Через несколько дней, довольно похохатывая, председатель колхоза доложил правлению, что профессор Каплер согласился принимать «отжим» от колхоза на тех условиях, какие ему через ту девушку выставил Иннокентий Жук.
Это дело, так сказать, мимоходом даст колхозу за год тысчонок десятьпятнадцать. Конечно, при наших миллионных круговоротах это пустяк. Но зачем же такими кусочками бросаться?
4
Подобные тысчонки сначала растревожили «губу» у Вяльцева.
Вы ведь его знаете, Вяльцева, какой он? Тощий-претощий, будто из одних костей и кожи. Но на ногу вихрь и мастер на все руки. В колхозе его называют «вездесущий» с ним колхозники сталкиваются всюду: в конторе, в коровнике, на поле.
Так вот подобные тысчонки встревожили Вяльцева, и он кинулся на поиски «резервов».
«Иначе всю инициативу на сегодняшний день сосредоточит в своих руках Иннокентий, изысканно сказал он сам себе. И потому я на сегодняшний день должен поставить вопрос в масштабе и проявить, хоть стой хоть падай, в полном духе новаторство: из ничего сделать нечто». Так он несколько дней ходил задумчивый, а порою вдруг загребал в кулак воздух и раздумчиво произносил:
Беру из пустыря и кладу на народный фронт трудовой капитал.
Десятки, а может, и сотни лет в Сарпинских степях скапливались, прокаленные солнцем, кости животныхкоров, лошадей. Обычно они оставались там, где забивали скот. Бурты. Еще издали их виднобелеют И вот однажды Вяльцев привез из Приволжска человека, который настолько был стар, что со спины походил на половник, поставленный на попа, а пушок на его голове так и поводило даже при еле заметном дуновении ветерка. Его приезд удивил Иннокентия Жука и особенно агронома Марию Ивановну, женщину замкнутую, несловоохотливую и почему-то очень нервную.
Это еще что за находка? спросила она, даже не назвав «находку» старцем, а просто «это».
Директором фабрики у нас будет Максим Максимович, чтобы сразу поднять цену старцу, выпалил Вяльцев.
То есть?
То есть под его руководством наши старушки будут гребешки, расчески выделывать.
Из чего? Материал где? наступал на Вяльцева Иннокентий Жук.
В степи. Видел, сколько там коровьих копыт, рогов? На миллион лет хватит. А Максим Максимовичмастер: шестьдесят два года на гребешковой фабрике в старом Приволжске проработал. То-то индустрия в городе былаодна гребешковая фабрика купца Тетерина! Так, что ли, говорю, Максим Максимович? наклоняясь к «находке», на ухо ему проревел Вяльцев.
Максим Максимович отшатнулся, и желтоватенький пушок у него на голове так и повело волной воздуха.
Ухо расколол! Орет! Громыхало!
Вяльцев отступил, точно перед ним заговорил грудной ребенок.
Да разве ты не глухой?
Не! Слышу все.
Что же? Притворяешься?
Эге! Чтобы при мне все, не таясь, говорили: дескать, глухой. А я за версту слышу, как мышь пищит.
Иннокентий Жук задумался, затем пристукнул кулаком по столу.
Башковитый Вяльцев, додумался! Что ж, собирай правление. Утвердим.
А на заседании правления в бой вступила и Мария Ивановна. Она предложила:
Нам следует заняться выработкой галет. Галетыэто такое полупресное печенье, способное пролежать, не портясь, и пять и десять лет. В таком печенье, то есть галетах, нуждается армия. Вот толкнуться бы к военным.
Выгода? спросил Вяльцев, считавший себя главным героем на сегодняшний день, и, протянув руку, потер палец о палец, как бы светля монету.
Выгода? И колхоз, да и колхозники ежегодно до ста тысяч пудов зерна отправляют на рынок в Приволжск. Это называется отправлять продукцию за двести километров в сыром виде. А я предлагаю: правление скупает зерно у колхозников по рыночным ценам, превращает его в муку и из муки вырабатывает галеты. Всем выгодно: колхозникам, колхозу, армии Обветренное лицо Марии Ивановны с красивыми чертами всегда казалось увядшим, а тут оно озарилось такой внутренней радостью, что стало по-девичьи моложавым.
«Рано она мужа потеряла да и смерть сынишки вишь ты, как все это красоту ее сковало», глядя на нее, подумал Иннокентий Жук.
А денька через два он уже отправился к командующему военным округом генералу армии Басову, человеку, как слышал Иннокентий, довольно суровому: «калякать не любит», но уж если даст словодержит его.
«На какой козе к нему подъехать, вот гвоздь в голове!» всю дорогу из Разлома до Приволжскадвести километровразмышлял Иннокентий Жук. Сидя в грузовой машине рядом с шофером, он то от страха перед генералом сжимался, то, разворачивая плечи, принимал гордый облик и шептал:
Да мы сами генералы! Но у того генерала все в рукахи гнев и милость.
В городе командующего округом пришлось долго ждать: он пропадал то на учебных занятиях где-то за Волгой, то на заседании облисполкома И Иннокентий Жук затосковал: не умел сидеть без дела. Правда, он побывал на рынке, осмотрел ларек колхоза «Гигант». Какой уж там ларекцелый магазин! Торговое помещение тянется вглубь. Зайдешьларек, а в нем вторая дверь и за нейопять ларек. Назови магазиномналог увеличат, а ларекналог меньше.
Полки, складские подвалы в «ларьке» пустовали. На виду стояли только бочки с арбузным медом, и в одной из них, открытой, плавал алюминиевый ковш. Иннокентий Жук подошел к открытой бочке, ковшом зачерпнул мед и стал струйкой сливать его обратно. Струйка густая и янтарная.
Вкусная, сказал он ик заведующему ларьком: Плохо шуруешь?
Нечем, Иннокентий Савельевич. Публика настоятельно требует деликатесы всяких принципов: мясочка, поросяточек, курочек, даже коровьи ноги и головы, вплоть до рубцов. Как что из колхоза доставят, публика рвет, не моргнув глазом, ответил заведующий, перегибаясь через прилавок, точно ящерица.
Ну, вы, вероятно, по изысканному стилю уже догадались, что заведующий «ларьком» единоутробный брат Вяльцева. Терентийимя ему, да будет вам известно.
Слов-то каких ты тут нахватался, не то поощряя, не то критикуя, произнес Иннокентий Жук, о чем-то соображая.
Здесь, в Приволжске, Иннокентий Савельевич, культурные слова впиваются в нового человека, как репьи в телячий хвост.
А вот уж телячий-то хвост вовсе далек от культуры.
Для, так сказать, ассоциации.
Эко брякнул! А кто продукты рвет? Городские, что ли?
Не только. Изволите знать, колхозники. Колхозники и рвут. Из деревень прутся.
«Прутся? Колхозники? У нас не прутся, а у них прутся. Куда? Зачем? так думал Иннокентий Жук, дожидаясь приема у командующего округом и тревожась, что генерал, выслушав, посмеется над ним, а то и хужешугнет. Ну, шугнуть-то я не дамся».
А командующий, уловив смысл из путаных слов Иннокентия Жука, который на этот раз прикинулся «темным», даже с облегчением сказал:
Дорогой Иннокентий Савельевич, да вы прямо-таки выручаете нас: второй год на складе лежит оборудование для галетной фабрики. Первоклассноесплошной конвейер. Только и видишь, когда муку засыпаешь в квашню, а что там дальше колдуют машины, не видать. Только уж на другом конце конвейерааккуратно уложенные в ящики галеты. Мы предлагали все это колхозам. Отказываются. Куда, говорят, нам фабрику! И по уставу не положено и велика. Просто в квашне бы, а то
«Э! А генерал-то простоват. Воин отличный, а в коммерции простоват», молниеносно определив характер генерала, подумал Иннокентий Жук и повел свою линию, говоря:
Галетная фабрика, конечно, тяжеловатое мероприятие для колхоза, почти обуза. Только сознание советского гражданинаармии надо помогать, не считаясь с обузой
Вот именно, армия нашастраж революции, подхватил генерал, не уловив хитринки в голосе председателя колхоза, а тот все так же растерянно продолжал:
Оборудование есть, половина дела сделана. Но ведь под него стены нужны а у нас в степи каждое бревно золоту равно, вот ведь оно чего. И лицо Иннокентия Жука сделалось придурковатым.
Зачем же из бревен? Из кирпича стройте! посоветовал генерал, уже пугаясь, как бы и этот председатель не отказался принять оборудование галетной фабрики. Генералу ведь приказано было заготовить сто тысяч тонн галет и в этом же году. Не заготовишьвыговор получишь. А тут, куда ни сунешься, отказ. Генерал же привык, как вояка, не уговаривать, а приказывать. Уговаривать вот таких, как Иннокентий Жук, ему нож острый. Да и то: этому Жуку предлагают первоклассное оборудование, а он чего-то пыхтит.
Подметив нетерпение генерала, Иннокентий Жук намеренно стал отступать все дальше и дальше: вздыхал, крутил головой, чесал за ухом или тупо глядел в угол генеральского кабинета, а сам в то же время «соображал»:
«Высокотехническое оборудованиездорово! Но как его перевезти? Наши грузовики в хозяйстве заняты. Или тот же кирпич. Из города его доставить надо. Год провозимся. А у нас под боком своя глина. Вот если бы генерал помог нам добыть оборудование для кирпичного заводика. Какой-то обалдуй из министерства запретил производить в колхозах кирпич кустарным способом. А тут: «Не мы, товарищ Обалдуй, производим, а военные». Под этой вывеской и себе бы миллиончик-другой кирпича оторвали».
Ну как, по рукам, что ли, Иннокентий Савельевич? Разопьем бутылочку коньяку а то и русской? А? Русской, конечно, уверенно подвел черту генерал.
Иннокентий встрепенулся.
По рукам-то по рукам, да как бы нам колхозники не надавали по шеямвот вопрос доподлинного значения. Советуете из кирпича строить? Его надо доставать в городеот нас двести верст по сухопутью. И загвоздка: возить не на чем.
Генерал сначала вскипел и готов был сказать: «А ну, ступай в другое место, поищи то, что тебе тут дают», но, всмотревшись в плаксиво-растерянное лицо председателя колхоза и сообразив, кто перед ним, мысленно произнес: «Хитер. Люблю таких! Этот через соломинку на дороге и то не перешагнет: подберети в хозяйство».
Вот почему генерал уверенно произнес:
Поможем. Дадим машины.
«Эге!» мелькнуло у Иннокентия Жука, но он продолжал так же вяло и раздумчиво:
А во-вторых, дорогонек городской кирпич. Благодать большую проявили бы вы, товарищ генерал, ежели бы помогли нам оборудованьице
Одним словом, Иннокентий, кроме оборудования для галетной фабрики (и почти задарма), «выколотил» еще старое оборудование для кирпичного завода, что «валялось» на военном складе. Затем, чтобы ускорить выпуск галет, в чем был крайне заинтересован командующий военным округом, генерал уже сам предложил председателю колхоза роту солдат, монтажников, два десятка машин для перевозки оборудования и даже сказал:
Перевозку, Иннокентий Савельевич, возьму на себя. Да и кирпичишек на первый случай подброшу: мы ведь строим военный городок и кирпич выпускаем сами. Сто тысяч выделим бесплатно, как шефы. Для нас это горсть семечек!
И в течение двух-трех месяцев при помощи доброго генерала была воздвигнута галетная фабрика, а при ней мукомольная мельница и на отлетенебольшой кирпичный завод. Как только все это приплюсовалось к гребешковой фабрике и мойке, хозяйство колхоза «Гигант» превратилось в своеобразный промышленно-сельскохозяйственный комбинат.
Но тут-то Мороженый бык и стал нажимать с особой силой:
Запрещено кирпич в колхозах производить. Ох, тоскует по тебе, товарищ Жук, особая камера в тюрьме!
А к чему на мою голову камера? Кирпич вырабатываем по приказу командующего военным округом товарища генерала армии а он вот-вот и маршал, для устрашения подчеркивал Иннокентий Жук. Вы ему и скажите: «Ох, товарищ генерал армии, почти маршал, тоскует по тебе особая камера в тюрьме!»
Но ведь вы кирпич и для себя вырабатываете. Вон сколько домов на улице появилось из кирпича. И коровий городок заложили, наседал Мороженый бык.
Э! А где это вы встретите такого дурака: готовит обильный стол для других, а сам голодный! Умный урвет со стола. Мы не вислоухие поросята.
Но ведь кирпичный завод принадлежит колхозу!
А кому же он должен принадлежать? Спекулянту, что ли? Командующий военным округомтоварищ шефзавод нам подарил, и мы его, как люди вежливые, приняли. Нельзя ведь отказом обижать шефа.
Ну а мойка, гребешки, мукомольная мельница, травы там всякие и черт те что? Доярки лекарственные травы собирают? Инициатива? Этак-то, глядя на вас, и другие колхозы на такое кинутся и запустят сельское хозяйство, упрямо и монотонно гудел Мороженый бык.
Тюрьмой грозите? Ай-яй-яй! Страх! Так я сегодня созову общее собрание колхозников и вам слово предоставлю. Может, убедите колхозников, и они намих слугамприкажут на галетной фабрике, на кирпичном заводе, на мойке крест поставить, гребешки, расчески и все прочее к шутам. Хотитесозову и вам слово предоставлю? Только не советую: колхозники у наснарод откровенный, как бы грубенько не вытолкнули вас из клуба!
Вот уж как заговорил Иннокентий Жук с Мороженым быком, да и со всеми, кто продолжал на него наседать: знал, колхозники взбунтуются, если перед ними заикнутся о том, что надо разрушить уже окрепшую систему хозяйства.
В том, что колхозники его полностью поддержат, Иннокентий Жук был уверен, однако начал стремительно худеть. Щеки всосались, нос отвис, в голосе появилось старческое дребезжание, а виски засеребрились. Райпрокурор Золотухин на основании материала, собранного Мороженым быком, завел толстое «дело» на Иннокентия Савельевича Жука, как на злостного нарушителя «всех и всяческих норм и уставов», что сулило обвиняемому самое меньшее десять лет тюрьмы.
Ничего не украл, в личных интересах крошки колхозной не тронул, и воттюрьма, при встрече пожаловался Иннокентий Жук Мордвиновусекретарю обкома по сельскому хозяйству, но тот, моргнув тускло-пустыми, как гороховый кисель, глазами, пригрозил:
Кулацкие-то приемчики из вас вытряхнут!
После этого Иннокентий Жук хотел было зайти к первому секретарю обкома Акиму Петровичу Мореву и не зашел, подумав: «Наверное, в одну дуду дудят. Линия. Попал я, значит, под ситуацию».
И «дело» за номером 302 уже завершалось и готовилось из комнаты райпрокурора переправиться в соседнююк народному судье, как вдруг от Акима Морева на имя секретаря райкома Лагутина поступила телеграмма: «Прекратите травлю Иннокентия Савельевича Жука». А через два дня было опубликовано решение Пленума Центрального Комитета партии, по которому колхозам предоставлялось полное право самостоятельно вершить внутренние вопросы, а кроме того, строить свои кирпичные заводы, мастерские и вообще обзаводиться кустарной промышленностью.
Мудрейшее указание: из жизненного сердца идет оно, произнес Иннокентий Жук, почти наизусть заучив решение Пленума, и облегченно вздохнул, а соседируководители колхозовс завистью:
Ай-яй-яй! Думали, под суд пойдет и по всем нарушениямв тюрьму, а он, оказывается, вершил самые наизаконнейшие дела.
5
Умываясь на кухне и припоминая всю предысторию колхоза, Иннокентий Жук, довольный, хохотнул. Недавно секретарь Центрального Комитета партии в докладе о сельском хозяйстве по-доброму отметил:
В колхозе «Гигант» председатель его, Иннокентий Савельевич Жук, работает с огоньком.
Приятно?
Да, конечно.
«Колхозный Пленум» открыл перед нами просторный путь, и мы по нему зашагаем в коммунизм и колхоз наш станет непобедимой твердыней, и слава о нем и обо мне, конечно, не померкнет никогда, прошептал, расчувствовавшись, Иннокентий Жук.
Чего это ты там шепчешь, Иннокентий? Иди завтракать, войдя со двора на кухоньку и ставя на стол крынку с молоком и холодную баранину, проговорила жена Катя еще заспанным и оттого, видимо, грудным, манящим голосом.
Шепчу и шепчу. А что? спросил он, пугаясь, что Катя уловила смысл его слов.
Ведь об этом не только шептать, но и думать нельзя. Сейчас же накинутся. Тот же Назаров скажет: «Зазнался, эгоизм проявляешь! Тебя следует в партийной баньке лошадиной щеткой протереть». Выходит, нельзя говорить о том, ради чего и живет Иннокентий Жук. Ему хорошо, на душе приятно: трудности переломили, колхоз вывели на дорогу изобилия. Победили, и молчи об этом! Почему?
Да чего-то не разобрала слава не померкнет, напомнила Катя.
А? Песню вспомнил партизанскую, увильнул он, подвигая к себе крынку с молоком и глядя на жену, которая словно купалась в лучах солнца, льющихся через окно в кухоньку.
Она в юбке, но без кофточки. Оголенные плечи у нее не жирные, но пышные, женственные, груди небольшие. Их видно через тонкую сорочку. Они приподнятые, упругие, почти девичьи. И талия у Кати почти такая же, какой была в первый год замужества. Да и вся она красивая. Вон шея точеная. На лице румянец. Ни одной морщинки. Хотя ей сорок. Любить бы такую жену: ведь не только красивая, но и умная, лучший помощник и советчик в делах.