Может, и Толика нашего встречали? с надеждой спросила Настя.
Сергей Музы́ка ответил, что Толика, к сожалению, не встречали. Настя и Петро пригласили Сергея с другом на свадьбу, и те уехали.
После этого Поликарп Семенович сказал, что больше ждать не будет.
Поликарп Семенович, хоть десять минуточек еще, взмолилась Настя. Они вот-вот будут.
Извините, но не могу, вежливо ответил Поликарп Семенович. Вы не учитываете того факта, что машина с часу дня стоит на солнце.
Он сел за руль, а за ним и все другие сели в машину.
Не волнуйся, Настенька, успокаивал жену Петро. Что ж мы в самом деле будем торчать на дороге? Там люди давно собрались, а хозяев нет. Некрасиво. Мы свадьбу начнем, а они подъедут.
Ох, правда, там же люди ждут! сказала Настя, будто только сейчас очнулась, И верно: мы начнем, а Толик с Людой подъедут.
10
В этот день в доме Серобаб было так глухо и тихо с утра, будто и не предвиделось у них никакой свадьбы.
Меж тем все семейство находилось дома: Саша и отец с матерью. Груня поднялась ни свет ни заря и возилась по хозяйству: кормила свиней, кур и индюков, потом возилась на кухне, готовя завтрак. Гнат проснулся позже, слазил на чердак, достал старый велосипед с облупленной рамой и «восьмеркой» на переднем колесе, унес его за хату, к той стене, куда падало раннее солнышко, взялся прямить спицы и клеить полопавшиеся камеры.
Саша тоже проснулась с рассветом, но не выходила из своей угловой комнатки, где крепко пахло розами, стоявшими в кувшине на подоконнике. Это были поздние и уже последние розы лета, им оставалось продержаться на кусте день-два. Саша срезала их, все шесть черновато-пурпурных роз, бросила в кувшин таблетку пирамидона, и розы жили в воде уже пятый день, не уронив ни одного бархатистого лепестка.
Саша лежала с закрытыми глазами, спрятав голову под простыню, и думала совсем не о том, о чем должна была бы думать невеста. Ей совсем не верилось, что наступил тот самый день, когда она пойдет в загс, распишется с Гришей Кривошеем, потом будет свадьба в столовой-ресторане (днем столовая, вечером ресторан), потом она переселится в дом Кривошеев, потому что этого очень хотят Гришины родители, и станет законной женой Гриши. Прежде день этот казался непомерно далеким, таким далеким, что неизвестно было, когда он наступит и наступит ли вообще. И вот он наступил
Так она лежала и думала, а солнышко поднималось и все назойливее лезло в окно. Вошла мать и, считая, что она спит, громко сказала, что пора вставать, пора завтракать, скоро девять.
Завтракали они втроем. Ели в полном молчании: Саша и отец медленно и нехотя, мать торопливо и шумно сербала ложкой молочную пшенную кашу. Саша поглядывала на нее, в надежде, что мать станет есть приличнее, но та не замечала. Мать с отцом все еще держали осаду друг против друга, а потому не удостаивали друг друга ни словом, ни взглядом. Гнат не мог простить жене скандала в депо, о чем знал уже весь городок и что унижало его в глазах горожан, в первую очередь в глазах работников «Сельхозтехники», где он был вторым лицом после директора. Груня же, довольно ясно сознающая теперь свою вину перед кассиршей Зиной, лишившейся ни за что ни про что половины волос, все же не была уверена в полной безвинности мужа, появлявшегося на улице Фроси Кульгейко, пусть и отдыхавшей сейчас в Крыму. Черная ревность терзала ей душу и требовала мести.
И сидели они за столом (Гнат на одном конце стола, Груня на другом), ненавидящие друг друга. Груня прямо держала голову, высоко несла ложку, провожая ее строгим взглядом от тарелки ко рту, звучно присербывала. Гнат, горбя над столом спину, низко клонил к тарелке лицо, едва ли не макая усы в жидкую кашу. Саша сидела между ними, не похожая на мать и отца ни лицом, ни статью, ни голосом. И если бы за тот же стол невзначай присел какой-нибудь ученый генетик, у него был бы повод задуматься над тем, отчего природа не наделила Сашу ни единой яркой чертой наследственности.
У Гната нос был серпом, у Груни по-утиному приплюснут, а у Саши пряменький, точеный. Глаза у Гната неприметны, сразу и не разглядишь, какого они цвета, у Груни они черные, зыркнет аж мороз по коже, а у Саши крупные, синющие и будто из глубины светятся. У Груни губы узкие, если сожмет их вроде совсем безгубая, у Гната как калоши расшлепанные, а у Саши ротик аккуратный, в меру пухленький, и по верхней губе сердечко вырезано. Груня сухая и костлявая (такой и в девках была), у Гната спина ссутулена, шея от спины дугой книзу вывернута, оттого и голова на грудь виснет. И выходило, вроде Саша и не дочь Гната и Груни, если посмотреть на них троих, завтракающих без торопливости, хотя известно, что свадебные дни сопряжены и с торопливостью, и с суетой, и с хлопотами.
У Серобаб ничего подобного не предвиделось. У них все заранее было расписано и распланировано: к двум часам дня придет Гриша Кривошей с родителями, родичами, друзьями и просто знакомыми, придут родичи Серобаб и Сашины подруги; все двинутся к трем часам в загс, а из загса в столовую-ресторан. И до двенадцати ночи, то есть до закрытия столовой-ресторана, будут справлять свадьбу. Без забот и хлопот.
Вдруг Саша положила ложку на краешек тарелки, промокнула платком губы и сказала:
Мама и папа, помиритесь, пожалуйста. Зачем вы портите друг другу жизнь? Я знаю, вы женились не по любви, но теперь уже поздно. Ты, мама, ревнуешь папу и мучаешь его. Ты, папа, никогда не уйдешь от мамы, потому что всего боишься. Так не лучше ли вам жить мирно? Это я потому говорю, что не хочу выходить замуж.
На последних словах такой ее речи отец и мать тоже положили ложки на краешки своих тарелок.
Что-о-о? спросил Гнат, сильно выдыхая из себя воздух.
Не хо-оче-ешь? спросила Груня, сильно кривя узкие губы.
Не хочу, тихо повторила Саша. Я не хочу жить, как вы.
Ага-а-а! Гнат Серобаба чуть рассутулил спину, отстраняясь от стола, и вытер ладонью рыжие усы. Значит, сперва мать, а теперь дочка меня выставить на смех решила? А раньше ты о чем думала?
Папа, не кричи, тихо попросила Саша.
Вот глупая, глупая, мирно сказала Саше мать. Где ты этих мыслей набралась? Кто их тебе подсказал? Подружки-дурочки? Небось сами на Гришу око положили. Да в такой дом всякая бегом побежит.
Мама, я все решила
А теперь уж нечего решать, на сей раз строго перебила ее мать. Теперь деньги в ресторан уплачены, сто пятьдесят наших, сто пятьдесят Кривошеевых. На платье тебе с туфлями сотня ушла. А ты переиначивать надумала? Не такие мы, дочка, богатые, чтоб сотнями кидаться. А ты еще пока первую получку не заработала.
Мама и папа, послушайте, с волнением сказала Саша. Послушайте меня, пожалуйста
Молчать! крикнул Саше отец, саданув ладонью по столу. Подхватился со стула, пошел прочь с кухни. Но в дверях круто развернулся, снова подошел к столу, сильно сутулясь. Брось, Сашка, выбрики, довольно с меня позавчерашнего депо, а вторично посмеяния я не допущу! Заруби себе на носу, и мать твоя пускай себе зарубит, помахал он пальцем в сторону жены, однако взглядом ее не удостоил, я терплю, терплю, да как отрежу! Так отрежу, что на Северный полюс скроюсь!..
Гнат Серобаба обязательно продолжил бы свою речь, если бы не послышались взволнованные голоса во дворе. Саша, мать и отец покинули кухню, чтобы выяснить, что за люди явились к ним в неположенное время и почему такой шум.
Оказалось, что это явилось все семейство Кривошеев с многочисленной родней и просто знакомыми. И сразу стало ясно, чем возмущены они и чем взволнованы. Сам Гриша Кривошей, его мать, Дарья Капитоновна, низенькая, полная женщина с пышными щеками-ватрушками, его отец, Демьян Демьянович, мужчина благородной наружности и в пенсне, а также члены их родни и просто знакомые стали наперебой рассказывать Серобабам, какую свинью подложила им директорша столовой-ресторана Белолапа. Она, эта Белолапа, только что самолично прибежала к Кривошеям, самолично вернула им триста рублей, которые самолично приняла у них неделю назад как оплату за свадебный стол на пятьдесят персон (включая и спиртное), и самолично сказала, что не может предоставить им столовую-ресторан. Потому что сегодня из сел приехали двести пионеров, потому что в Доме культуры будет проходить смотр детской художественной самодеятельности, потому что пионеры должны завтракать, обедать и ужинать и потому что райком обязал ее, Белолапу, обеспечить пионеров трехразовым питанием.
Подумайте, какая хамка! возмущался Демьян Демьянович Кривошей, сердито взблескивая стеклышками пенсне. Да ее под суд за это нужно!
Подумайте, какая свинья! возмущалась низенькая Дарья Капитоновна, и ее щеки-ватрушки тряслись от негодования. А еще притворялась нашей приятельницей! Да о ней в районную газету нужно написать!
Не в районную, мама, не в районную, а в областную! возмущался Гриша Кривошей, Сашин жених, и зло дергал себя за обгоревший на солнце нос, сдирая а него лоскутки лупившейся кожи. Завтра же сяду и настрочу.
Родственники и просто знакомые тоже возмущались, тоже говорили:
Зачем в областную? Строчи прямо в «Известия»! Там один Феофанов есть, про торгашей пишет.
Гриша, слышишь? Феофанову пиши! Что Белолапа хамка и воровка.
Ясно, что воровка! Кто в торговле не ворует?
Тем более в столовке-ресторане! Она кого сменила? Корнея Крысу? А того за что судили? За то же самое.
Пускай, пускай! Ей такое же будет! Она еще нас попомнит!
Однако не зря же Гнат Серобаба был вторым руководящим лицом в «Сельхозтехнике». Привыкший быстро ориентироваться в сложной обстановке, он и тут первым сообразил, что сейчас не время казнить словами Белолапу и разрабатывать планы отмщения, а время искать выход из положения.
Бес с ней, с Белолапой. Надо срочным порядком ориентироваться. У кого какие предложения? обратился он к публике, толпившейся в сенях и на крыльце, большинство из которой с сегодняшнего дня становилось его родней.
Предложения посыпались мгновенно, и смысл их сводился к единственному: немедленно засучить рукава и все организовывать самим. Выделить ответственных, распределить обязанности (кому в магазин, кому на кухню, кому заняться добыванием посуды, столов и стульев), и за работу, за работу!
Гнат Серобаба, сразу же взявший на себя обязанности главного руководителя, так и сказал народу:
Задачи определены, цель намечена, теперь за работу, товарищи!
Товарищи уже хотели было кинуться выполнять свои задачи, но тут Груня Серобаба сцепила на груди худые руки и с великой жалостью молвила:
До чего ж мне жаль, что в сарае кабанчик шестимесячный, не дозрел еще. А то б я его сейчас под ножик пустила.
На это супруги Кривошеи не замедлили ответить, что шестимесячный кабанчик вполне пригоден к столу и не стоит им пренебрегать. Тотчас же какой-то бородатый краснолицый дядька вызвался прикончить кабанчика и, не став дожидаться на то согласия хозяйки, побежал к сараю. За ним двинулись те, кто не получил срочного задания, так как им тоже хотелось проявить себя. Груня Серобаба, смекнув, что дело плохо, быстро зашагала к сараю с твердым намерением уберечь кабанчика от неминуемой гибели.
Да это ж не кабан, а подсвинок, на что он годный? С него и сала не натопишь! Только время потратим! говорила Груня краснолицему дядьке.
А дядька, видно уже полностью сознавая себя Груниным родичем, по-хозяйски входил в сарай и по-родственному отвечал Груне:
А вот мы сейчас оглядим его. Коль пудика четыре набрал, так мы ему чик-чирик и сделаем.
Увидев, что Груня Серобаба кинулась к сараю, Дарья Капитоновна и Демьян Демьянович Кривошеи сразу догадались, зачем она кинулась, стали понимающе переглядываться и делать глазами какие-то знаки. Затем отошли в сторону и зашептались, отворачивая при этом друг от друга лица, чтоб никому не стало ясно, что они шепчутся.
Понял? Она не хочет отдать кабана, шепнула Дарья Капитоновна, делая вид, что поправляет бретельку лифчика под платьем.
Это каждому дураку ясно, шепнул Демьян Демьянович, делая вид, что поправляет пенсне.
Никакой он не шестимесячный, он годовалый, шепнула Дарья Капитоновна.
Что же делать? шепнул ей муж.
Не знаю. Она боится, что кабан пойдет сверх ихнего взноса.
Давай заплатим ей из общих денег
Она по базарной цене слупит
Дадим по базарной. Пусть за наш счет пойдет
По правде говоря, супругам Кривошеям совсем не нравилась Груня Серобаба, и не в восторге они были от ее мужа Гната. Но Саша им нравилась. К тому же ее любил их сын Гриша, а сына Гришу они любили так, как не любили друг друга в молодости. Люди они были пожилые, пенсионные, и все их нынешние мечты сводились к тому, чтобы удержать при себе младшего сына, не допустить, чтобы он, как двое старших сыновей и дочь, уехал от них и где-то в отдалении завел семью. Они мечтали об идеальном сыне: чтоб он стал инженером, женился, имел детей, а они имели бы внуков, и чтобы он всегда жил с ними. И сын оправдывал их надежды: во-первых, вчера окончательно стало известно, что он зачислен в институт, во-вторых, сегодня он женится. Выбор сына пришелся им более чем по душе. Мало того, что Саша красивая девушка, она вдобавок скромна, серьезна и с фармацевтическим образованием. И Дарья Капитоновна с Демьяном Демьяновичем, будучи безмерно счастливы, что Гриша выдержал экзамены и что он женится, готовы были на любые жертвы.
Через час в доме Серобаб все пришло в великое движение: люди, столы, посуда, стулья и прочее, прочее. Краснолицый дядька, успешно осмоливший за сараем Груниного кабана, разделывал его прямо перед крыльцом, и двое помощников-доброхотов бегом доставляли на кухню свежину. Из кухни во двор и на улицу поплыли вкуснейшие запахи. Груня Серобаба, довольная тем, что Дарья Капитоновна с Демьяном Демьяновичем согласились оплатить убитого кабанчика, командовала на кухне, и под рукой у нее было не менее десяти помощниц. Гнат сбегал к себе в «Сельхозтехнику», вернулся на «газике» и теперь мотался на нем в продмаг и из продмага, а также мотался к Кривошеям, жившим на другом конце города, за столами и стульями, которые прибывали к Серобабам привязанные веревками к брезентовой крыше «газика».
Гриша Кривошей, хотя и сильно переутомился на экзаменах и так исхудал, что на ушах стали просвечиваться хрящики и шея сделалась тонкой, как прутик, Гриша не щадил себя: носил столы, воду на кухню, бегал к знакомым за усилителем для магнитофона и делал еще много чего полезного. Дарья Капитоновна тоже старалась изо всех сил (в ее задачу входила сервировка столов), и когда сталкивалась с сыном, всякий раз говорила ему:
Гриша, перестань обдирать нос! Посмотри в зеркало, на что он похож.
А я виноват, что он лупится? отвечал озабоченный Гриша.
Не нужно было выставлять его на солнце.
Что ж мне, отрезать его? нервничал Гриша.
Гриша был высокий, чернявый, довольно симпатичный парень, если не считать этого некстати лупившегося носа и сильной худобы, приобретенной на экзаменах. Гриша уже успел рассказать Саше, как он держал экзамены, что спрашивали и что он отвечал, и как нежданно-негаданно для себя оказался зачисленным. Гриша решил с месяц поучиться в институте, чтоб не сразу огорчать родителей, а потом вернуться и пойти слесарем в депо. Он спросил Сашу, правильно ли решил, она ответила: «Не знаю». Тут ее позвала подружка Лена Кожемяка, и Саша ушла с Леной в свою комнату.
Однако время, как известно, не стоит на месте. Оно шло, шло и дошло до половины третьего. Пора было ехать в загс. Тем паче что все было готово к выезду: «газик» был оплетен цветами, на капоте сидела кукла (в отличие от куклы на «Победе» Поликарпа Семеновича, это был мальчик в черных штанишках), Гриша, облаченный в черную пару и белую рубашку, чинно расхаживал по двору. На крыльце, с букетами и шампанским, топтались приодетые свидетели, которым в загсе следовало поручиться за новобрачных, иными словами, засвидетельствовать прочность их обоюдной любви. Остановка была за невестой. Она одевалась в своей комнате, и одевалась уже без малого часа два.
Так прошло пять, еще пять и еще пять минут.
Тогда стоявшая возле свидетелей Дарья Капитоновна громко напомнила всем, что регистрация назначена на три часа и опаздывать неудобно. Слова ее влетели в открытое кухонное окно и попали прямо в уши Груне Серобабы. Груня решительно отставила в угол рогач и солдатским шагом направилась к Сашиной комнате. За ней в ту же комнату вошел Гнат.
Прошло еще минут десять, и появилась Саша. Она была вся в белом, и лицо у нее было белое как мел. Все, кто обязан был присутствовать в загсе, сели в «газик» и уехали. И поспели вовремя, даже за две минуты до трех часов, так как езды до загса от дома Серобаб было ровно четыре минуты.