Федор ПанферовВолга-матушка река. Книга 1. Удар
Часть первая
Глава первая
1
Вдали от пассажирских пристаней, за слиянием двух могучих рекОки и Волгигрудились широкобокие буксиры, юркие, напоминающие сорванцов-ребятишек баркасики, неповоротливые самоходные баржи и шныряли остроносые рыбацкие лодки. Среди всего этого, будто лебеди меж гусей и крякв, красовались белые с голубизной пароходы. Все онипароходы, баркасики, баржи, грузные буксирышевелились, выбрасывали клубы пара, дыма, попискивали, гудели, требуя: «Отпустите нас! Не держите!» И кто-то отпускал: из гущи то и дело вырывался буксир, чаще шустрый баркасик, а временами величаво выплывали пароходы и, отхлопывая колесами такты, направлялись к нефтяным бакамна заправку.
Пробуждался и огромный город, обосновавшийся со своим древним кремлем на горе-лбище: косые лучи солнца, по-осеннему холодные, только что подожгли стекла в окнах, а по улицам уже загромыхали трамваи, понеслись, мягко покачиваясь, автобусы и тронулись пешеходы.
Все и всюду пробуждалось.
А вот здесь, у пассажирской пристани, стояла настороженная дрема.
Дремал, привалившись к пристани, теплоход, предназначенный для отправки на Астрахань: даже полинявший за лето флаг и тот скрутился и прилип к мачте; дремали, рассевшись около закрытых еще ларьков и палаток, торгаши, или, как их тут зовут, «измызганные людишки». Склонившись над грудами арбузов, дынь, помидоров, над корзиночками с рыбой, охраняя, казалось, никому не нужную рухлядьпузырьки из-под одеколона, ржавые петли, развинченные часы, невероятно намалеванные картины на темы из Библии, «людишки» дремали, как дремлют на крышах одряхлевшие, доживающие свой век галки.
И вдруг торгаши повернули головы к набережной, возвышающейся над берегом: там, подле вокзала, остановилась легковая машина «Победа», и из нее вышли два человека.
Ай! не сдержавшись, словно его неожиданно укололи, воскликнул сивенький старичок и, подхватив корзиночку со стерлядью, кинулся вверх по лестнице.
Это же власть местная никогда у нас не покупают, безнадежно предупредил его сосед, «магазин» которого весь находился на нем, прикрепленный булавками: на владельце висели хотя и новые, но залапанные шелковые ленты, голубой корсет, стеклянные бусы и даже подвенечные свечи с когда-то белыми цветами.
Местных властей, как кур своих, всех знаю, деловито опроверг старичок и, боясь, как бы его не опередили, еще быстрее замелькал ногами, обутыми в чувячишки.
2
Два человека, вышедшие из машины, направились к широкой зигзагообразной деревянной лестнице, ведущей к пристани.
Каждому из них было, пожалуй, лет под пятьдесят, но Аким Морев выглядел гораздо моложе академика Ивана Евдокимовича Бахарева. У последнего лицо испещрено глубокими морщинами, напоминающими надрезы на дынях. С этого лица смотрят пытливые, вдумчивые, порою с искоркой смеха глаза, не утерявшие блеска, и потому кажется, что они принадлежат не академику Бахареву, а юноше Ванюшке. Ростом оба под потолок, только академик пошире в спине и грузней. И еще одно у Бахарева отличие: когда идет, то всем туловищем склоняется вперед, словно норовит что-то подхватить.
Профессия сказывается, заметя вопросительный взгляд Акима Морева, глуховатым голосом произнес академик. Наш род из поколения в поколениеагрономы: в землю смотрим.
А на небо?
Небо для нассущество коварное: мы с ним воюем, как медики с чумой. Вы про Докукина слышали?
По дороге от Москвы академик уже несколько раз упоминал о Докукине. И Аким Морев, понимая, что Иван Евдокимович по-хорошему гордится своим учителем, ответил:
А как же? Вся печать о нем трубит.
Дед по линии матери, впервые сообщил академик и сокрушенно вздохнул. Трубит. Трубит. Ныне вся печать трубит, а ведь спился, бедняжка.
Вот как? Человек науки, и спился? участливо спросил Аким Морев.
Ухлопал все состояние на эксперименты, остался гол да еще осмеян. Понадобились, дорогой мой, десятилетия плюс советская власть, чтобы научные выводы Вениамина Павловича были признаны, как действенное орудие в борьбе с языком пустыни. Между прочим, его определение «язык пустыни» вошло в агрономический словарь.
Аким Морев ударил кулаком о ладонь, и лицо, до этой секунды свежее, даже с оттенком румянца, покрылось мельчайшими морщинками, а голубые, с золотистыми крапинками глаза остановились.
С Иваном Евдокимовичем Бахаревым Аким Морев познакомился недавно, хотя немало слышал и читал о нем как о талантливом агрономе, создателе знаменитой засухоустойчивой пшеницы, которая очень быстро распространилась по всему Поволжью, Украине, проникла на Северный Кавказ. И еще Акиму Мореву было известно, что академик уже несколько лет бьется над выведением многолетней пшеницы-пырея. Тут было немало провалов, над чем весьма зло смеялись противники, но хлеборобы, зная устойчивость пырея, с надеждой взирали на академика Бахарева. И недавно в печати промелькнуло, что ему удалось вывести однолетний гибрид пшеницы-пырея, который в Казахстане, Белоруссии, на Украине и Северном Кавказе дал средний урожай триста пудов с гектара.
Ивана Евдокимовича ценили и за то, что он прекрасно знал Нижнее Поволжье, особенно Черные земли, Сарпинские степи, Приуралье. А так как Аким Морев ехал на ответственную работу в Приволжскую область, граничащую с Черными землями, то в Москве ему и посоветовали побеседовать с академиком Бахаревым.
До чего кстати! обрадованно заявил тот при знакомстве. Сам собираюсь в Приволжск. Вдвоем веселей. Только не сразу туда, а на машине до Горького, там сядем на пароход, да и сплывем, как Стенька Разин, по Волгематушке реке до Астрахани, а из Астрахани через Черные земли в ваш город. Заманчиво? Представляете, какая панорама перед нами откроется?
Акиму Мореву надо было ехать в Нижнее Поволжье, академик звал заглянуть в Среднее, крюк этак тысячи в две километров. Отказаться? Может обидеться Потом обратись-ка к нему за советом по какому-либо агрономическому вопросу Но пока Аким Морев прикидывал, взвешивал, Иван Евдокимович подхватил его под руку, вывел из здания академии и усадил в машину, говоря:
Значит, получили направление в Приволжск? А что там?
Рекомендуют вторым секретарем обкома.
О-о! Руль большой. А раньше-то, где вы и что вы?
В Сибири. Секретарь Новокузнецкого горкома партии.
О-о! Тоже руль большой. Металлургический завод на пустыре воздвигнут? Знаю, знаю: мой друг, академик Бородин, строил. Образованьице у вас? Инженер? Ага. Багажу-то много ли у вас?
Чемодан.
Значит, заглянем ко мне на квартиру, покушаем, переночуем, а утречком завернем за чемоданом и марш-марш.
Что ж, марш-марш так марш-марш, согласился Аким Морев, предвидя интересную дорогу и позарез нужную беседу с академиком. «Я его о многом расспрошу: человек он, по всему видать, словоохотливый».
Но как только они, усевшись в машину, выехали из Москвы по направлению в Горький, академик, чуть приподняв воротник демисезонного пальто, поглубже напялив шляпу, замкнулся, точно замок с секретом: никак к нему не подберешься.
«Что с ним произошло? Разговорчивый и даже ласковый был вчера и вот теперь? думал Аким Морев, вспоминая, как Иван Евдокимович допоздна куда-то звонил по телефону, с кем-то спорил, часто упоминая фамилию Шпагова. Хорошая панорамка перед нами откроется, решил Аким Морев по дороге сюда, чувствуя, как в нем пробуждается неприязнь. Расхваливали ведь его. Даже Муратов. А он? Глухомань какая-то. А может, они все такиеакадемики?»
Аким Морев не знал, да и не мог знать про семейное несчастье Бахарева: сын-алкоголик, устроенный на лечение в один из институтов Москвы, рвался на волю, чему, видимо, в угоду академику, способствовали некоторые врачи и даже профессора. Иван Евдокимович яростно протестовал.
Фур, фур, порой фыркал он во время пути, мысленно пуша врачей, профессоров, но больше смотрел в окно на суглинистые поля, на леса, иногда произнося что-то похожее на «язык пустыни», возможно, весьма элементарное среди агрономов, но непонятное Акиму Мореву
И сейчас, идя рядом с академиком по лестнице, он думал:
«Опять завернул. Язык пустыни? Что за штука такая? Спросить? А он снова шарахнет. Не хочется быть перед ним дурачком».
Видите, какая чертовщина плывет? нарушая мысли Акима Морева, продолжал Иван Евдокимович, сходя бочком по ступенькам вниз, показывая одной рукой на небо, другой придерживаясь за перила.
Аким Морев посмотрел на неботам медленно, еле приметно, ползла сизо-лиловатая, как наждак, дымка.
Почему же чертовщина? Уж вовсе не научный термин, усмехаясь, произнес он.
Чертовщина-то? А как ее еще назвать? Это микроскопическая пыль, пригнанная ветром из среднеазиатской пустыни. Чуете, какая борьба? Вот на щекеволна прохлады, это от Волги, а воткак из пекладыхание пустыни. Тут он ослабелязык пустыни. Пришлось преодолеть тысячекилометровое пространство: Каспий, реки, озера, леса Шевелит только кончиком. А там, под Астраханью, на Черных землях, в Приволжской области, наверное, так обрушился, что все опустошил.
Аким Морев понял: речь идет о суховее. Но при чем тут какой-то язык? Спросить? Нет, он поступит иначе: чуть подождав, глядя, с каким трудом преодолевает ступеньки Иван Евдокимович, сказал:
Всякие языки-то бывают
Потолкуем на теплоходе, а сейчас нам предстоит вон какую крепость штурмовать. Ступенек четыреста будет? И снова академик стал спускатьсябочком, придерживаясь за перила так, словно ждалза следующей ступенькой может оказаться обрыв.
Четыреста не четыреста, а многовато, согласился Аким Морев, видя, как снизу взбирается старичок, держа в одной руке корзиночку, другой взмахивает, будто плывет по реке.
Облисполком местный в наказание горожанам придумал такую лестницу, право слово, поравнявшись, окая, с придыханием вымолвил старичок. Свершит кто незначительное преступление, так его без суда и следствия давай гонять туда-сюда, пока шкура не облупится. Право слово.
Ах, говор-то, говор-то какой: любое «о» с колесо! восхищенно отметил академик, продолжая спускаться по лестнице.
Копченой стерлядкой не желаете побаловаться? Царская еда, уже четко, как бой часов, выпалил старичок, дерзко и требовательно глядя в глаза Акиму Мореву.
В другое время Аким Морев вряд ли бы остановился около подобного торгаша, но сейчас, следя за тем, с каким трудом академик спускается по лестнице, намеренно задержался, чтобы дать Ивану Евдокимовичу спокойно сойти к пристани. Потому и ответил старику, усмехаясь:
Но ведь мы не цари.
Владелец стерлядки испуганно дрогнул, затем вскинул голову, как конь, когда его вдоль спины вытянут кнутом:
Хотел польстить, право слово. Продать охота.
Аким Морев захохотал:
Ах, дипломат шиворот-навыворот. Давно торговлишкой промышляете?
С малолетства. Купец я был первой гильдии, по фамилии Кукуев. Гремел. По всей Волге гремел. Пароходы мои бегали, баржи. Персидским товаром всю Россию забрасывал.
И почему ж так оскудел?
Осознал вредность, видимо, испытанной фразой, быстро ответил старичок. Истинно: осознал и в ногу с народом пошел.
А это что ж, народное дело? еле сдерживая смех, показывая на стерлядку, произнес Аким Морев.
А вы купите ее, стерлядку, вот и перейдет к народу.
Ишь ты. Ну берем. Каюта люкс.
Всю?
Мы оптовики.
Вот тебе и не покупают! воскликнул старичок и метнулся вниз.
Иван Евдокимович стоял на предпоследней лестничной площадке и смотрел в сторону города такими грустными глазами, словно навсегда прощался с любимым человеком.
Отсюда город был виден так же, как виден, например, памятник, когда к нему подойдешь почти вплотную. Вон вьется гудронированная дорога, убегая в гору, петляя меж увядающих трав, поникших цветов; по хребтине горы тянется кремлевская стена, изъеденная ветрами, морозами, солнцем; на ней тут и там темнеют огромные пятна, похожие на гигантские оспины; за стеной горят на солнце верхушки новых каменных зданий и возвышается купол старинного собора.
«Почему же такая тоска в глазах моего академика?» встревоженно подумал Аким Морев.
Вчера, когда вы отправились в обком партии, начал академик, как бы отвечая на вопрос Акима Морева, я взял такси и проехался по городу. Жил я тут эдак лет тридцать тому назад. Юнец. Ну, что говоритьвсе неузнаваемо: узенькие, грязненькие улочки превратились в широкие, светлые; купеческие пузатенькие особнячки вытеснены многоэтажными домами, пролеткиавтомобилями, за городом на пустыре вырос колоссальный автомобильный завод со своим городом, пожалуй, большим, нежели старый Нижний; обновился «старик Сормово». В Нижнем кабаков, шинков, притонов, трактиров былокак клопов в кровати у плохой хозяйки. Народ старый облик Нижнего уничтожил. Появились клубы, новые школы, высшие учебные заведения, дворцы культуры Все стало другимдома, улицы, площади, люди. От старого Нижнего остались только вот эти. Иван Евдокимович кивком головы показал на торгашей, сидящих на песчаном берегу. Вы думаете, Аким Петрович, это все так себе людишки? Нет. Тут и дворяне, и бывшие купцы, и бывшие владельцы фабричонок, пароходов. Здесь тот самый мирок, который революция отовсюду изгнала вот сюдаподыхать. А ведь, бывало, они тон задавали, Русью правили. А ныне догорают как огарок свечи Он снова кивнул на «измызганных людишек», затем неожиданно смолк.
И что ж? спросил Аким Морев, не понимая печали академика.
То ж. Этих повыгнали на бережок, а борьба продолжается, да еще какая.
С кем это?
Академик перевел взгляд на сизоватую, ползущую по небу дымку.
А вон. Гневный враг в нашей стране.
Ну уж!
Вот вам и «уж». Природа, батюшка мой, таит в себе такие злые силы, с которыми нам придется воевать да воевать.
Ничего не понимаю! воскликнул Аким Морев. Все нормально А у вас? Горесть-то какая в глазах, словно любимого человека хороните.
Академик, почему-то бледнея, сказал:
В этом городе я провел детство, отрочество да и
«Ах, черт бы его побрал, с досадой подумал Аким Морев. Оказывается, намеренно затащил меня сюда, чтобы посмотреть на места своего детства и отрочества». И он так стремительно ринулся вниз, что ступеньки под его ногами затрещали, будто по ним пустили бочку с цементом.
Куда это вы? Куда? закричал Иван Евдокимович, удивленный поведением Акима Морева.
Раз тоскуете, оставайтесь и работайте тут, ответил тот.
О городенет. О молодостида. Все обновилось, а мой лик, сами видите какой Ведь так хочется жить и никогда бы не стареть А я вот иду по этой лестнице и думаю: «Батюшки мои: по ступенькам и то трудно, а ведь в былые времена здесь никакой лестницы не быловились тропы Так мы по ним носились, как дикие козы».
Досада у Акима Морева на какой-то миг стихла: ему по-человечески стало жаль академика, и он даже упрекнул себя в нечуткости, но тут же снова вскипел:
«Кто дал ему право распоряжаться моим временем? Ученыйхорошо! Но он бесцеремонно ворует у меня не часы, а дни».
Академик уже приблизился к нему и, мягко улыбаясь, положил руку на плечо. Акиму Мореву показалось, что рука вялая, будто без костей.
«В холе рос: теленочек молочный. Наверное, за всю жизнь сам и гвоздя не вбил. Отсюда такое бесцеремонное отношение к другим. Вишь ты, захотелось на родные места поглядетьну и поеду. А то, что другой тратит на это время, наплевать!» намереваясь сбросить с плеча его руку, подумал Аким Морев.
Академик между тем продолжал:
А на работу я отправился туда, где когда-то трудился мой дед, Вениамин Павлович Докукин, и с силой пожал плечо, однако руку не убрал.
«Докукает он меня своим Докукиным», чуть не произнес Аким Морев.
Вениамин Павлович нам оставил завет: «Человек любой профессии должен всегда находиться на передовой линии огня». Для нас, агрономов Поволжья, передовая линия огняЧерные земли, Сарпинские степи, Приуралье. Вот и ныне мы с вами отправляемся на передовую, закончил академик.
К чему же такой далекий заход? На самолете за четыре часа были бы в Астрахани а теперь дней пять-шесть потратим. Так на передовую, извините меня, пробиваются только дезертиры, резко вымолвил Аким Морев.