Село встретило разливом баянов и песен. В саду первой же хаты с десяток голосов громко и протяжно выводило:
Ой, гиля, гиля, гусоньки,
Та й на став.
Добрый вечир, дивчино,
Бо я щэ нэ спав
Во дворах, среди деревьев, мелькали белые рубашки, слышались громкие разговоры. Сени многих хат были распахнуты, на землю падали длинные, яркие полосы света. Из сеней вырывались и шум, и топот, и смех. Где-то на левом краю села кто-то одинокий, деря горло, не пел, а выкрикивал: «Гоп, кумэ, нэ журыся!..» А в самом центре села, возле магазина, закрытого, как и утром, на замок, голосил, разрывался баян, и под фонарем, на выбитом, затоптанном муражке, плясала, пела, лузгала семечки, грызла яблоки веселая, разряженная толпа.
Я кустюм соби купыла,
Самогону наварыла,
А вин, хижый, нэ прийшов,
Бо другу соби знайшов
лихо отбивала, втоптывая в землю каблуки высоких полусапожек, полная молодичка. А толпа вокруг, прихлопывая в ладоши, дружно выдыхала:
Ох-х!.. Ох-х!.. Ох-х!..
Машины притормозили на повороте, кто-то из кузова язвительно крикнул:
Что за праздник идет свадьба или похороны?
Пречиста сегодня!.. Храм гуляем!.. Спрыгуйтэ до нас!.. закричали в ответ, замахали руками из толпы.
Машины одна за другой проезжали мимо магазина под заливистый перебор баяна, под гулкое оханье и притопывание, под горластую песню неутомимой плясуньи-молодички:
Ох, ричка-вода,
Червона калынка!
Полюбыла одного,
А у нього жинка!..
И опять в машинах оживились, заговорили, а Тоня-математик с непонятным волнением спрашивала:
Объясните, пожалуйста, что такое пречистая? Судя по сочетанию слов очень чистая?
И несколько голосов разом отвечали ей:
Пречистая Дева Мария! Непорочная!..
Две пречистых Марии было: первая и вторая!..
Это, кажись, Первую гуляют!..
От нее Иисус Христос родился, что ли?
А то от кого ж! Она святая была
Витя, ты слышишь? дергала Тоня за рукав мужа-физика, крепкого, загорелого парня с борцовскими плечами.
Угу-у, басил он, и тоже спрашивал: Только я не пойму: почему же праздник? В честь этой самой Маруси?
И опять отвечали, кто как мог, но уже ему:
Именно Маруси! «Маруся отравилась везут ее домой!..»
Церковь когда-то в селе в честь девы Марии поставили. С тех пор каждый год празднуют!
В каждом селе своя церковь, в честь разных святых. И в каждом селе свой храм гуляют, поминая этого святого!
Бросьте, кто теперь в церковь ходит! Одни старухи. А храмы вовсю шумят! недовольно говорил мужчина с широким лицом и двумя золотыми зубами во рту. В некоторых селах по три храма в год умудряются справлять!
Неправда, церковь в честь одного святого ставили Павла, Николая или еще кого
Бросьте, недовольно возражал тот же мужчина. Давно забыли и святых и грешных! Погуляют тройку дней в свое удовольствие и точка!
Если на всю неделю не зарядят!
Неужели на неделю? Витя, ты слышишь? дергала Тоня-математик за рукав мужа. Я никогда в жизни такого праздника не видела!
Идиотизм! Они гуляют, а мы на картошку! надтреснутым голосом проскрипела машинистка Пищикова, и лицо ее, выхваченное в этот миг светом уличного фонаря, исказила презрительная гримаса. Вот мы их проработаем!..
Неожиданно передняя машина остановилась. Там что-то стряслось: все повскакивали со скамеек, слышались смех и крики. И громче всех кричал своим удивительно-пронзительным фальцетом Стрекоза:
Товарищ Грудка!.. Алло, Грудка, минуточку!.. Куда инвентарь скидывать?..
Другие машины тоже остановились. Люди подхватились с мест, но ни видеть, ни понять, что происходит впереди, не могли.
А впереди по дорожке вдоль забора, назад во двор, откуда только что вывалилась развеселая компания, давал стрекача Петро Демидович Грудка. Праздничные градусы помутили ему голову, и бедолага Грудка совсем не соображал, что бежать под светом фар, да еще в освещенный двор, как раз и есть тот шикарный фокус, который может развеселить даже мертвого. Он бежал, по-утиному переваливаясь, выписывая короткими ногами в пузырящихся галифе кренделя, растопырив руки и низко пригнув широченную спину, полагая, должно быть, что с пригнутой спиной он совсем не виден. Глядя на этот бег председателя, закатывались, схватившись за животы, не только горожане, заливалась смехом и компания, от которой, завидя машины, оторвался Грудка.
Хи-хи-хиххх!.. Хи-хи-хиххх!.. петухом заходился и по-петушиному взмахивал руками низенький, щуплый дядечка с обвислыми усами, в соломенном, не по сезону, бриле.
А другой, здоровенный, чубатый дядька в пиджаке, косо накинутом на вышитую сорочку, медным басом вторил:
Го-го-гохх!.. Го-го-гохх!..
Потом низенький замахал шоферу и, давясь смехом, прокричал что-то такое, из чего можно было кое-как понять, что сгружать инвентарь нужно там, где брали, и что он туда «щас добижить».
Он действительно появился на колхозном подворье как раз в ту минуту, когда туда въезжали машины, маленький, веселенький и ужасно говорливый.
Звыняйтэ, товарышочки, звыняйтэ, родненькие! Таке дело храм у нас! веселым тенорком сыпал он, распахивая широкие двери сарая. Сюды, сюды нэснть!.. Та скидайтэ их, як попало, посля разбэремся!.. Родненькие, вы ж тильки з собою лопат нэ бернть, бо все, як одна, на мэни числяцца!.. Ох, звыняйтэ, родненькие!..
Электричество на подворье не горело, но луна уже давно из красной сделалась ярко-голубой, вошла в силу, и таким чистым сиянием залила двор, что даже там, куда не достигал свет фар, все до капельки было видно. И в эту лупу, в это подворье с телегами и боронами, в это полыхание льющегося с неба серебра как-то очень ладно вписывалась щуплая фигурка подвыпившего, разливавшегося тенорком кладовщика:
Спасибо ж вам, ой, спасибо, товарышочки! Ой, як вы нам помоглы! Сказано шехвы! Шехвы завсегда нас выручать!.. Та сюды их кидайтэ, ци лопаты, холера з нымы!.. не утихал он ни на минуту.
И может, потому, что голос кладовщика так чисто вызванивал, не позволяя ни перебить, ни заглушить себя, или потому, что весь он, со своими усами, сбитым на затылок брилем, в своем сюртучке-коротышке непонятного покроя, казался фигурой нереальной, а выскочившей из старинной украинской сказки, может, оттого никому не хотелось спрашивать кладовщика, почему не привезли на поле воду и почему «родненьких шехвов» оставили голодными на тяжелой работе.
Совсем о другом спросила его Тоня-математик. Она внесла в сарай охапку лопат, аккуратно положила их на гору других, отряхнула свою коротенькую юбочку, поправила копну рыжеватых волос и подошла к нему.
Скажите, пожалуйста, храм это национальный праздник? с непонятным волнением спросила она.
А як же ж, золотцэ! радостно воскликнул кладовщик, сбивая свой бриль с затылка на ухо. Щэ й який празнык!
И всю ночь на улицах гуляют?
И на вулыцях и по хатам! Дэ хто хочет, там и гуляе! радостной скороговоркой отвечал кладовщик. И сьодня и завтра гуляем А як же ж, золотцэ!
Спасибо, озорно сказала Тоня-математик.
Когда машины снова вырулили с подворья, кто-то заметил девушку в коротенькой юбке и ее мужа, быстро пересекавших залитый луной двор. Их окликнули, думая, что они побежали к хатам попить воды или вымыть руки и не видят отъезжавших машин. Но те оглянулись, помахали руками и прокричали:
До свидания!.. Мы на храм!..
Взявшись за руки, они выбежали на отливавшую голубым стеклом дорогу и растворились в скользящем голубом мерцании. И там, в той стороне, где они исчезли, разлилась песня:
Мисяць на нэби, зиронька сяе,
Выйды, дивчино, сердцэ благае
Село гуляло, танцевало, пело
По светлой лунной дороге светлым лунным вечером возвращались в город машины. Те, кто ехал на передних, нет-нет да и заходились смехом, вспоминая, какого стрекача давал Грудка. Но и те, кто ехал на других машинах и не видел этого чуда, тоже повеселели от сознания того, что уже совсем близко осталось до дома, до теплой воды с мылом, до ужина и крепкого сна. А тут еще луна светила сумасшедшим светом, ворожила на звездах, как на картах, тасовала их на небесном бархате, сгребая меленькие звездочки в серебряные кучки, а крупные разбрасывая беспорядочно, как полтинники, по синему небесному столу. И этот колдовской свет вливался в глаза и сердце, очаровывал и заставлял забыть о всякой усталости, обволакивал душу тихой умиротворенностью.
Этот свет проник и в душу машинистки Пищиковой, стал покачивать и убаюкивать ее. Она прислонила к чьему-то плечу голову и медленно погрузилась в полусон. И тогда увидела, как с неба слетает Дева Мария, как опускается она на лунную дорогу и легкой поступью идет навстречу несущимся машинам: высокая, в коротенькой юбочке, с огромной копной развевающихся рыжеватых волос и с таким же озорным лицом, как у Тони-математика. Она шла по дороге, становясь все более видимой, и все более различимым становился в ее руках большой светящийся кувшин, доверху наполненный переливавшейся ключевой водой.
И Пищикова блаженно улыбалась в своем лунном полусне.
На тихой улице
1
Очевидцев, которые бы проходили в эту минуту по улице и все видели, не было. Толпа сбежалась потом, когда стала кричать женщина. Крики доносились откуда-то сверху, из двухэтажного особняка, отступившего в глубь квартала и упрятавшегося за двумя старыми каштанами. Женщина выкрикивала нерусские слова, но надрывный, пронзительный голос ее, несомненно, взывал о помощи.
Когда сбежалась толпа и появилось несколько милиционеров, преступник уже успел удрать. Щуплый старичок с дерматиновой сумкой взволнованно рассказывал молоденькому лейтенанту милиции, как пять минут назад он вышел из дому сдать в молочный магазин пустые бутылки, как тут же услышал женский крик и поскорее свернул к особняку. В это самое время из-за каштана выбежал мужчина с растрепанными волосами и безумными глазами и едва не сбил его с ног. Рассказывая, старичок то ли от чрезмерного возбуждения, то ли для пущей убедительности все время встряхивал дерматиновую сумку, и в ней звенели пустые бутылки. Он указал, в каком направлении побежал тот человек, и лейтенант сразу же послал в погоню за ним двух милиционеров. Те бегом бросились исполнять приказание, а к особняку уже подъезжала милицейская «Волга» высшие рангом сотрудники милиции спешили к месту происшествия.
Все эти события крик женщины, звавшей на помощь, сбегавшиеся люди, рассказ старичка с дерматиновой сумкой заняли немного времени, так что пострадавший все еще находился здесь, возле особняка. Его уже подняли с асфальта, и он стоял в изломанной позе, опираясь одной рукой на багажник спортивной бежевой машины с откинутым верхом. Лицо его и рубаха темно-горохового, почти зеленого цвета с узкими погончиками, что модно сейчас у молодежи, и брюки такого же темно-горохового цвета были залиты кровью. Светлые, как солома, волосы были в крови, и в крови была рука, упиравшаяся в багажник машины. Было ясно, что парня били по лицу. Крепкий удар пришелся в переносицу оттого так много вышло крови. Кровью были забрызганы дверцы машины и асфальт, а в небольшой кровавой лужице валялась голубая спортивная сумка. Сумка раскрылась, из нее выпали спиннинговая катушка и какие-то пластмассовые круглые коробочки.
Люди, сбившиеся возле бежевой машины, являли собой как бы две группы, и каждая вела себя по-разному. Сбежавшиеся с улицы стояли молча, не понимая, но желая понять, что же произошло, и лица их выражали скорее любопытство, чем гнев и возмущение. Другие же люди, выбежавшие из особняка, были испуганы. Одна женщина, моложавая блондинка в светлом брючном костюме, похоже, мать избитого парня, плакала, помогая парню встать на ноги и поддерживая его, пока он наконец не поднялся. Эти люди произносили какие-то короткие фразы, произносили их не по-русски, но люди другой группы по интонации, с какой проговаривались слова, могли понять их смысл: какой ужас! кто посмел это сделать?!
Избитый был крепким парнем, с торсом борца и руками боксера. Он стоял, опершись рукой на багажник машины, потом убрал руку, дернулся кривой улыбкой и что-то сказал высокому, плотному мужчине, поведя перед собой рукой, точно хотел умыться. Мужчина взял парня под руку, повел к широкой стеклянной двери особняка. За ними пошла блондинка в брючном костюме и другая женщина пожилая, сухолицая, в белом фартуке, в белой накрахмаленной наколке на седых завитушках, и курносенькая девушка с неестественно расширенными, точно застывшими в недоумении глазами. Двое мужчин, тоже обитатели особняка, подобрали с асфальта голубую сумку и выпавшие из нее рыболовные принадлежности, понесли в дом. И все они исчезли за стеклянной дверью, вместе с приехавшими на «Волге» работниками милиции.
Люди другой группы стали расходиться: больше не на что было глядеть, и больше они ничего не могли увидеть. Войти в особняк никто из них не мог: особняк был территорией другого государства, кусочком заграницы в этом городе.
Старичок с дерматиновой сумкой уходил последним. Миновав каштан, он еще раз оглянулся на особняк, будто не все доглядел до конца и не узнал всего, что хотел бы узнать. И вдруг он действительно заметил нечто такое, что заставило его немедленно вернуться.
Он торопливо подошел к машине, наклонился и поднял желтый кожаный портфель, завалившийся за правое переднее колесо. Довольный, что может оказать услугу кому-то из обитателей особняка, старичок бросился к стеклянной двери и отдал портфель вышедшему к нему молоденькому лейтенанту милиции. Тот поблагодарил его и скрылся с портфелем в доме, на чем благородная миссия старичка была полностью исчерпана.
Обитатели особняка и работники милиции не поднялись на верхний этаж и не вошли в какую-либо из комнат первого этажа. Они остались в фойе, где было несколько столиков и достаточно кресел, чтобы всем разместиться.
Невысокий полковник, с карими глазами и тонким носом в веснушках, приехавший на «Волге» с двумя подполковниками и майором, представился начальником городского управления милиции, назвал свою фамилию Авдеенко, и на правах старшего задавал вопросы.
Переводила курносая девушка: оказалось, что она русская, работает здесь переводчицей. Она не совсем оправилась от испуга, еще волновалась и, видимо, поэтому немного запиналась в речи.
Поджарый мужчина с выразительными голубыми глазами руководитель торгового представительства и, стало быть, хозяин особняка говорил жестковато и сдержанно. У него гостят его соотечественники: супруги Бауэр и их сын Вилли. Они туристы и его гости. Сегодня он собирался показать им северную часть города, где много памятников старины. Потом они хотели порыбачить. Вилли первым вышел из дому к машине уложить вещи. В это время на него напал неизвестный. Сам он и супруги Бауэр замешкались наверху и не видели, как это произошло. Однако все видела экономка.
Экономка, та самая сухолицая женщина в фартуке, с накрахмаленной наколкой на седых завитушках, не могла говорить спокойно: у нее дрожал голос, дрожали худые руки, тонкие губы и острый подбородок. Да, да, да, она все видела! Именно она, именно все! Она протирала окно на втором этаже, окно было раскрыто и поэтому да, да, поэтому! ей хорошо была видна часть улицы. Она протирала окно и поглядывала на улицу. Знаете, это вполне понятно: хочется хотя бы из окна увидеть капельку чужой жизни. А что остается делать в ее годы? Женщине в ее годы только и остается, что наблюдать жизнь из окна. Тем более если ты находишься в такие годы в чужой стране. И в какой стране! О ней столько рассказывал ее покойный муж! Но лучше не вспоминать об этом, теперь многие стараются не вспоминать об этом. Так вот, на улице почти никого не было. Несколько машин проехало. По тротуару прошла девочка со скрипкой, потом женщина прокатила детскую коляску. И больше никого. Очень тихая улица, всегда мало прохожих. И очень зеленая. Это ей нравится. Здесь так много каштанов! В ее родном городке тоже много каштанов, поэтому здешние каштаны напоминают ей детство. Потом появился этот человек, этот бандит. Мальчик как раз подошел к машине, а этот человек, этот бандит шел по тротуару. Она перегнулась через подоконник и пожелала мальчику приятной прогулки и приятной рыбалки. Он крикнул ей, что поймает для нее большую щуку и привезет раков. Ах, она обожает вареных раков с пивом! Но тут она опять занялась окном и на минутку упустила из виду этого человека, этого бандита, а когда снова глянула вниз он уже стоял у крыльца и смотрел на дверь. Она подумала, что, возможно, он пришел по делу. На мальчика он вовсе не смотрел. Он обернулся, когда мальчик уложил в багажник вещи и захлопнул крышку. Он очень удивился, увидев мальчика, даже закрыл глаза, когда его увидел. Знаете, люди часто закрывают глаза, когда пугаются или удивляются. Особенно женщины. Особенно женщины в ее возрасте. Этот бандит тоже закрыл глаза и открыл их, когда мальчик направился к крыльцу взять свою голубую сумку. Мальчик ничего не предполагал, совершенно ничего! Он шел за сумкой и громко насвистывал. Он насвистывал этот самый марш, такой бодрый марш, она тоже иногда напевает этот марш. У мальчика было хорошее настроение, он насвистывал марш и улыбался. Он взял сумку и что-то сказал бандиту. Она не слышала, что он ему сказал. Бандит сразу набросился на него. Она увидела кровь и стала кричать. Больше она ничего не помнит. Ей самой стало дурно, и с нею почти случился обморок.