Шмелев и Адамович поднялись и заняли места за столом президиума.
Солнечный полдень горячей сушью дышал в широкое открытое окно. Зеленела поляна, серебрилось озеро, за озером поднимался синей грядой хвойный лес и закрывал горизонт. Над зеркально-голубоватой водой метались белые чайки, то падая, то взмывая. Их тонкий зовущий крик доносился до слуха Шмелева.
«Сейчас бы на луг, к озеру», подумал он.
Прошумевшие аплодисменты заставили его отвести взгляд от окна и посмотреть на оратора. Это был Завьялов. Последние слова его речи: «Мы обещаем не только выйти из прорыва, но и перевыполнить план заготовки торфа», остались в памяти Шмелева. Выступили еще несколько ораторов.
Затем к трибуне подошел заместитель наркома и, прищурив хитроватые глаза, начал речь. В его словах чувствовались деловитость, ум, напористость хозяйственника. Помолчав немного, он откинул голову назад и повысил голос:
Товарищи, партия и государство придают огромное значение этому виду топлива. Я позавчера был у секретаря Центрального Комитета партии товарища Щербакова. Он прямо заявил мне: «За заготовкой торфа следят» Заместитель наркома поднял кверху палец правой руки, давая понять слушателям, что за деятельностью торфяных предприятий следит и Политбюро. Я ответил товарищу Щербакову, что план добычи и сушки торфа будет досрочно выполнен. Надеюсь, товарищи, что и вы, собравшиеся в этом зале, ответили бы тем же самым.
Шумные аплодисменты покрыли речь заместителя наркома. После него выступили с короткими речами начальники участков и полей, директора предприятий, работники треста и главка, техники и инженеры, знатные бригадиры и стахановки. Все они, как и первые ораторы, говорили о том, что они отдадут все силы на выполнение и перевыполнение планов на предприятиях, участках и полях. Даже Аркашкин, слушая бодрые и уверенные речи ораторов, распалился и попросил слово. Получив его, он поднялся к трибуне.
При виде Аркашкина начальник снабжения Агафонов побледнел, потом побагровел и покрылся испариной. «Куда тебя, чертова кривая морда, вынесло!» подумал он, и его маленькие колющие глазки гневно заблестели.
Аркашкин хрипловатым голоском начал восхвалять торфяниц, начальников полей и участков. Потом, приложив пухлую ладонь к груди и скосив ласковый взгляд на заместителя наркома и представителя МК партии, заявил, что и он, Аркашкин, не пожалеет своих сил, знаний и здоровья на выполнение плана.
Вслед за Аркашкиным место на трибуне заняла худенькая черная девушка. Перед тем как начать речь, она почему-то бросила взгляд на Агафонова. Начальник снабжения, насторожась, втянул голову в плечи и скрылся за спинами членов президиума. «Неужели не дадут мне отмолчаться?» подумал он со страхом.
Худенькая девушка говорила, как и все, о выполнении плана, о том, что она будет драться за торф так, как дерутся ее братья на фронте, о своей любви к родине, партии и Советской власти. Горячую речь ее часто прерывали аплодисменты. Агафонов успокоился, приподнял голову и поглядывал из-за спин в зал. «Чудесно проходит собрание, думал он с облегчением, идет, как смазанный шарабан по гладкой дороге». Это сравнение ему так понравилось, что он, забыв страх, рассмеялся, но тут же, поймав на себе взгляд заместителя наркома, прикрыл рот ладонью и потупился. Досадуя на себя, Агафонов не заметил, как чернявую девушку на трибуне сменила другая, белокурая.
Это была Даша Кузнецова, стахановка с участка Нила Ивановича. Она говорила:
Мы работаем так, что ребро за ребро заходит. Мы не можем иначе работать, потому что государство это мы сами. Мы работаем так для того, чтобы страна наша скорее одержала победу над врагом и стала самой могучей, самой богатой в мире, а нам всем в недалеком будущем жилось бы радостно и счастливо. Вот почему, товарищи, мы так работаем, не жалея сил и здоровья. Так трудится и весь наш народ. Его будущее решается сейчас на фронте, и мы с вами, товарищи, тоже бойцы, только наше оружие торф!
Раздались аплодисменты. Кузнецова передохнула и бросила взгляд на Агафонова, который рукоплескал громче всех.
Не все, однако, борются как надо! продолжала Даша. Еще имеются у нас хозяйственники, которые не выполняют постановление нашего правительства о внимательном отношении к трудящимся.
В зале произошло движение, раздались голоса: «Верно!», шумные рукоплескания.
«Начинается!» подумал Агафонов, и страх снова охватил его.
Товарищи, вот только что выступал с этой трибуны Аркашкин. Что он говорил? Он тоже говорил о выполнении плана. Но он выступил для того, чтобы напустить дыма, и напустил. Некоторые на этот дым похлопали ему. Если бы Аркашкин, товарищи, действительно заботился о выполнении плана, то он должен был бы честно сказать с этой трибуны: «Товарищи торфяницы и начальники, помогите мне разоблачить хищников, избавиться от них, и тогда торфяницы получат дополнительное питание и будут лучше работать». Торфяницы на нашем участке выматывают последние силы на тяжелой работе, часто работают по пояс в воде, а как питаются?! Они поручили мне поставить здесь вопрос так: родина требует от нас выполнить план, и мы все свои силы отдадим работе на торфу, но, если не будет улучшено питание, наши силы могут оказаться слишком недостаточными, чтобы дать стране нужное количество топлива. Вот здесь сидит работник побольше Аркашкина товарищ Агафонов. Пусть он выйдет на эту трибуну и расскажет, когда он расстанется с ворами, как намерен помогать нам в выполнении государственного плана по заготовке торфа.
Под бурные аплодисменты и возгласы Даша сошла с трибуны.
Кто просит слова? звоня в колокольчик, спросил председатель собрания.
Зал молчал. Агафонов притаился за спинами сидящих в президиуме; затылок его багрово пылал кровь приливала к голове.
Надо дать слово Агафонову, кормильцу тружеников, предложил Шмелев. Пусть он ответит Кузнецовой и всему собранию.
Верно! Не надо зажимать рот нашим снабженцам! И для них должна быть полная демократия на собраниях, как и для всех граждан, громко сказал заместитель наркома и обернулся к Агафонову. Не бойся, товарищ Агафонов, покажись из-за наших спин и расскажи, как ты, выполняя задание партии и правительства, кормишь торфяниц.
Агафонов поднялся неохотно, будто его тащили волы, подошел к трибуне и положил на нее желтый пудовый портфель, как бы говоря этим: «Вы вот бузите, а у меня вон сколько в нем дел!» Он открыл рот, но не успел ничего сказать, как собрание зашумело и из зала понеслись возгласы:
Почему хлеб выдается через два дня на третий?
Когда покончите с двуногими крысами?
Скоро ли будете давать горячие обеды на поля? Довольно на войну ссылаться!
Война! Эко у него загривок-то какой!
Председатель звонил в колокольчик, призывая собрание к порядку. Агафонов был похож на огромную рыбу, выброшенную на берег: он то открывал рот, то закрывал его, поблескивая золотыми зубами. Он лепетал, что мало печей для выпечки хлеба, ссылался на нехватку дров. Потом стал жаловаться на Москву, что она задерживает отпуск продуктов, что ее базы стараются сплавить на торфодобычу продукты самого низкого качества. Поймав на себе строгие, удивленные взгляды Шмелева и заместителя наркома, Агафонов осекся, извиняюще закончил:
Я человек маленький. Что я могу, товарищи, сделать, когда Москва молчит, не дает Я сигнализировал, писал, даже молнировал
Шум заглушил его слова. Когда зал успокоился, заместитель наркома поднялся, обернулся к Агафонову и насмешливо и раздраженно спросил:
Как идут дела в вашем подсобном хозяйстве? Сколько заготовили зерна, рыбы, мяса, клюквы, ягод, грибов? Где ваши заготовки? В ваших озерах кишмя кишит рыба!
Все это так, забормотал Агафонов. Я дал команду, директиву спустил, приказал
Оглушительный хохот собрания покрыл его слова.
Дали, спустили, приказали, а толку из этого никакого! с гневом оборвал Агафонова заместитель наркома и скользнул уничтожающим взглядом по его упитанной фигуре.
Адамович наклонился к секретарю Шатурского горкома партии и спросил:
Этот снабженец всегда одним своим появлением на трибуне так поднимает настроение торфяниц?
Секретарь горкома пожал плечами и ничего не ответил. Ему было неловко, что так позорно выступил Агафонов на конференции актива. Он и без замечания прекрасно знал, что плохо поставленное рабочее питание угроза торфоразработкам. «Как это я не поговорил с этим чертом раньше?!» пожалел секретарь горкома.
Шмелев, получив слово, подошел к трибуне.
Товарищи, волнуясь, начал он, трудности у нас, конечно, большие. Кто этого из вас, присутствующих здесь, не знает! Эти трудности стоят перед всеми нами. Они велики, но они нам, советским людям, не страшны: мы преодолеем, победим их, товарищи, иначе и быть не может! Уверенный тон речи Шмелева сразу подбодрил делегаток, поднял их настроение. Мы не допустим, продолжал он, чтобы из-за недостачи топлива стали электростанции, фабрики и заводы, прекратился поток вооружения на фронт, задержалось победоносное наступление наших армий к границам Германии. Можете ли вы, труженицы тыла, допустить это?
Раздались голоса:
Никогда не допустим!
Перевыполним план!
Поддержим Красную Армию победительницу!
Я глубоко верю вам, товарищи! Теперь я перейду к выступлению товарища Агафонова. Он не говорил, а лепетал. Иначе он и не мог, как только лепетать! По его ответу на реплику заместителя наркома вы поняли, что Агафонов плохо занимается своим подсобным хозяйством, надеется только на Москву. Он ссылается на дрова. Живет в лесу, а дров не имеет. На печи Ведь это глупо до смешного! Вагонетки беспрерывно ходят на поля, а он не в состоянии наладить доставку горячих обедов торфяницам! На речь Кузнецовой не ответил Не думает Агафонов о людях, не заботится о них. В начале сезона Наркомторг дал наряд на тысячу тони муки для снабжения торфозаготовок. Агафонов обязан был доставить ее.
Доставил! крикнул Агафонов.
Тогда почему же не выдаете ежедневно вовремя хлеб? Дров нет? повторил Шмелев и, не слушая возражения начальника снабжения, продолжал: Перед поездкой к вам, товарищи, я был вызван в ЦК партии, к товарищу Щербакову, и он расспрашивал меня о торфозаготовках, о вас. Он при мне звонил в Наркомторг, товарищу Микояну, и тот приказал выдать наряды на добавочные продукты для торфяниц.
Рукоплескания заглушили слова Шмелева.
Вот этой новостью я и хотел порадовать вас, продолжал Шмелев. Но, само собой разумеется, на одно централизованное снабжение полагаться нельзя: надо развивать подсобное хозяйство, надо навести порядок в столовых и беспощадно расправиться с расхитителями, и тогда, я уверен, труженицы торфяных полей получат все, что необходимо для восстановления их сил, затрачиваемых на тяжелую, самоотверженную работу.
Зал снова загудел от аплодисментов. Шмелев поднял руку, чтобы успокоить собрание.
Теперь, товарищи, я хочу передать вам самое главное.
Зал притих.
Оккупанты сильно разрушили Донбасс. Шахты оказались затопленными. Электростанции, питающие энергией московскую промышленность, еще долго не смогут получать донецкий уголь в достаточном количестве. А гитлеровскую Германию нам надо добить. Торф необходим для окончательной победы над фашистами. Вдумайтесь, товарищи, в эти слова и поймите, что это обязывает всех и каждого из нас к честному и самоотверженному выполнению своего патриотического долга. Предстоят еще тяжелые бои на фронте. Нужны новые трудовые усилия в тылу. Так будьте же достойными сыновьями и дочерьми своего народа, оправдайте надежды, которые возлагают на вас партия и правительство. Не подведите!
Не подведем! раздались звонкие девичьи голоса.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Утром прошел сильный дождь, и на улице, в ухабах, стояли лужи коричневой воды. У подъезда конторы участка блестела большая лужа, три свиньи лежали в ней, выставив под лучи солнца влажные спины. Они изредка хрюкали от наслаждения, щуря белесые маленькие глазки. Долгунов только что вернулся с полей и стоял у окна, поглядывая на безлюдную улицу. В кабинет вошел Нил Иванович. Мягко ступая, он подошел к парторгу и остановился позади него. Милиционер провел девушку. Долгунов заметил, что лицо девушки заплакано.
Это еще что? удивился вслух парторг и выглянул из окна. Эй-эй, товарищ милиционер, обожди!
Милиционер и девушка не оглянулись на его голос, скрылись за углом конторы.
Да это, кажется, Глаша, из бригады Тарутиной?
Не ошиблись, отозвался Нил Иванович, Глаша.
Долгунов резко обернулся к начальнику участка.
В чем дело? Куда милиционер повел ее? Отчего она плачет?
За хулиганство.
Не понимаю, Нил Иванович
И понимать тут нечего! Эта девушка две недели назад избила лопатой техника разлива при исполнении им служебных обязанностей.
Одна?
Глаша начала, а потом помогли ей другие. Они лопатами били Аржанова, искупали его в гидромассе, а потом бросили в валовую канаву. Техник чуть не утонул. Это что, по-твоему, не хулиганство! Хороши комсомолки!
И это было при Тарутиной?
Да, у нее на глазах. Она смотрела и молчала. Аржанов заявил в милицию. Начальник вызвал Глашу и допросил ее. Девушка созналась, и вот ее арестовали за хулиганство.
Почему же одну Глашу, а не всех? спросил чуть насмешливо Долгунов.
Как зачинщицу, ответил Нил Иванович.
А тебе известно, за что девушки избили Аржанова?
Он не вступал в драку с ними
Долгунов взял телефонную трубку, позвонил в милицию и вызвал начальника. Нил Иванович стоял у окна и почесывал розовую лысину, парторг ходил по комнате. Оба молчали. Вошел тонкий, в ремнях, с кожаной сумкой на боку, в серых брезентовых сапогах лейтенант милиции, козырнул парторгу и начальнику участка.
Садитесь, товарищ, предложил Долгунов. Лейтенант сел.
Скажите, за что арестовали девушку из бригады Тарутиной, пятисотницу?
За безобразное ее поведение хулиганство. Волкова была зачинщицей в избиении техника Аржанова в часы его служебных обязанностей.
Арестовали ее по заявлению Аржанова?
Точно!
Вызовите, товарищ лейтенант милиции, Глашу Волкову сюда.
Не могу, покраснев, сухо ответил лейтенант милиции.
Как не можете? удивился Долгунов.
Делу дан ход. Прошу вас, товарищ Долгунов, не вмешиваться в работу милиции. Лейтенант встал, его желтоватые усики дрожали, на щеках выступили красные пятна.
Долгунов, посматривая на него, улыбнулся.
Показания Волковой есть?
Да, товарищ Долгунов. Она, Волкова, показала, что Аржанов стал говорить с Тарутиной так, что каждое слово украшал пятиэтажной матерщиной. Она, Волкова, попросила Аржанова не выражаться скверными словами, но он не только не прекратил украшать матерщиной свою речь, а стал еще забористее
Товарищ лейтенант милиции, вы не считаете техника Аржанова хулиганом?
Начальник милиции пожал плечами.
Что же вы молчите? спросил сухо Долгунов. Вы, как я думаю, не считаете матерщину высшим образцом благородства?
Конечно.
Почему же вы, товарищ лейтенант, не привлекли техника Аржанова к ответу за хулиганство?
Позвольте, товарищ парторг, растерялся и смутился начальник милиции, матерщиной, как, вы знаете, украшает свою речь не один Аржанов. Мне пришлось бы привлечь к ответу немало ваших работников.
Следует одного привлечь, и так, чтобы остальные сразу перестали паскудничать, теряя спокойствие, резко сказал Долгунов. Волкову надо отпустить немедленно, а в отношении техника Аржанова мы сами примем кое-какие меры.
Лейтенант милиции поднялся. Под желтоватыми его усами появилась улыбка и погасла.
Отпустить Волкову не могу, товарищ Долгунов. Я уже сказал вам, что ее дело будет разбираться в суде.
Тогда все!
Начальник милиции козырнул и быстро вышел.
Какой законник! Видали, Нил Иванович? И это у нас на участке! сердито сказал Долгунов.
Нил Иванович почесал лысину и ничего не ответил. Парторг нахмурил брови и, отвернувшись к окну, опять стал смотреть на улицу.
Свиньи глубже залезли в жижу, дремали. Они так сладко дремали, что даже не реагировали на мух, которые садились на их облезлые уши. Высоко подняв подол синего батистового с желтыми цветами платья, прошла мимо конторы Маркизетова. Заметив у открытого окна Нила Ивановича, она улыбнулась ему. Нил Иванович густо покраснел и опустил глаза.