Непрекращающаяся артиллерийская канонада глухо стучалась в треснувшее стекло и навевала своеобразный фронтовой уют.
Взяв из книжного шкафа горку прекрасно иллюстрированных альбомов Вены, Будапешта, Рима и Венеции, она машинально перелистывала» их, одновременно думая о своем.
Альбом Будапешта особенно поразил ее. В фотографиях и рисунках вставал очень красивый, элегантный город, которого она, пробыв в Будапеште с месяц, так и не видела. И то правда, что Будапешт был страшно разбит, но даже его уцелевшие кварталы не произвели на нее такого сильного впечатления, как эти фото. Или Вена. Она вглядывалась в фотографии Грабена и Ринга, великолепнейших улиц австрийской красавицы столицы, и сопоставляла их с тем Грабеном и тем Рингом, что она видела на пути к Голышеву. Сегодняшняя Вена была совсем другим городомскучным, тесным и грязным. «Очевидно, город украшают главным образом люди», с грустью подумала она и, отбросив альбомы, задумалась о своем.
До сих пор она была твердо уверена в том, что досконально знала Воропаева. Иной раз ей даже начинало казаться, что она знает его глубже, чем он сам себя.
Она знала, что при всем своем большом и гибком уме, разностороннем образовании и огромном жизненном опыте Алексей Воропаев во многом непрактичный ребенок, что при его дьявольской энергии и выносливости он порой бывает ленив, вял, что его горячий, вечно мятущийся оптимизм легко переходит в апатию, что он порой теряет веру в свои силы и что его жене следует неукоснительно поддерживать в нем священный огонь самоуверенности. Она знала о Воропаеве все, что можно знать о дорогом человеке, и она любила его таким, каков он есть, и знала, что он нужен ей, потому что чем-то дополняет и обогащает ее самое.
И вот, подите же, оказывается, она не знала Воропаева и его душа для неепотемки.
Тонкая лестничка с оранжевыми пластмассовыми перилами заскрипела под чьими-то шагами. Раздался тихий, осторожный стук в дверь.
Войдите, и она невольно ощупала локтем вальтер.
Вошел пожилой человек в длинном зеленоватом пиджаке, показавшемся ей старомодным.
Прошу извинения, явладелец виллы, господин Петер Альтман (так без всякого стеснения и сообщил о себе, что он не просто Альтман, а господин Петер Альтман), представился вошедший старик. О, у вас, мадам, не тепло!.. Ай-ай-ай!.. Я сейчас прикажу, мадам То есть что эта я говорю. Я сейчас принесу вам корзиночку угля. Но я тысячу извинений, мадам если вы позволите, на один момент погасить свет и отдернуть драпировки Меня обеспокоило нечто, чему я не подберу названия Разрешите?
И, не ожидая ее разрешения, он погасил свет, прошел к окну и отдернул плотный занавес.
Вдали, в промежутке между высокими домами, пологой, мягкой, почти незаметной дугой неслись вверх стремительные лучи «катюш».
Это «катюша», не объясняя, сказала она.
А-а, вот оно!.. Катьюш! Да-да-да!.. Катьюш!.. Очень эффектно. И, говорят, страшно? Он уже прикрыл окно.
Все говоряточень страшно, сухо ответила Горева.
Мадам путешествует? любезно спросил он, кивнув на альбомы, и легким движением ноги подвинул к себе пуфик на дутых металлических лыжах, ожидая ее приглашения присесть и уже сгибая ноги.
Садитесь, пожалуйста, сказала она явно вынужденным тоном, и он тотчас присел.
Путешествуете? повторил он. Я много ездил, много видел, много жил, есть о чем вспомнить, сказал он так, как будто обещал ей много чего-то хорошего. Вы еще не были в Италии? вежливо спросил он.
Нет еще, ответила она.
Что так?
Успеется. Время в моих руках.
О да, теперьда.
Он помолчал, оглядывая комнату, точно она после поселения в ней советской женщины должна была выглядеть уже как-то по-новому.
Вам будет у нас хорошо, сказал он убежденно. Вы не проиграли, что остановились у Альтманов. Дай бог, чтобы и мы вспоминали вас добром. Уголь у нас есть, носить только некому, но, я полагаю, мадам доктор будет иметь солдата? Конечно, я так и полагал. Тогда это совсем просто. Утром завтрак? Нет? Тогда теплая вода для умыванья. Отлично. Чай вечером? А главное, мадам, это общение с нами. Вам предстоит много поработать с намио-о-о!.. Это нелегкий труд. Нет, нет!..
В этот вечер, как она ни отговаривалась, ей пришлось спуститься вниз, к Альтманам. Мадамблагоухающая и неожиданно молодая, очень кокетливо одетая во что-то самое простоеситцевое, встретила ее с таким радушием, что невольно казалосьпринимает Гореву за свою давнюю знакомую. Она то и дело прикусывала нижнюю губу, как будто боялась, что русская женщина скажет что-нибудь такое, от чего не устоишь на ногах. Когда Александра Ивановна улыбнулась, хозяйка подняла брови и широко раскрыла молодые шаловливые глаза, как бы приглашая ее посмеяться. Затем пришла дочь, сидевшая на чердаке и наблюдавшая за взрывами бомб и пожарами. Она присела к столу, раскрыв перед собой толстую клеенчатую тетрадь.
Мы будем все записывать, что услышим от вас, обрадовал гостью Петер Альтман. Мысли или советы и вообще все сведения. Это будет наша книга жизни.
Александра Ивановна пожалела тут, что обнаружила знание языка. До чего же просто тем из наших, кто владеет только родным языком, с них нечего, было спрашивать. А с другой стороны, ей хотелось и многое сказать этим людям и еще больше узнать самой.
Хорошо. Но давайте условимся, полная откровенность. Я тоже буду вас спрашивать.
Мадам прикусила губу и так раскрыла глаза, что брови ее вползли на лоб.
О, что же, это нормально, сразу же согласился Петер Альтман. А? Мы будем спрашивать и вы отвечать, а потом вы будете спрашивать О! Это нормально!.. Как по-твоему?
Жена быстро согласилась с ним. Она взяла вязанье, дочькарандаш, и господин Альтман произнес улыбаясь:
Ну, я начну с самых простых вопросов. Как живут люди на белом свете?
Об этом долго рассказывать, невольно улыбнулась Горева. Свет велик. Людей много. Я не знаю, кто вас интересует.
Лучше спрошу я, заторопилась хозяйка. Расскажите, что носят сейчас в Париже, в Лондоне, за океаном?
Что носят?.. Горева улыбнулась. Давно уже ей не приходились думать о подобных вещах.
Ну, у вас же с этой Антантой теперь такая дружба! Вы, конечно, все имеете: и моды, и масло! Ах, Гитлер, Гитлер!.. До этого аншлюсса наш австрийский шиллинг так крепко держался
Будем смотреть на жизнь веселее, ничего, вздохнул хозяин. Начнем с маленьких новостей
Горева, решив не сдаваться, старалась припомнить свои «европейские» впечатления.
Знаете, насколько в Румынии меня поразило обилие хорошо одетых женщин, храбро начала она, настолько в Венгрии ужасно удивили женщины, наряженные в пиджаки и брюки мужского покроя
Мужского покроя брюки? мадам Альтман невольно бросила взгляд в сторону дочери, как бы соображая, не опасен ли подобный разговор для слуха молодой девушки.
Сам Альтман был менее осторожен в ее присутствии.
А вы знаете, мадам Александрии, этот фасон у них ввел Салаши. Ах, негодяй! Он того Этот самый вроде Рема Есть такой анекдот: как зовут вашу супругу? Ее зовут полковник Гастон.
Дочка, не выдержав, засмеялась.
Горева продолжала чинно рассказывать:
Но, к счастью, это только в городах. В мадьярских же деревнях то и дело попадаются женщины, толстые до смешного.
Отчего бы? заинтересовалась мадам Альтман.
Представьте, от своеобразных фижм, надеваемых под платье. В Венгрии очень модно казаться широкобедрой.
Вот как? Не ожидала.
Зато в Вене, мадам Александрии, я надеюсь, ваш глаз отдохнет от всего чрезмерного на изящных фигурах наших женщин, Альтман, сощурившись, оглядел свою худощавую жену, на простых и с большим вкусом сшитых костюмах и, что самое, скажу вам, главное, незатейливых прическах.
В Вене я прежде всего обратила внимание на ноги. Вы знаете, все румынки носят высокие пробковые подошвы, и от этого их ноги напоминают копыта. Венгерки обуты грубо, по-мужски, и действительно только в Вене туфли на среднем каблуке так мило поэтизируют женскую ногу, что я готова плакать от зависти в своих хромовых сапогах, хоть они сшиты генеральским сапожником и, вероятно, были бы очень красивы, если б их носил мужчина
Вы будете иметь у нас такие туфли, мадам Александрии Это легко устроить.
Папа, ты мешаешь. Мадам что-то еще имеет сказать.
Нет, нет, ничего особенного. Что меня, правда, сначала поразило у вас в Вене, это здешнее пристрастие к трусам как к выходному костюму. Я до сих пор никак не привыкну к пожилым дамам в шерстяных пуловерах и трусах из синей чортовой кожи, с рюкзаками за спиной У нас ни одна самая смелая женщина не решилась бы пойти в оперу без чулок, а здесь ходяти ничего.
Это наша чисто венская непринужденность.
К сожалению, она почему-то ограничивается только костюмами. Альтманы сделали удивленные лица.
Я не ошибаюсь, господин Альтман?
Ха, немного ошибаетесь. Я, впрочем, заметил, что, обладая необыкновенно острым зрением и умением запоминать виденное, вы советские люди, слабы, не обижайтесь, очень слабы в этом чтобы типизировать, а?.. Так сказать, подводить итоги, а?.. Это большой недостаток.
Господин Петер Альтман откашлялся и взглянул на часы.
Гм, как поздно. Мадам Александрии, вы человек работающий, не так ли Мы отнимаем у вас часы отдыха, а?.. Итак, до завтра!
Дочка что-то записала в тетрадь, а Горева поднялась к себе, недоумевая, о чем она будет говорить завтра с людьми, которых ничто не интересовало всерьез. Они разговаривали с ней, как с туристкой, от нечего делать проехавшей через несколько стран и знавшей новости, о которых они не слышали.
Отношения с Альтманом развивались подобно сражению за Вену. Если до Альтмана доходил слух, что немцы подбрасывают подкрепления, Гореву к чаю не приглашали или, пригласив, радостно успокаивали:
В случае чего, мадам, мы скажем, что вы к нам отлично относитесь. А? Как вы на это смотрите? Ничего, мы дадим о вас хороший отзыв.
Но вот Альтманы стали устойчиво любезны и внимательны, ибо Вена была уже окончательно освобождена от немцев и Красная Армия ушла далеко на запад.
Однажды Горева позвонила генералу Короленко и попросила у него на целый день виллис.
Если вместе со мной, так хоть навеки, любезно пошутил генерал, и через какие-нибудь полчаса к вилле «Маркитта» подкатил новенький оппель-«капитан».
Горева взяла на прогулку Альтманиху с дочкой. Решено было осмотреть уцелевшие достопримечательности Вены. Был конец апреля, и некоторые деревья уже зацвели. Но на улицах еще попахивало дымом и трупами, хотя садовники уже высаживали на бульварные клумбы какие-то любовно ухоженные растеньица в бантиках из крашеной рогожи. В парках играли старые, все как один похожие на покойного императора Франца-Иосифа, шарманщики. На шарманках чистили клювы подслеповатые попугаи с выцветшими перьями и время от времени многозначительно покашливали, как пропойцы.
Ехать решили, придерживаясь маршрута, выработанного накануне вечером, сначала в Шенбрунн и, если останется время, взглянуть на дом Бетховена, где писалась «Героическая симфония». Мадам Альтман имела, впрочем, свой план. Она мечтала показать Горевой венские дворцы. Она считала, что дворцы запоминаются лучше музыки.
И что за удовольствие смотреть дом, скажем, даже Бетховена? Нет, право, это все равно, что рассматривать футляр от отсутствующей драгоценности.
Горевой ни за что не хотелось с ней согласиться, хотя и ей интересно было взглянуть на все это скульптурное великолепие старой императорской Вены. Но согласиться с Альтманзначило признать ее правой и в остальной части программы. А мадам Альтман во что бы то ни стало мечтала заглянуть в одно легкомысленное ночное заведеньице «Ку-ку», в котором она давно, по ее словам, не бывала, и выпить вина в пивной «У трех гусаров», последней штраусовской пивной, как уверяла мадам, таинственно закрыв глаза.
Она была типичная венкавсего хотела до одури и без стеснения об этом говорила, однако ничего себе не позволяла.
Горевой удалось настоять на своем, и они поехали в Шенбрунн.
Дворец был очень красив. Снаружи он выглядел не хуже царскосельских, а обставлен заметно беднее. Но парк был чудесен. Альтман-мать заплакала, увидев, что часть дворца разрушена бомбами, но тотчас утешилась, узнав, что бомбы американские. Она повела Гореву показывать будуары, спальни и уборные Марии-Терезии, быстро и толково посвящая ее во все альковные похождения австрийской династии за двести лет. Младшая Альтман осведомленно поправляла мать, когда та ошибалась.
В комнате, где жил, будучи в Вене, Наполеон, а потом умирал его сын, герцог Рейхштадтский, мадам Альтман пожалела, что вынесена мебель и нет ни знаменитой кровати Наполеона, ни его ночного горшка, стоявшего под кроватью.
Это такая милая штучка, маленькая, как вазочка для варенья, засмеялась она, прикусив губу.
Буксусы в парке были подстрижены самым причудливым образом, повсюду стояли скамейки с дождевыми сюрпризами и «водные махинации» эоловы арфы, водопады со свирелями, которые когда-то наполняли парк странным, сказочным звучанием. Впрочем, ни одна эолова арфа не действовала, так что приходилось верить мадам Альтман на слово.
Альтманша подхватила на ходу какого-то молодого с кудлатою бородою экскурсовода, которого почтительно назвала «доктором», и этот бледный, насмерть перепуганный «доктор» повел их в старые императорские конюшни, где находилась знаменитая коллекция карет всей династии Габсбургов. Некоторые кареты выглядели комфортабельнее автомобиля, хотя они были ровесницами Суворова.
Да, кстати, скажите мне, господин доктор, мог ли в этом дворце останавливаться наш Суворов?
Суворов? Простите, я никогда не слышал это имя.
А Кутузов?
Кутузов? Какой год?
Он командовал соединенной российско-австрийской армией против Наполеона в тысяча восемьсот пятом году.
Кутузов командовал объединенной русско-австрийской армией? «доктор» и Альтман-старшая переглянулись. Невероятно, мадам. Впрочем, я не военный, а вполне цивильный, я специалист по парку.
Альтман тоже вставила свое слово.
Вы, мадам Александрии, не совсем, очевидно, в курсе дела. Русский генерал сражался за нас? Никогда я не слышала об этом, вы понимаетени-ког-да. Доктор, займите нас лучше по своей специальности.
«Доктор» только и ждал этой просьбы.
Сад, сударыня, залепетал он, мучительно улыбаясь, это, как вы сами понимаете, образ счастья. Рай был садом. Великие люди действовали в садах. Платон и перипатетики беседовали со своими учениками под сенью платанов. Эпикур учил также в саду. Наконец греческие боги жили исключительно, как вы знаете, в садах, так называемых Елисейских Полях. В садах, сударыня, протекала и любовь с древнейших времен человечества. Римляне после своих восточных походов впервые создали в Италии сады для наслаждения. Армянские садовники научили своих римских коллег фигурной обрезке деревьев, придавая последним вид сладострастных дев.
Лоб «доктора» покрылся мелкими каплями пота.
Он промакнул лоб маленьким, не очень чистым платочком и продолжал о садах римских цезарей.
Зачем вы все это рассказываете? Горева не могла поверить, что «доктор» не шарлатан.
Вмешалась Альтман.
Это очень способный молодой ученый, мадам Александрии. Его рисунки право, прелестны, но с нами Аннет. Вы не возражаете, если я когда-нибудь приглашу доктора к нам?
Горева только махнула рукой.
Они поехали дальше. Дворцы заплясали в глазах. Потом дома знаменитых людей. В этот сумасшедший день они посетили одиннадцать известных Альтманихе квартир Бетховена из тридцати существующих.
Когда мы будем с вами в Бадене, я покажу вам еще пять других его баденских квартир, милостиво пообещала Альтман.
Она еще мечтала показать Горевой музей часов, где собрано что-то около десяти тысяч экспонатов, в том числе гигантские походные часы на колесах какого-то знаменитого эрцгерцога: этими часами он будто бы будил лагерь перед сражениями.
Такую армию, как австро-венгерская, незачем было и будить, она сама никогда не дожидалась сражения, а удирала заранее, заметила Горева, и Альтман приняла вызов.
Мы проигрывали сражения, это верно, но зато мы, мадам Александрии, выигрывали войны, которых даже и не вели, гордо ответила она, прищелкнув языком.
Потом она защебетала о том, что Венаэто особый мир.