Но сегодня деревья выглядели приветливыми и добродушными. Упавшие лиственницы простерли кверху руки, прощаясь с оставшимися стоять деревьями и благословляя их. А те, что стояли, склонились над рухнувшими друзьями, сочувствуя им и скорбя. Молоденькая лесная поросль была готова сбежать вниз, в объятия стариков, чтобы утешить и унять их тревогу.
II
На востоке у самого горизонта появилась узенькая белесая пленка. Тоненькая и застенчивая, она и вдаль и вширь отбросила от себя свет на землю. Постепенно начал светлеть снег. Стали видны черные снизу густые переплетения ветвей, на которых покоились пышные комья снега.
Не приберечь ли силы, не пойти ли немного медленнее?.. Нет! Если замедлишь ход остановишься, если остановишься сядешь, а если сядешь
Надо идти, упорно, настойчиво продвигаться вперед Десять километров Пусть даже двадцать! Дойти до своих, сохранив силы хотя бы для того, чтобы сказать им: «Мы спасены!» И снять с себя рюкзак и лечь Нет, нельзя, надо сначала вскипятить чай и за чаепитием обо всем подробно рассказать, а уж потом завалиться спать
И то ли он задремал на ходу, то ли в этот момент просто ни о чем не думал и потому так испугался, когда перед ним, вскинув огромную массу снега, выпорхнуло что-то очень большое, черное и, встряхиваясь на лету, поднялось кверху. Не отдавая себе отчета, он схватился за ружье. Ночевавший под снегом черный глухарь подлетел к ближайшему дереву и, усевшись на сук, стал оглядываться по сторонам. Николай выстрелил. Глухарь вздрогнул, пригнул голову, но тут же вытянул шею, удивленно разглядывая медленно упавшую на землю ветку.
«Мимо!» с досадой промелькнуло в голове Тогойкина. Выдернув из ружья стреляную гильзу, он быстро вложил заряженный дробью патрон и выстрелил второй раз. Глухарь взмахнул крыльями, словно бы собираясь взлететь, и рухнул на землю.
Тогойкин подбежал, поднял птицу, положил ее себе на колено и широко развернул твердый, жесткий хвост. На каждом пере было по одной белой круглой отметине.
Немного кружилась голова, ощущалась дрожь в коленях, а в ушах тихо шелестело, будто легко терлись друг об друга крупинки снега.
«Калмыкову суп», подумал он и, торопливо затолкав глухаря в рюкзак, вытащил утонувшую в снегу гильзу, извлек вторую из ружья, и ту и другую положил в патронташ дульцами вниз, снова зарядил ружье и двинулся в путь.
Прошел он не так много, и вдруг ослепительной яркости свет ударил ему в глаза. Всколыхнулась в глубоком вздохе земля. Вздрогнули и взъерошились деревья.
Пронизывая острыми лучами легкие облака на небе и разжигая ослепительно яркие костры на снегу, под многоярусной гигантской аркой всходило солнце.
Тогойкин спускался с высокого таежного хребта. Перед ним, насколько хватало глаз, расстилались необъятные просторы тайги. Лиственничные леса, сосновые боры, березовые рощи. Среди лесов и чащ белели широкие и узкие долины. Замерзшие горные реки, казалось, бежали, встряхивая, словно гривами, молодыми березками, окаймлявшими их берега. А выступы и впадины, холмы и овраги, подернутые голубоватыми тенями, засверкали, заиграли, задрожали пурпурными бликами, загорелись и заполыхали алыми вспышками, зарябили и заструились, точно разлившиеся реки. Купаясь в потоках света, сучья лиственниц, купы ив, ветви берез отогрелись и стали более гибкими. По-весеннему зашумела, зашелестела, запела ожившая тайга.
Тогойкин остановился, завороженный красотой света и звука. А когда двинулся дальше, по обе стороны от него засверкали бриллиантами чистой воды, зазвенели хрустальным звоном кристаллики инея на ветвях деревьев.
Земля и небо, все живое проснулось в одно время.
С громким шумом начали взлетать черные глухари и пестрые тетерки. Взметнувшимися комьями снега уносились стаи белых куропаток. Слышался свист рябчика, притаившегося в густых ветвях. С бойкой болтовней проносились рыжехвостые ронжи, хватаясь за сучья упавшего дерева, ероша свои сизые перья, вертя черными головками. Пестроголовые чечетки старательно заглядывали туда-сюда, суетились, бегали по дереву вверх и вниз, обшаривая и обыскивая его, словно потеряли что-то. Пестрый дятел прицепился к сухому дереву, воткнул в него свой крепкий клюв и, вибрируя им, издал дробный звук, разлившийся по всей шири тайги. Черный дятел желна с ярко-красным колпаком на макушке летел, оглашая лес то горестным рыданием, то заливистым смехом.
Как много, оказывается, в тайге крохотных, всего-то с наперсток величиной, но таких сказочно выносливых, преодолевающих ураганные ветры и лютые морозы птичек-богатырей! Такие на вид серенькие, невзрачные, они обладают великим многообразием голосов и характеров. Есть среди них и весьма бдительные советчики, всё поучающие: «Стой-постой, съест, съест!..» Есть и очень любознательные, те всё пищат: «Погляжу, посмотрю, погляжу, посмотрю» А то вдруг нетерпеливо зачирикает какая-нибудь из них: «Этот свой, свой, свой!..» Есть еще всем известная птичка зорянка, ее якуты называют лиственничным жаворонком. Сидит она на вершине самой высокой лиственницы, не отличишь ее от мелкой шишечки, а на заре затянет неотразимо нежную песню откуда что берется! За жестокую зиму ее горлышко, подобное серебряному колокольчику, нисколько не осипло, а, наоборот, стало еще чище и звонче. Кажется, именно на ее прекрасную песню откликнулось солнышко и протянуло ей свои лучи.
Кричать и шуметь летом может всяк имеющий горло. А попробуй-ка попой на таком лютом морозе!
С восхода солнца Николай все время шел в сопровождении самых разнообразных птиц. То ли за ним следовали одни и те же стаи, то ли его встречали новые?
Четвероногие бродят больше всего ночью, а пернатые резвятся днем. Тайга никогда не затихает, жизнь в ней никогда не прерывается.
Как только взошло солнце, крылатых стало больше, а четвероногих меньше. Изредка выглядывает из-под снега черномордая, рыжая голова колонка и в смертельном испуге ныряет обратно. Между соломинками сухой, припорошенной снегом травы пробегает серая мышь. С шумом и свистом прыгает по деревьям белка.
Пройдя такой долгий путь, Николай перестал интересоваться породами деревьев, не задумывался над тем, какие лощины и поляны он миновал. Он шел и шел, изредка поднимая голову, когда над ним пронзительно кричал ворон, или опускал взгляд, если из-под ног выскакивал заяц или вылетал глухарь.
Упорно, не останавливаясь, подавшись вперед, он продолжал свой путь.
Иногда ему казалось, что он видит мать, поминутно поглядывающую на дверь. Она тихо утирает ладонью слезы. А Лиза вообще будто все время где-то рядом. Она не плачет, она ободряет его своей милой улыбкой.
III
Николай заглянул сверху в глубокое ущелье, сплошь забитое беспорядочно наваленными деревьями, словно весеннее половодье натолкало их сюда, и с трудом узнал «свою» падь.
Минувшей ночью здесь обильно выпал снег, пушистый, как заячий мех. Ведь бывает же, что сбоку смотрит солнышко, а проплывающая тучка вдруг прольется ливнем. Так же и со снегом: завалит какой-нибудь небольшой участок земли и все. Рыхлый снег соскальзывает с деревьев на землю большими комьями. И оголенные мерзлые сучья кивают им тихо вослед.
Заметив, что и сам весь обсыпан снегом, Николай снял шапку и ударил ею об дерево. Сверху упал на него огромный пласт. Он распахнул пальто и встряхнулся; обжигая тело, через ворот скатился вниз по спине комок снега.
Холодный воздух и снег, растаявший под одеждой, взбодрили его, и он тронулся было с места, но тут на кустик тальника прямо перед ним сел воробей. Встряхнувшись и топорща перышки, он расправил жиденький хвостик, сверкнул бусинками глаз и прощебетал:
Тут че-век!..
А-а, Трифон Трифоныч! воскликнул Тогойкин. И правда, тут, тут я, мой дружок!.. Вытащив из кармана сухарь, Николай раскусил его, потер в ладонях и кинул крошки подальше на снег.
Как посыплются тут с деревьев воробушки, раскатываясь по снегу шерстяными шариками
«Скорее напоить Калмыкова горячим бульоном!» подумал Тогойкин и зашагал быстрее.
Ему почему-то казалось, что раз знакомые воробьи держатся так близко от людей, значит, и с людьми все благополучно.
Николай не помнит, долго ли он шел до низа длинного распадка и когда успел перейти широкую травянистую низину. Не подойдя еще к краю полянки, где находились его товарищи, он остановился и стал вглядываться сквозь покрытые изморозью ветви. Сначала он не мог найти «свой дом». У него так затуманилось сознание, что временами снег казался ему затянутым синим покрывалом. Несколько раз глубоко вздохнув и чуть успокоившись, он наконец различил слегка голубеющий бок самолета, припорошенный недавно выпавшим снегом. Тут до его слуха донеслось предостерегающее горловое бульканье ворона. Тогойкин стал внимательно разглядывать противоположную опушку леса. Притаясь в ветвях лиственницы, сидел ворон, вытянув шею в направлении носа самолета, то есть того места, где лежали покойные летчики.
Николай тихо стал снимать с плеча ружье, и в это время над ним бесшумно пролетел второй ворон, с болтавшейся на одной ноге петлей. Оказавшись над человеком, ворон испуганно метнулся было в сторону, но человек вмиг поймал его на мушку и выстрелил. Ворон, шумно хлопая уцелевшим крылом, плюхнулся посреди полянки и тотчас запрыгал в сторону. Тогойкин сбросил рюкзак, сорвал с ног лыжи и, подбежав, прикончил его ударом ноги.
Тут Николай увидел бегущих к нему девушек. Он быстренько отвязал от ноги ворона петлю, и сунув ее в карман, побежал им навстречу.
От волнения, от растерянности они молча топтались друг против друга.
Калмыков? резко выдохнул он наконец.
Жив, еще жив прошептала Катя, не сводя с Николая неподвижного взгляда. А ты?
Хорошо, я хорошо! проговорил он скороговоркой и помчался за рюкзаком и лыжами, а сзади послышался сердитый окрик Даши:
А ты бы сначала показался людям!
Тогойкин повернулся и побежал к самолету.
Здравствуйте! громко сказал он, вбежав в самолет с ружьем в руке, но, взглянув в сторону тяжело дышавшего Калмыкова, уже потише добавил: Погодите, я сейчас Он выскочил наружу и побежал мимо что-то кричавших ему девушек.
Возвращаясь к самолету с рюкзаком и лыжами, он с удивлением заметил, что все время не выпускал из рук ружье. Сейчас он оставил и ружье и лыжи и вошел в самолет только с рюкзаком.
Дошел я до колхоза сказал он и вытянул за хвост взлохмаченного глухаря. А может, сначала сварить его?
А может, ты сначала расскажешь! раздался негодующий голос Даши. Она стояла, склонившись над спавшим Губиным, и тормошила его: Вставай, Вася, вставай, Тогойкин пришел.
Вася проворно уселся, молча поглядел на Тогойкина и, пробормотав что-то невнятное, снова завалился.
Даша кинулась к нему, чтобы растолкать его, но схватилась за рукав Николая:
Ну, давай, рассказывай!
Дошел, значит, до колхоза тиская в руках глухаря, неуверенно заговорил Тогойкин. Шел и шел все на восток. Целый день Около полуночи пришел, значит, к одному дому. Старик там живет нет, целая семья! Старик отвез меня в колхоз, в поселок. На старом коне повез, зовут его Басыкый
Ну, а дальше?
Что дальше, Семен Ильич?
Ну, приехали в поселок, а потом?
Они уже знали, что мы приехали, им сообщил мальчик.
Какой мальчик? поинтересовался Иванов.
Да там один Наверно, школьник
Короче говоря, сюда-то приедут? с явным раздражением спросил Александр Попов.
Пошли собирать оленей. А в райком Вспомнив, что в райком отправился Егор Джергеев, Тогойкин осекся. Как только они соберут оленей, сразу же выйдут к нам Погодите, я лучше сварю вот это. Держа в одной руке бак, а в другой глухаря, Тогойкин устремился наружу.
Он совсем с ума спятил! злобно прошипел Фокин. Никого он не встретил. Вот сожрет свою птицу и исчезнет
Перестаньте! строго сказал Иванов и страдальчески сморщился. Как вам не надоест, Эдуард Леонтьевич?
Не Эдуард Леонтьевич, а капитан, товарищ капитан!
Ну, пусть капитан, голос Иванова смягчился. Самое нужное он уже сказал. Нашел людей и еще глухаря притащил.
Фокин отвернулся и, посапывая, заворчал что-то себе под нос.
IV
Тогойкин вытащил из-под снега остатки топлива, раздул костер и, поставив на огонь бак, набитый снегом, принялся щипать глухаря, пуская по ветру черные перья. Глухаря он разделал быстро, бросил его в бак, а сам присел на корточки у костра и, заслонив рукою лицо от огня, стал размышлять.
Встреча его с друзьями получилась какая-то странная. Сухо они его встретили, даже вроде и не обрадовались. Неужели они сердятся? Может быть, они считают, что он долго пропадал? Это он сам виноват, потому что говорить не умеет. Получилось так, будто дом старика где-то совсем близко и дойти до него ничего не стоило А что же, он должен был говорить, как ему было трудно? Зачем же хвастать перед этими измученными людьми?.. И все-таки они встретили его холодно
Николай улыбнулся, увидев идущих к нему девушек. Он сейчас все, все расскажет им и у них обо всем спросит.
Как звать-то, говоришь, коня, на котором ты ехал в поселок? спросила Даша.
Коня? Басыкый! с готовностью ответил Тогойкин. А жеребчик Барылан
Басыкый, Барылан серьезным тоном повторила Даша, как бы стараясь запомнить клички лошадей. А телят как?
Тогойкину этот вопрос не понравился, и, помолчав, он нехотя ответил:
Не знаю Не интересовался, товарищ Сенькина!
Старый конь Басыкый, молодой жеребец Барылан Выходит, жеребята барыланчики А люди, видно, там без имен? Хотя бы председатель колхоза или секретарь парторганизации!.. У колхоза нет, что ли, названия? Какой это колхоз? Где он? Когда за нами приедут? Сколько народу приедет? Не обращая внимания на то, что Катя дергала ее за руку, Даша спрашивала все требовательнее.
«Почему она так? Смеется надо мной, что ли? Как это люди без имен? недоумевая, размышлял про себя Тогойкин. Например, старик Иван Титов, охотник Прокопий, председатель Тимофей Иванович, Акулина Николаевна, дети»
Когда костер разгорелся слишком буйно и он потянулся пошуровать немного огонь, то с удивлением заметил, что девушки, тихо покачиваясь, поднялись на воздух и стали бесшумно отдаляться от него. Он собрал все силы, чтобы встать. А когда опомнился, девушки осторожно поддерживали его под руки и стояли они уже возле самолета. Он резко вскинул голову.
Зайди отдохни, Коля, мягко начала его упрашивать Катя.
А Калмыкову глухаря
Ты один умеешь управляться с костром, ты один можешь сварить глухаря! вспылила вдруг Даша. А мы с твоим глухарем не справимся?
«Почему она все время сердится? Просто они обе пропадают от усталости. Но Катя терпеливее», подумал он и, энергичными движениями освобождаясь от рук девушек, вошел в самолет.
Он не помнил, что, войдя в самолет, забормотал что-то невнятное и, медленно опустившись на пол, вытянулся и заснул
Проснулся он оттого, что кто-то сильно дергал его за руку.
Вначале ему показалось, что в самолете суетилось много народу. Он сел. Нет, тут были только свои. Над баком клубился густой пар, в носу приятно щекотал бодрящий запах зеленой лиственницы.
Тогойкин, пошатываясь, вышел и начал тереть лицо снегом. Вася хлопнул его по спине:
Ох и мировой же ты парень!
Вчера Вася пошел по его следам и принес куропатку, правда здорово исклеванную вороном. Но все равно они сварили суп с травами и листьями. Сегодня же вообще не ели. Масло боялись трогать У Семена Ильича разболелась нога, и он всю ночь не спал. Минувшей ночью волки подходили совсем близко, к краю поляны. А вороны ох и умны же эти сволочи! с тех пор как Тогойкин ушел, совсем обнаглели и не отходят «от того места». Вася обрадовался, узнав, что Тогойкин одного прикончил. Фокин это время меньше цеплялся, подавал голос, когда хотел есть, пить или сходить до ветру. Все остальное время он лежал, отвернувшись к стенке.
А впрочем, ну его! Вася махнул здоровой рукой, будто отгонял муху. А тебе далеко пришлось идти?
Там сказали километров восемьдесят.
Ого!.. Когда же они приедут?
Когда?.. Этой ночью или завтра утром.
А вы так и не зайдете! Даша высунулась из самолета, отодвинув ковер, заменявший дверь, и тотчас исчезла.
Парни вошли в самолет.
Оказалось, что запах цветущей лиственницы исходил от глухариного супа.
Девушки не только сварили глухаря, но еще испекли из муки какое-то очень вкусное блюдо, нечто среднее между оладьями и лепешками.
Уму непостижимо, на чем они стряпали!
За обедом Тогойкин уже более обстоятельно рассказал о своем путешествии.
Иван Васильевич осторожно расспрашивал его, как далеко до колхоза, сколько человек, на скольких оленях и примерно когда могут прибыть. В особенно интересных местах рассказа Попов издавал какие-то нечленораздельные звуки, явно сдерживая себя от крепкого словца. Коловоротов временами взволнованно шептал: «Марта Андреевна!» и утирал непрошеные слезы, но под конец успокоился и заулыбался. Девушки то одна, то другая задавали вопросы. Вася уже был в курсе событий и потому помогал Тогойкину подсказывал, вставляя слова. Фокин лежал и ел, отвернувшись к стенке.