом Сапегой в родстве не состоит, он успел узнать про него и еще кое-что: оказывается, Лехович известен был в городе как репетитор, «успешно исправляющий тупых и ленивых».
Прием для исправления ленивых был простой. Сергей Лехович с самого начала уславливался со своим учеником: не приготовит тот урокаон ему задаст к следующему разу вдвое больше, приготовитзадаст вдвое меньше. Выгода казалась столь очевидной, что самые заядлые лодыри через месяц начинали приносить в своих дневниках четверки.
Впервые этот прием сорвался на кротком Жмиле: безнадежное было дело!
Чтобы развеселить сердитого приятеля, Гриша сделал вид, что хочет сломать свой рубль. Он знал, что за этим последует.
И действительно, Лехович не удержался, усмехнулся:
Не ломай дурака!
Немудреную эту шутку пустил в публику знаменитый клоун Дуров, и она в один месяц обошла всю Россию. Ну как же: можно было обругать дураком царя, изображенного на монете, и не придерешься. Говорили, впрочем, что за эту шутку полиция выслала Дурова из Одессы в двадцать четыре часа.
Лехович зевнул, потянулся. Гриша продолжал смеяться, с удовольствием глядя на него. Он радовался и своему освобождению от Стрелецкого, и шутке с рублем, и солнцу, которое победно пробивалось даже сюда, в эту унылую комнату.
Чему радуешься? спросил у него Сергей, а Жмилю сурово приказал:Поди на двор, погуляй с полчаса.
Жмиль проворно кинулся в переднююодеваться.
Учебники сбыл! ликуя, объявил Гриша.
Для Стрелецкого? догадался Сергей.
Ага.
Хорош!
Давал черт грош, ответил Гриша бойким присловьем, которое недавно услышал от Дерябина.
Я ж тебе сказал, что у меня будут деньги
Папахен пришлет? не удержался Гриша и захохотал.
Что ты ржешь, мой конь ретивый?
Видно было, что еще немногои Сергей обидится. Человек не врет уже недели три Не надо старое поминать.
И Гриша, чтобы не смеяться, стал рассказывать про вчерашний разговор со Стрелецким. Рассказав все по порядку, спросил:
Да скажи ты мне наконец, что такое «сыскное»? Ты мне давеча говорил, когда на дамбе мы гуляли
Мерзавец! воскликнул Лехович побагровев. Нет, каков мерзавец «голубчик»-то наш! Ты понял, на какое дело он тебя подбивал?
Понял. А что значит «сыскное»?
Сыскное Там сыщики служат. Потому и называется так. Сыщики, или, короче говоря, шпики.
Витол спросил его про сыскное, а он даже побледнел от злости, «голубчик»-то.
Порядочные люди в сыскном не служат. Это всем известно. Потому он и рассердился.
А знаешь, Витол погоди, как это?.. Сейчас вспомню. Витол выразил Стрелецкому пуб-лично об-ще-ственное презрение.
Семиклассники! уважительно, с легкой завистью проговорил Лехович. Тонный народ. Под студентов работают. «Публичное презрение» Ах ты черт, здорово! Я уже слыхал про это, а быть там, когда Витол выразил презрение, не пришлось.
На него пал жребий, сказал Гриша, вспомнив вечер у Арямова.
Сергей посмотрел на него подозрительно:
Где ты это прочел? В какой книге? Да, кстати: с кем, думаешь, был бы сейчас Овод, останься он в живых? С лесными братьями! Вот с кем! Понял? А ты: «Не любишь лесных братьев»! И откуда взял только!..
Да я ж думал, что ты сын помещика, знаешь, из тех Лех-Леховичей, что в родстве с князем Сапегой.
Кусаешься? Ну, бог с тобой. Ох, и зол я на мерзавца «голубчика»!.. Погоди-ка!
Сергей схватил карандаш, склонился над столом. Гриша, выжидая, взял с клеенки какую-то бумажку, стал разглядывать. Это был набросок, новое художество Сергея. Хоть и не сразу, но можно было узнать отца Гавриила, законоучителя. Только какой же это рысак? Это был какой то конь-работяга с неправдоподобной длинной гривой. А сходство имелось, несомненно.
Гриша забеспокоился:
Ты его рысаком нарисуешь. Стрелецкого? Неправильно: на уроки он не выходит. Он же не преподает ничего; у него, говорят, нет среднего образования.
Сергей только отмахнулся с досадой и продолжал орудовать цветными карандашами.
А я тебе говорю: он в рысаки не годится. Слышишь? снова сказал Гриша.
В дверь заглянул Жмиль. Сергей закричал ему свирепо:
Гуляй! Гуляй, тебе говорят, на дворе!
Жмиль исчез.
Лехович молча трудился еще минут пятнадцать. И наконец протянул Грише рисунок.
Нельзя было не засмеяться: на листке бумаги красовался козел И козел этот былВиктор Аполлонович. Даже туловище, даже ноги, хотя они и были с копытами, чем-то неуловимо напоминали надзирателя. Казалось, вот-вот они начнут подрагивать щеголевато.
Резонов говориту меня талант, сказал Лехович, искоса следя за выражением Гришиного лица.
Да, рисунок был хорош.
Но что Стрелецкому до этого рисунка? Он будет себе по-прежнему разгуливать в своем надушенном мундире, в жилете, ловко стягивающем круглый живот Лицо Виктора Аполлоновича, его улыбка, походка, даже узкие штаны со штрипкамину все в нем было теперь ненавистно Грише.
Ты что? насторожился Сергей.
Ничего. Грише уже не хотелось больше смеяться.
Не нравится рисунок?
Ты здорово рисуешь. Должно быть, у тебя и впрямь талант. Только знаешь что? Это похожекукиш в кармане показывать.
Кукиш? В кармане? Ну нет, брат, не в кармане! Мои карикатуры по всему городу гуляют. В женской гимназии они побывали? Побывали. Верочку Головкину знаешь? Ее отец воинский начальник. Она ему показала моих «рысаков», так он, говорит, чуть не лопнул со смехуон же толстый такой, кричит: «Ой, не могу! А ксендз-то, ксендз! В попоне! А Мухин, батюшки!»