Как же ее зовут? спохватилась Настя.
Люда она, Люда Шорох. Толик подошел, поцеловал мать и сказал: Да ты не волнуйся, она нормальная девчонка. У нее мать и отец инженеры, на капронке работают.
Вот что, сынок, помолчав, сказала Настя. Я тебе не враг. Раз ты решил, так и будет. И тебя и Люду мы с отцом будем любить. И денег я тебе дам, купи в том магазине, что вам нужно. Но с таким условием, что свадьба ваша здесь будет, в нашем доме. Распишетесь в Чернигове, а после загса сюда. С ее родителями, конечно. Вот это мое желание.
Что за вопрос, мама! обнял ее Толик. У них своя «Волга», зелененькая, вся блестит. Последняя модель. На ней и прикатим. В субботу распишемся и к вам.
Вот и хорошо. Ну, будь же счастлив, сынок, поцеловала его Настя и опять заплакала.
Брось, брось!.. снова обнял ее Толик.
В тот день Петро повел поезд на Ворожбу и задержался в поездке. Толик, не дождавшись его, уехал последним вечерним автобусом.
Вернувшись ночью из поездки, Петро добродушно поворчал, узнав, что сын так быстро ускакал. К тому времени Настя многое передумала, пришла к выводу, что это совсем неплохо, а даже очень хорошо, что Толик женится, поэтому и Петро, живший с Настей в полном душевном согласии, тоже понял, что это замечательно, и они стали готовиться к свадьбе.
В этот день Петро опять задержался в поездке. Настя не слышала, когда он вошел во двор. Но как только сказал Васе Хомуту: «Привет трудовому народу!» сразу вышла на крыльцо.
Ох, и продержали ж тебя где-то! Давайте обедать, у меня давно все готово. Вася, мой руки, а то ты у меня совсем заработался.
Изрядно протрезвевший Вася Хомут уже подходил к Петру, тянул ему руку:
Привет, пан машинист.
Был Вася Хомут тощ и хлипок, до плеча не доставал Петру Колотухе. А Петро могучий, грузноватый, железнодорожная форма сидит на его крепком торсе, как влитая, прямо генерал, только что без регалий.
Ну жизнь! говорил Петро Васе Хомуту, поливая ему на руки из кружки. Сейчас пообедаю по-скорому и пойду в депо с начальством ругаться.
Настя услышала его слова, отозвалась с веранды:
Ты уж у меня ругальщик! Что там у тебя случилось?
А то, что у твоего мужа в этом месяце двести килограммов пережогу по топливу, отвечал жене Петро. Встречаю сейчас главного инженера, он говорит: «Мы тебя за это дело на проработку вызовем». Вот я им и устрою проработку.
То экономил, а теперь пережигаешь? спрашивает с веранды Настя.
То когда было. Сейчас попробуй сэкономь, говорит Петро и объясняет Васе, поднимаясь с ним на веранду: Наш начальник депо совсем тормоза потерял. Уреза́ли, уреза́ли норму топлива, и, кажись, доуреза́лись. От Толика нет известий? спросил он Настю, садясь за стол, на котором дымился борщ в тарелках, стоял чугунок с гречневой кашей, только что вынутый из печи, и шкворчало мясо на сковороде, прикрытой крышкой.
Есть ему время известия тебе подавать, улыбнулась Настя. Он там, наверное, без ног от беготни.
Это уж точно. Петро тоже улыбнулся, взялся за ложку.
А вы чего ж по маленькой?.. спросила Настя, указывая глазами на початую бутылку.
Я нет, мне в депо идти, сказал Петро. Вот Вася другое дело.
Тогда и я нет, решительно отказался Вася.
Вася, ты что? Ты на Петра не смотри. Настя взяла бутылку, желая налить Васе. Много не надо, а для аппетита.
Настя, мамочка, рыбка моя, нет и все! Я лучше ко второму блюду приму, сказал Вася. И, отхлебнув борща, спросил Петра: Так что с пережогом?
Понимаешь, отозвался Петро, смачно потянув борща из ложки, я двадцать лет поезда вожу и всю эту механику знаю. Почему последний раз норму на солярку снизили? Ясное дело очки втереть, хороший процент экономии показать. За это начальству почет и премии. А с чего началось, мы тоже знаем. Нашлись такие, кому сверх положенного солярочку подливали, вот у них большая экономия и получилась. А были умники, которые сами топливо прикупали, если заправщик свой человек. И у этих экономия в показателях. Вот всех и резанули.
Интересно, кто ж это прикупал и кому подливали? спросила Настя.
Ну, зачем фамилии называть? усмехнулся Петро. Не в них дело. А в том, что на сегодняшний день двадцать машинистов с пережогом. Что ж получается? Четвертая часть машинистов! Как послать такую цифру в управление? А вдруг там скажут: что ж это за нормы такие вы установили? И наши разумники что делают? Тринадцати машинистам пережог покрывают, а семерых оставляют «для принятия мер». Нет, други мои, так дело не пойдет, сказал Петро с прежней своей улыбкой.
Э, Петя, мамочка, ничего ты не докажешь, с хрипотцой сказал Вася Хомут. Вон мне машинист Стригун говорил, что у вас на транспорте до сих пор профессиональной болезнью уши считаются. Как до революции постановили, так и осталось. Тогда, видать, паровозы так гудели, что машинисты глохли.
Верно, Вася, верно, сказала Настя. Я по нашей больнице знаю. Тепловозники сейчас или глазами болеют, или желудком, а глухих я никогда не встречала.
Петя, мамочка, ты мне как другу, кажи. Вася Хомут отодвинул пустую тарелку и придвинул к себе другую, с гречневой кашей и куском только что сготовленной колбасы. И налил, конечно, рюмочку. Вот ваш Кнут, орден Трудового получил. Я сам в районке читал: вон какой наш Кнут, по всем показателям первый! За год пятнадцать тонн топлива сэкономил. А тот же Стригун мне говорил
Да верно, верно Стригун говорил, сказал Петро, опережая Васю. Такой другой экономии нигде по Союзу нет, за нее Кнуту Нобелевскую пора дать. А я своими личными глазами вот какую картину видел. Подошли мы с ним в Гомеле вместе на заправку, его тепловоз слева, мой справа. Я в окно смотрю: спрыгнул он на землю, идет к заправщице и зубы до ушей скалит. Раз и шоколадку ей в карман. А плитка здоровая, мне заметно. Ладно, и я сошел. Стали заправляться. Кнут в одной стороне ходит, покуривает, я в другой похаживаю, а заправщица в дежурку ушла. Минут десять прошло она к счетчикам вернулась. И я подхожу. Смотрю на счетчик, а Кнуту уже двести кило лишних накачало. Я ей говорю: «Барышня, здесь уже перебор». Она заахала: «Как это я прозевала?» Тут и он подходит. Посмотрел на меня, а я на него. Он понял, что я понял, и я все понял. А барышня наша милая и говорит ему: «Вы у меня лишнее по ошибке получили. Следующий раз не долью». Понимай теперь, Вася, откуда эти пятнадцать тонн.
Петро встал из-за стола.
Спасибо, Настенька, поцеловал он в русую голову жену. Ну, пошел твой Петро к начальству.
Вернулся он не скоро. Настя успела сходить к сестре Татьяне, примерить новые платья к свадьбе (сестра не только пела в церковном хоре, но и была искусной портнихой). Прибежав от Татьяны, она первым делом спросила Васю, не пришел ли муж. И потом, мельтеша во дворе, все время приговаривала:
И где ж он так долго? Не случилось ли чего?
И когда он явился, Настя, бросив мыть в сенях полы, пошла ему навстречу, говоря:
Ох, и долго же ты!
Да и Вася Хомут немедленно кинул топор и подал голос:
Петя, мамочка, ну как, чья победа?
Моя, конечно, улыбаясь, отвечал Петро, снимая фуражку. Это только моя Настя думает, что я тихий, поругаться не могу. А в тихом омуте как раз и водятся черти. Он присел на верхнюю ступеньку крыльца. Начал с топлива, кончил вот этими игрушками, дернул он за петлицу на пиджаке. Тоже вот штука. Издали приказ по депо, чтоб без кокарды, петлиц и нашивок на тепловоз не являться. А нигде их не купишь: ни в Гомеле, ни в Минске, ни в Конотопе. Все кинулись родичам в разные города писать, а те отвечают, что и там ничего нет. Кому одни петлицы шлют, кому звездочки, а кому привет в конверте.
Ну, будут тебе и петлицы и звездочки, раз ты часа три из-за них ругался, засмеялась Настя.
Не потому я задержался. Там Груня Серобаба народ потешала. Сейчас расскажу, закурю только. Петро полез в карман за папиросами.
7
Гнат Серобаба не ночевал дома. Груня провела ночь без сна все прислушивалась, не стукнет ли калитка, не идет ли он. Да так и не дождавшись, отправилась спозаранку в пионерлагерь. Шагала с пустыми ведрами по лесу туча тучей, думала и придумывала, как отомстить мужу за эту ночку.
Жизнь у них с Гнатом, как споткнулась вначале, так и шла из рук вон плохо. Знала Груня, что не любит ее Гнат, живет с нею через силу, что чужая она ему и ненужная. И не раз уже Груня помышляла о том, чтоб отравить Гната: дать ему напиться такого зелья, чтоб заснул он и не проснулся.
Гнат уходил от нее. Даже парнем, когда не были еще женаты, хотел увернуться. Было это вскоре после войны. Приехала Груня девчонкой из села, устроилась в городке на маслозаводе, поселилась у своей тетки, а напротив жил квартирант Гнат Серобаба, присланный после техникума в районную МТС. Груня влюбилась в него, бегала за ним, караулила, маслом его и свежей пахтой угощала. Он сперва не отказывался (синюшненький был, на хлебной карточке сидел), а потом сменил квартиру и стал избегать ее. Вот тогда она в райком, прямо к первому секретарю. Расплакалась, рассказала ему все, и о том, что ребенок будет. О ребенке она, правда, выдумала, но своего добилась: Гната вызвали в райком, после чего они и расписались. Он хотел с ней развестись, когда уже родилась Саша и когда главным инженером «Сельхозтехники» стал, но не вышло у него: Груня хорошо дорожку в райком знала. И еще раз уходил, даже вещи забрал, но кончилось тем, что получил строгий партийный выговор и вернулся. Вот так и жили. Он постоянно в разъездах по колхозам, а она тянула дом и хозяйство. И не он, она дочку вырастила, образование дала, с Кривошеями подружилась, познакомила Сашу с ихним сыном, судьбу ей устроила. Да еще и как устроила: у Кривошеев домина из шести комнат, сад на сорок деревьев и другого добра хватает.
Пришла Груня на работу такой же, как из дому вышла, чернее тучи. Чистила картошку, скребла сковороды, а у самой из головы не выходил Гнат. Еще раньше шепнула ей повариха Марья Страхолет, что захаживает Гнат к кассирше депо Фросе Кульгейко. Для дома он в колхоз поехал, а сам у нее пропадает. Вот и эту ночку пропадал. С утра обещал Саше вечером быть и не явился.
Повариха Марья Страхолет видела, что Груня встала не с той ноги. Но она не любила свою помощницу и решила подлить масла в огонь. Марья Страхолет точно не знала: ходит Гнат Серобаба к кассирше Фросе Кульгейко или нет. Как-то недавно встретила она Гната на своей улице, близко от Фросиного дома, и вот подумалось ей, что был он у Фроси, так как Фрося разведенная и сама себе хозяйка. И вчера видела она Гната на своей улице, правда, далековато от Фросиного дома. Гнат выходил из магазина, у которого ждал его брезентовый «газик». Однако он мог из магазина и к Фросе поехать. Словом, чтоб как-то досадить своей помощнице, повариха Марья Страхолет сказала Груне:
Опять твоего вчера на нашей улице видала. Сперва в продуктовый зашел, а потом Она выдержала допустимую паузу и добавила: Потом уж не знаю, куда его дорожка легла.
И этого было достаточно: Груня поняла, где ночевал муж. Губы ее плотно сжались, глаза узко сощурились, и Груня тут же приняла решение.
Она покинула кухню, ничего не сказав поварихе, и прошагала лесом в город. Не заходя домой, направилась в депо. Вошла в контору, промаршировала по коридору к кассе. В коридорном закоулочке толпились перед окошечком кассы железнодорожники. За окошечком сидела кассирша. Груня не знала в лицо Фросю Кульгейко и сперва, отстранив какого-то мужчину, заглянула издали в окошечко. Фрося была молодая, с крашеными волосами, насиненными глазами и напомаженными губами.
Груня отошла от кассы к бачку с водой. Нацедила полную кружку, решительно отстранила от кассы другого мужчину и плеснула кружку воды прямо в лицо кассирше Фросе.
Кассирша завизжала как резаная и выскочила из кассы наверно, посмотреть, кто здесь сошел с ума. Но глаза ей заливала вода вместе с краской, смытой с ресниц, и она ничего не могла увидеть. Груня же, не мешкая ни секунды, ухватила ее за крашеные волосы и затрясла в своих костлявых руках с такой силой, что, казалось, голова кассирши вот-вот слетит с плеч.
Будешь знать, как чужих мужей приваживать!.. Я тебя научу, сучка поганая!.. монотонно приговаривала Груня, тряся кассиршину голову. Он тебе в отцы годится, а ты отбивать?!
Первым опомнился вагонный смазчик Безручко, которому Груня невзначай наступила на ногу своей искривленной туфлей сорок пятого размера. А за ним опомнились и другие, и все вместе начали отрывать Груню от визжавшей кассирши. Из кабинетов сбегались сотрудники, появился и сам начальник депо. Женщины бросились к полумертвой кассирше, вытирали ей платочками лицо, приглаживали волосы.
Кто вы такая? Почему дебоширите в государственном учреждении? закричал Груне начальник депо.
А вам какое дело? зыркнула на него страшными глазами Груня. И сказала кассирше: Смотри, Фроська, еще раз примешь его, я с тобой не так рассчитаюсь!
Ты, полоумная! дернул ее за руку смазчик Безручко, у которого сильно ныла нога, попавшая под искривленный каблук Груни. Какая она тебе Фроська? Та в Крым по путевке давно уехала. А ну, вон отсюда, пока мы тебя не вышвырнули!
Груня позеленела. Рот у нее перекосился.
Извиняюсь, как-то брезгливо сказала она. Ошиблась, значит. И пошла солдатским шагом к выходу.
Полумертвая кассирша Зина, заменявшая уехавшую в отпуск Фросю Кульгейко, повела вокруг безумными глазами и сказала:
Я утоплюсь Я обязательно утоплюсь и сделала несколько шагов, желая, видимо, идти топиться.
Ее не пустили. Ее повели под руки в кассу, взяли ключи, заперли кассу, опечатали дверь. И опять повели ничего не смыслившую Зину, но теперь уже в медпункт.
Тогда наконец все окончательно пришли в себя и стали бурно выяснять, кто такая эта сумасшедшая, кто ее муж, при чем тут отдыхавшая в Крыму Фрося Кульгейко, и как вообще все это понимать?
Спустя час о случившемся трезвонил весь городок.
Саша прибежала домой со слезами на глазах. Она все узнала в аптеке (летом Саша закончила фармацевтический техникум и вот уже полмесяца работала в городской аптеке, в штучном отделе). Приходившие за лекарством женщины переговаривались меж собой и называли имя ее матери. Саша отпросилась у заведующей и побежала домой.
Мать кормила в сарае кабанов.
Мама, это правда? дрожащим голосом спросила Саша, заходя в сарай. Ты избила женщину?
Правда, смиренно ответила Груня.
Как тебе не стыдно! Ведь ты позоришь и меня и папу! Мне стыдно, стыдно!.. заплакала Саша.
Стыд не дым глаза не ест, тихо ответила Груня. И не плачь. У меня душа совсем от горя черная, а видишь не плачу. Пусть люди говорят, а ты не слушай. Ты о себе думай. У тебя свадьба в субботу, вот ты о свадьбе и думай.
Да зачем мне твоя свадьба? Саша вытирала мокрые глаза. Не нужна мне твоя свадьба! Не хочу я замуж идти. Зачем? Чтоб так жить, как вы с папой?
Вот глупая, вот глупая, ласково сказала Груня. И подошла к Саше, погладила ее по плечам. То хотела, то теперь не хочешь.
Ах, мама!.. сказала сквозь слезы Саша и убежала в дом.
Груня подождала, пока насытится свинство, убрала корыто, ополоснула под колонкой у крыльца руки и отправилась в пионерлагерь.
Саша наплакалась у себя в комнате. Но долго плакать не приходилось: она отпросилась всего на час, нужно было идти в аптеку. Она умылась и причесалась. И тогда появился отец.
Где мать? сердито спросил он, войдя в дом прямо в пыльных сапожищах, хотя у них не принято было ходить в обуви по лакированным полам и ковровым дорожкам.
Ушла в лагерь, сказала Саша.
Ты знаешь, что она натворила?
Знаю, ответила Саша.
Ох, Саша, Саша!.. Что мне делать, как мне жить на белом свете? Гнат Серобаба заходил по ковровой дорожке, не думая о том, что портит своими грязными сапогами пышный ворс.
Я сама не знаю, как мне жить, а ты у меня спрашиваешь, грустно сказала Саша.
Ах, гадость! За что я мучаюсь? Опозорила, оплевала! Доколь же мне терпеть?
Папа, не говори так. Это моя мать, и я ее люблю, сказала Саша.
А я? Я тебе кто?
Отец. И я тебя тоже люблю, ответила она.
Всех-то ты любишь! Мать любишь, меня любишь, жениха своего любишь. Откуда столько любви берется?
Папа, не злись, тихо попросила Саша. Мне вас обоих жалко. Почему вы не разойдетесь по-хорошему? Всю жизнь вы друг друга мучаете.