Даем количество и качество!
Анна не повертывает головы.
Он начинает притворно кряхтеть, как бы от непомерной тяжести. Никита видит на лице Анны досаду. Ему хочется крикнуть, чтобы Егор не отвлекал людей. Однако на Егора уже никто не смотрит; в кустах запутался ветер, обрывает листья, трясет вершинами.
Вдруг охапка на плече Егора расползается, и сено водопадом летит под ноги. Егор нелепо взмахивает руками, стараясь удержать хоть немного, и потом долго стоит с вытянутыми руками. Лицо Никиты темнеет.
Будет шалить, дура!!
Все косятся на бригадира. Такой злобы в его голосе еще никто не слыхал.
Ну-ну, примиряюще говорит Егор и, быстро собрав сено, идет на прежнее место.
Ветер подхватил, вырвал
Он хочет что-то тихонько сообщить Анне, но она быстро отворачивается и, забирая охапку, прячет лицо в сено. Егор стоит с раскрытым ртом.
Ты вот что, Егор, уже без злобы говорит Никита. Бабы тут без нас доделают, пойдем! Дядя Трофим, я думаю, можно начинать?
Можно, отвечает Трофим.
И все трое быстро идут к стожарам.
Трофим и Егор опередили Никиту. Он работал со Степкой. Степка, как назло, путался в сене, перемешивал пласты. Начинало накрапывать. Никита сердился, покрикивал. От этого парень еще более терялся. Никита махнул рукой и последние пласты подавал уже молча.
Хлынул дождь. Степка с Никитой и все, кто им помогал, перемокли до нитки. С визгом разбежались и попрятались девчата. Из кустов, волоча за собой подпоры, выбежал Егор и упал под ближайший стог.
Никита принял на руки Степку и осмотрелся. Рядом с ним стояла Анна, и больше никого не было видно.
Ты начал Никита и, не договорив, толкнул ее под стог.
Там уже сидела Татьяна.
Анна прижалась в углубление. Никита сел рядом.
Постарше-то подогадливее, шутила, глядя на него, Татьяна.
Старый конь борозды не испортит, ответил Никита и прикрыл колени Анны своим пиджаком.
Холодно?
Нет, ничего.
Никите хотелось смеяться.
Она не спряталась вместе с другими? Бегала за кофтой. Но ведь кофта все равно промокла! Он наклонился к Анне и шепнул:
Мужа-то как срезала!..
На лесопункте он, сказала Анна. Выступал на собрании: «Товарищи, мы должны стать героями лесного фронта». После говорит мне: «И тебя подтягивать буду».
Подтянул?
Как же! Сговорились они с одним парнем. А десятник был знакомый. Ну, сказали ему: «Пять кубометров». Он поверил, не ходил смотреть, так и принял. А там и трех нет. Я узнала. «Так подтягиваешь?» Он туда-сюда. Пошла, сказала десятнику. Ходит, на меня косится. Я говорю: «Что так шибко рассердился?» Сама смеюсь. Он хмурится: «Худо, скучно, прямо беда». «Чего скучно-то?» «Вот это грустное положение». Тут нашу бригаду девушек премировали. Он отзывает меня к сторонке: «Я даже не считаю себя достойным стоять перед тобой на ногах». Мне опять смешно. «Ты бы меньше мудрил, а больше старался». Ну, вот с этого я его называю героем. Не нравится
Оба весело рассмеялись.
Вода стекала со стога прозрачной занавеской. Сразу заблестели лужи. На другом берегу, между ржаных полос, бежали к гумнам девчата. Когда гремел гром, они закрывали головы руками, приседали и, вероятно, вскрикивали, но ничего не было слышно. Казалось, шумит и плывет куда-то вся земля. И под этот шум Татьяна задремала.
Анна чуть подвинулась к Никите. Он почувствовал теплоту ее плеча и немного отстранился.
Ты мне не мешаешь, шепнула Анна. Двинься. Я не кусаюсь
Все пять отделов памятной книжки Никиты не объяснят, почему он, передовой колхозник, бригадир, сидел под стогом и не сердился на дождь, когда в других бригадах, может быть, замочили сено И Никита мысленно вписывал в книжку новый отдел: «Обстоятельства, из ряда вон происходящие по существу».
Над лесом, как из большого голубого окна, выглядывает солнце. Дождь постепенно стихает. В кустах лепечут листья. Где-то журчит вода. Над пожней поднимается широкая яркая радуга. Горизонт становится ясней, и за далекими ржаными склонами, как после большого пожара, широко дымится земля. Сразу становится тепло. Над кустами взлетают вороны и, отряхивая перемокшие крылья, орут радостно и глупо.
Со всех сторон выползает бригада. Хохочут, толкаются, сорят сено. Никита стоит у стога, смотрит на них и тоже смеется.
Где же ты изволила пропадать, дорогая жена? дурашливо кричит Егор и, подойдя к Анне, обнимает ее.
Анна делает резкое движение, но сразу же прижимается к нему мокрым плечом и стоит покорная.
С победой! говорит Никита.
Все замолкают. Но он больше ничего не говорит, берет у Степки из рук гармонь и садится на кочку. Все обступают его, как на празднике.
У Никиты плотно сжаты губы. Пальцы взволнованно пляшут на клавишах. Степка не узнает свою гармонь.
В полной форме наворачивает, тоном знатока произносит Егор.
Девчата принимаются голосить частушки.
Всем легко, радостно и немножко жаль, что завтра Никита будет уже не с ними.
Вечером после чаю Никита выходит в огород. За двором под старой березой у него скамейка. Здесь он иногда отдыхает, читает газеты. Он садится на скамейку и расстегивает ворот рубашки.
День уходит ясно и торжественно. Вот сияет на пригорке рожь. Тускнеет, как опаленная. В конце поля горит новая изгородь. Открывается берег. Безмолвные пожни и стога памятники человеческому труду. Тысячи раз виданное, исхоженное вдоль и поперек неизменно одно и то же. Но сегодня особенная тишина, и тени, и запахи, и как-то по-особенному кукует в лесу кукушка. Никита сидит, не двигаясь, прислушиваясь к биению своего сердца, и стараясь объяснить, что с ним происходит.
В соседнем огороде Анна. Она идет туда, где сидит Никита, и, навалившись грудью на изгородь, разглядывает его. Никита поднимается, снова садится.
Полезай сюда! в шутку говорит он.
Анна осматривается по сторонам и вдруг быстро лезет через изгородь. Он вскакивает, хочет помочь ей.
Отстань. Увидят
Согнувшись, она бежит под ветвями и встает к стволу березы. Глаза у нее блестят. Она босиком, без платка.
Никита стоит перед ней, растрепанный и смешной
Потом он идет по какой-то меже, запинаясь босыми ногами за камни, и не чувствует боли. Долго путается в овраге, в кустах, смотрит на ручей, на глинистые обнажения высоких берегов, сам не зная, как здесь оказался. В холодном ручье он мочит ноги и неподвижно сидит на камне. Из деревни слабо доносится пение петуха. Никита вскакивает, выпрямляется и кричит. Он смутно видит, как из кустов к нему идет какой-то маленький белый человек. Останавливается в двух шагах и смотрит на него. Это Степка.
Никита пытается сделать озабоченное лицо.
Овцу ищу
Степка осматривается по сторонам и хмурит светлые брови.
Никита берет Степку за плечо и, непонятно улыбаясь, тащит к деревне. Вырваться Степка не смеет. Он озирается. Под кустами тишина и страшноватый полумрак.
Чудное дело, куда запропала овца, еле сдерживая смех, говорит Никита.
Степка хочет сказать, что чью-то серую овцу с красным лоскутом в ухе он видел за кустами у дегтярного завода, но боится, что Никита поведет его туда. И тогда спрашивает:
А она серая?
Серая.
С кустиком?
С кустиком.
Ну, тогда не видал
Никита не переспрашивает. Он, кажется, забыл об овце. Молчание смущает Степку. Он старается найти тему для разговора. Шагает в ногу. Иногда сбивается. Переступает на месте и в это время хочет узнать, станет ли Никита держать его. Никита крепко держит.
А я в ручье головастиков ловил. Для аквариума в школу.
Никита молчит. Больше Степка ничего не может придумать. Они заходят в деревню. Степка думает, что он сейчас будет свободен. Нет, Никита держит и идет, идет с ним. Вот и часовня. Вот и дом Степки. Мать сидит на крыльце. Никита подводит Степку к матери, легонько толкает его.
На, да береги парня.
Степкина мать смотрит непонимающе. Хочет спросить у Степки, что случилось. Степка принимает вид взрослого. Отвечает равнодушно. Искали овцу. Но он чувствует, что с Никитой случилось что-то такое, о чем он не должен рассказывать ни матери, ни кому другому. Что? Степка еще не знает.
Глава третья
Жали рожь. Она вызрела дружно и от околицы до самой реки стояла густая, гривастая, с темно-голубыми разборами. Она затопила все поле, по обочинам разрывала кусты, скрыла камни и межи, попрятала дороги. Часть людей пришлось перебросить с незаконченного покоса в поле. Оставались ближние лога да одна небольшая пожня. С этим могли справиться старики. Склоны запестрели. Всюду шагали головастые суслоны. Скрипели тяжело нагруженные телеги. Попахивало овинами и свежим хлебом.
Никита приходил в первую бригаду жниц, шатаясь от радости и утомления. И если ему удавалось перекинуться с Анной двумя словами, всюду его сопровождала удача.
Получив газету, в которой сообщалось, что колхоз «Победа» по уборке стоит на первом месте, Никита смеялся. Он шел по полю, держа газету в руке, как знамя, и за ним двигалась шумная колонна мальчишек. На полосе они с Анной не взглянули друг на друга. Никита ткнул пальцем в список колхозов, Анна удивленно открыла глаза, потянулась через его плечо и полусогнутой рукой тихонько прижала Никиту к себе. Он стал вслух читать сводку и все путал названия колхозов.
Никита первый заговорил о посеве озимой пшеницы. Дело незнакомое собрание проходило вяло. У самого Никиты не было крепкой уверенности. Украдкой он посмотрел на Анну. Анна чуть заметно улыбнулась ему и кивнула. Никита поднялся и сказал такую речь, что все с ним согласились.
Вечером, когда пустели поля, Никита был еще полон желания бежать, делать, покрикивать. Он просыпался с улыбкой, как в младенчестве, и сразу перед ним все расцветало, и каждый угол темной и тесной избы готовил для него какие-то радости. Одна мысль о том, что впереди целый день тяжелого труда, хлопот, беготни и встреч, приводила его в восторг. Он вскакивал с постели, умывался в сенях холодной водой и стоял у порога, потягиваясь. Потом он шел босиком по мокрой траве, осматривал каждую сжатую вчера полосу, каждый наспех поставленный суслон и, не торопясь, подбирал опавшие колосья. У жнейки он проверял все винты и гайки, осматривал «пальцы» и, удовлетворенный, садился тут же курить.
Иногда его разыскивает Трофим. Босиком, с расстегнутым воротом, весь в дыму, он осторожно пробирается во ржи и покашливает. Нужно бы подняться к нему навстречу. Никита поворачивается и прячет глаза.
Две меры с суслона, говорит Трофим и, хотя Никита сидит кругом в колосьях, протягивает ему ладонь, полную крупного зерна.
Они перебирают зерна, выдувают пыль, нюхают, кладут их на зуб и, неторопливо шевеля челюстями и языком улавливают тончайшие оттенки вкуса.
На всех, даже за оврагом! говорит Трофим.
Удивительно. Я думал, там ничего не будет.
Дальше они понимают друг друга по движениям головы, по взглядам на ту или другую полосу. Конечно, по их настоянию поле засеяно до единого клочка. Но ведь в этом нет ничего особенного так должен сделать каждый!
На бугре тоже?
Не проползешь
Они курят Никита ковыряет большим пальцем ноги рыхлую землю. У Трофима на повети поет петух.
Обживутся, неожиданно произносит Трофим.
Брань?
Да нет. Так какое-то. Не договорив, Трофим машет рукой и ждет, что скажет Никита.
Никита смотрит на руку и молчит. Лица его не видно.
Трофим немножко удивлен. Он начинает жалеть, что так просто все выложил соседу. Но ведь Никита тоже ничего от него не скрывал. Он старается вспомнить, чем обидел Никиту, но в память ничего не приходит. Тогда он решает, что высказал это преждевременно и некстати, и хмурится.
Рожь отряхивается и выпрямляется. Скоро можно будет выходить с серпом.
Никита встает.
Видишь ты, говорит он, не глядя на Трофима, в таком деле советовать трудно.
Это так.
Они идут в деревню плечо к плечу и снова говорят об урожае.
Дома Трофим лезет на поветь и останавливается у постели молодых. Анна спит, отвернувшись от мужа
Днем Трофим колол у овина дрова и, натолкав полную теплину розовых ольховых поленьев, сидел на земле перед печью. В печи были щели. Все утро он возился, замазывая их глиной. Делал это внимательно и любовно, как несколько лет назад в своем овине. Когда приезжал со снопами Степка, Трофим заставлял его лезть в холодную печь, подавал пучок зажженной лучины и каждую щелку просматривал на свет. Теперь, круглая, похожая на громадную голову, печь была в заплатках, как в ранах, но не пускала ни одной искры. Тепло равномерно поднималось к черным блестящим пазухам, и было слышно, как шуршат и потрескивают сохнущие снопы.
Каждый раз он помогал Степке складывать воз и все смотрел в поле на разноцветные платки жниц. Слышались песни, смех. Стрекотала жнейка, и впереди нее две черные лошади как бы плыли по желтой вспененной реке.
Перед обедом заглянул на гумно Никита. Трофим обрадовался, хотел поговорить. Никита спешил и только на минуту остановился перед сушилом.
Ничего?
Больше не подкидываю.
Никита наклонился, подобрал с полу грабли, приставил их к стене, зачем-то отшвырнул ногой веник и хотел идти.
Печь совсем пропала, сказал Трофим.
Они не любили хвастаться и никогда не выражали друг другу одобрения прямо; это достигалось намеками, казалось бы, не относящимися к делу замечаниями: «Ведь сделать можно всяко». Или: «Тимошинцы хороши дровни делают. Из рук катятся». Затем следовали гмыкание и довольная улыбка. И всегда один проверял работу другого, как бы случайно. Но это всегда. Разница возрастов стиралась. Они были просто люди, хорошо умеющие делать.
Никита остановился, безмолвно пошевелил губами.
Да ты починил?
Починил.
Вот и хорошо.
Не посмотрев в глаза Трофиму, Никита снова повернулся. Трофим немножко побледнел.
У меня глаза фальшивят. Может, что не так.
Я на тебя надеюсь! уже на ходу крикнул Никита.
Трофим плюнул и пошел в теплину. Понятно, сейчас и некогда. Но ведь раньше они всегда находили время!
Трофиму нравилось в ней все. И то, что через нее и сына он видел непоколебимую крепость потомства, и то, что она просто, уверенно и, казалось, навсегда вошла в жизнь колхоза. В поле она делала за день столько, сколько давали вместе Татьяна и Фенька. Он знал ее по работе на покосе, но все-таки не утерпел: ходил ставить суслоны для того, чтобы посмотреть, как она жнет.
Серп она закидывала не часто, но брала решительно, по-мужски, сразу полгорсти. Завязывая, она быстро опускалась на одно колено, ударяла ладонью левой руки по комлям, потом выбрасывала правую руку вперед, левую к себе неуловимое движение, и сноп готов. Этот сноп можно было узнать из десятка: ровный, чистый, с гладким жестким комлем. За ней нечего было подбирать, и каким-то чудом жатвина не была помята ее ногами, как будто полосу сняли одним взмахом. Сначала он отметил только быстроту и четкость ее движения, другой разницы между работой ее и работой Феньки не нашел. Стал наблюдать за Фенькой внимательнее. Вот она завязывает сноп. Выравнивает комли. Раз, два Четыре раза ударяет по ним ладонью. Она затягивает его. Солома скрипит, топорщится, голова у снопа получается большая и неуклюжая. На земле валяются колосья. Фенька ходит от борозды к борозде, собирает их, мнет жнитво. Жнитво прижимается к земле, как будто по нему катались кони. Когда Трофим понял все это, он не мог уже без волнения смотреть на невестку, все искал случая сказать ей ласковое слово и уходил с великой печалью о сыне, о семье, о том, что не может разгадать, что произошло между ними.
Взглянуть на ее работу пришли девчата из другого колхоза, и с ними пришел незнакомый человек в очках. Он долго разговаривал с Анной, потом фотографировал ее и что-то писал к себе в книжку.
Потом Трофим видел в газете портрет невестки и заметки о ней. Ее называли «лучшей ударницей» по сельсовету. Стоила ли она этого? Да, стоила. Соседи говорили о ней без зависти. Анной гордились.
Но чем выше ставили люди невестку, тем острее была у Трофима боль. Он вспомнил деда, бабку, родителей и всех ровесников, с которыми прожил жизнь, горе и радости которых знал, как свои. В его время баба принимала мужа таким, каким он был, покорно и безропотно, и если это не был вор или пьяница, жизнь проходила, похожая на сотни и тысячи других никому не заметная и большая. Такая, как Анна, не может любить лодыря, хулигана или тронутого разумом. Но ведь за Егором ничего этого не было! В бане или на реке во время купанья он любовался складным и сильным телом сына. Он не без гордости наблюдал, как на собраниях Егор бойко читал газету. Все слушали почтительно, а девки, облокотившись на стол, заглядывались на густые Егоровы брови.