Не ори на меня, огрызаюсь, такое чувство, будто я намеренно это сделал.
А разве нет?!
Я сказал, не ори на меня! Раз оступился и вы теперь вечно будете меня попрекать?! К твоему сведенью, я выпил то, что мне не предназначалось и тем самым спас девчонку.
Что ты мелешь? Джейсон хватает меня за больничную пижаму. Не хватает смелости сказать правду?
Я понимаю, что чтобы я сейчас ни сказал мне не поверят. И меня это выбешивает. Разжимаю пальцы брата и отталкиваю его в сторону.
Можешь проваливать отсюда туда, откуда приехал. Гневно смотрю на него. Небось, как всегда притворялся ох**нным парнем и клеил очередную девицу у себя в кафешке.
А что, если и так? он прищуривается. Завидно?
Да тут не завидовать, а сочувствовать нужно. Причем не тебе, а той лохушке, которая повелась на тебя. Ты ж как хамелеон, который приспосабливается под обстоятельства.
А ты обозленный на все и вся инвалид, но живешь же с этим.
Ооо, качаю головой, видимо, свидание оборвалось на самом интересном, раз ты такой нервный. Так надо было забить на мой звонок и продолжить то, чем ты там занимался. Ты же прекрасно слышал, что я был в неадеквате. Так чего ты приперся? Показать свою псевдо заботу? Нахер она мне сдалась, вот что я тебе скажу. Или лишний раз поиграть в героя перед родителями? Тебе мало почестей, которыми они тебя теперь осыпают?
Ты. Ни хрена. Не понимаешь. Цедит Джейсон и, развернувшись на пятках, покидает палату.
Все как всегда. У нас вечно остается какая-то недосказанность в предложениях.
Но хуже того, что я в полуобморочном состоянии вызвал Джейсона, оказался последующий разговор с врачом. Доктор Айзенберг заглянул ко мне после обеда, когда я вяло ковырялся в остатках клубничного желе.
Ну, здравствуй, Аарон. Давно не виделись.
Угу. Сую ложку в рот.
Сам расскажешь, как эта адская смесь попала в твой организм?
А что там было?
А ты не в курсе?
Поверьте, док, приехать в больницу в бессознательном состоянии и со стоякомне моя прихоть. И я был вам очень признателен, если бы вы мне подробно рассказали о том, что вам удалось выяснить из моих анализов. Это для того, чтобы я потом мог как следует разобраться с теми шутниками, которые это сделали.
Что ж, я не впервые сталкиваюсь с подростками в похожем состоянии. И обычно, это девушки. У которых, помимо всего прочего наблюдаются совершенные действия сексуального характера. То есть, их накачивают и
Я понял, к чему вы клоните. Мрачнею.
То, что ты выпил, доктор Айзенберг оказывается рядом с кроватью, было сделано для тебя?
Нет, качаю головой, для другого человека.
Что ж, пропорции препаратов были явно не соблюдены и завышены. Мужчина откашливается. Ты понимаешь, что это может вылиться в подсудное дело? Убить вас не убили бы, но нанесен непоправимый вред для здоровья. И сделано это было явно не с добрыми намерениями. А значит, это можно расценивать
Никак это не нужно расценивать, прерываю его речь.
Аарон, если бы эту смесь выпила бы девушка, а я прекрасно понимаю, что ее сделали не для парня, врач хмурится, последствия были бы печальнее. Если бы у нее оказался слабее организм, ее бы попросту отправили в отключку на несколько дней. И это не шутки. Такие действия наказуемы.
Я все понял и разберусь со всем самостоятельно. И, как совершеннолетний житель этого города, я имею право отказаться от предъявлений каких-либо претензий.
Ты уверен, что хочешь покрыть виновных? Не пожалеешь о своем решении?
Нет. Уверенно киваю в ответ.
Хорошо, дело твое. Но я обязан поговорить с твоими родителями.
Не стоит.
Аарон, дело даже не в случившемся. Врач машет перед моим носом папкой с моими анализами. Это даже хорошо, что ты попал к нам в больницу. Есть кое-какая динамика в твоем состоянии. И она не очень хорошая.
Я тогда даже ничему не удивился. В последнее время у меня в жизни почти ничего не происходит хорошего. Поэтому когда приехала мама с отцом, я отказался присутствовать на разговоре. Бесцельно блуждал по коридорам и рассматривал пациентов и их родных. Я ненавидел больницы не за то, что был здесь частым гостем. А за те эмоции, которыми были пропитаны эти стены. Сколько бы слоев красок на них не было, сколько бы жизнерадостных плакатов и фото не наклеено, все равно от них разило болью. Я повидал здесь многое: и счастливые лица на выписках из родильного отделения, и отчаяние у хирургического блока, когда от тебя ничего не зависит и ты ничем не можешь помочь, кроме как понадеется на опыт хирургов. И даже скорбь. Последнее можно прочувствовать на последнем этаже, где расположено онкологическое отделение. Именно туда меня притащил Джейсон после неудачной попытки суицида. Притащил на руках, без кресла и усадил на стул посреди коридора, чтобы я не мог никуда деться.
-Смотри, шипел он мне в лицо, смотри, как люди из последних сил цепляются за то, что ты готов был просрасть из-за своей слабости.
И я смотрел. Я видел стариков, людей средних лет, своих ровесников и даже детей, которые стоически терпели ад. И тогда, я, человек никогда не считавший себя сентиментальным, расплакался. Потому что мои беды оказались пустышкой по сравнению с тем, что переживали эти люди. И больше мыслей сделать с собой что либо не появлялось. Вот такая у меня вышла перезагрузка.
Да, по мнению остальных, я стал более жестоким и озлобленным. Но они не понимали, что за всем этим я скрываю самое обычное чувство страха. Как и сейчас, когда доктор Айзенберг что-то говорил моим родителям за закрытыми дверями своего кабинета, я попросту трусливо свалил. Боясь, что услышав что-то плохое, сорвусь и покажу свою слабость. А они не должны этого видеть. Вот поэтому я и дожидался лифта, чтобы поскорее скрыться со своего этажа. И совсем не ожидал увидеть там Аллегру в домашнем костюме и такой же биркой на руке, которая свидетельствовала о том, что она явно здесь не временный посетитель.
Ну, привет, въезжаю в лифт и делаю разворот.
Привет. Девушка засовывает руки в карманы кофты. Тебе куда?
В кафетерий. А тебе?
Тоже.
Почему ты выбрала именно грузовой лифт?
Здесь народу всегда мало. Отстраненно отвечает она. А ты?
По той же причине, отшучиваюсь, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. Не люблю большое скопление людей, они вечно пытаются усесться мне на коленки.
И это действует. Потому что она хлопает себя ладонью по лбу и хихикает, но тут же пытается стать серьезней.
Прости, не подумала и ляпнула ерунду.
Да ладно, я не в обиде.
Лифт останавливаются и я, как истинный джентльмен, пропускаю девушку вперед. А затем выкатываюсь следом и следуем к стойкам, где расположены сэндвичи и десерты. Не сговариваясь, берем одинаковые пирожные и стаканы с лимонадом.
Можно мне с тобой? удивляет ее вопрос.
Конечно, какие проблемы. Останавливаюсь у столика, где с одного края есть мягкий диванчик, а с другого пустота и я могу с легкостью ее заполнить своей коляской.
Как ты себя чувствуешь? Аллегра делает глоток из стакана.
Уже нормально.
Это хорошо. Она поджимает губы. Слушай я хотела бы извиниться и сказать тебе спасибо. Если бы не ты
Все в порядке. Опускаю глаза на свои руки, которые сжимали металлические дуги колес.
Нет, она качает головой, ты просто многого не знаешь. И если бы я тогда выпила тот напиток, были бы плачевные последствия. Так что ты меня спас. Спасибо тебе за это.
Эмм хорошо, если тебе это так важно, я принимаю твою благодарность. Говорю эти слова вслух, а сам про себя делаю пометки, что Майку это просто так не сойдет с рук. Но, тогда и ты прими мою. Ты тоже меня спасла. И от поцелуя с Рут и потом, когда вызвала скорую.
Ты помнишь? Ты же был в отключке, удивленно смотрит она на меня своими серебряными омутами и я впервые понимаю, что с Аллегрой что-то не так.
У нее уставший вид. Из-за сильной бледности кожи, выделяются синяки под глазами. И вообще, она выглядела так, будто последние сутки рыдала.
Почему ты здесь? пропускаю ее вопрос мимо ушей.
Временные проблемы со здоровьем. Она отстраняет взгляд в сторону и нервно теребит полоску на запястье.
Метка кардиологии, озвучиваю расшифровку цвета ее больничного браслета и она тут же одергивает рукав еще ниже, закрывая то, что я уже увидел. Что с тобой?
Какая разница? Аллегра моментально меняется в лице. И передо мной вместо добродушной девушки я вижу самого себя, только в девичьем обличии. Озлобленной и той, которая не хочет, чтобы кто-то лез в ее душу. Хочешь поиграть в психолога? Или простое любопытство берет верх?
Ни то, ни другое, поднимаю ладони вверх, будто показывая, что сдаюсь ей. Прости, полез не в свое дело.
Не делай так больше, произносит она с нравоучительными нотками в голосе, но вроде бы уже не сердится.
Но хоть скажи, ты надолго здесь?
Тебе-то, зачем эта информация? Сужаются ее глаза.
Ну, мне же надо коротать с кем-то время, жму плечами, а с тобой это будет происходить веселей.
Я ожидаю от него чего угодно: и посыла на три буквы, и выливания лимонада на мою голову и просто отрешенного молчания. Но вместо всего этого, она лишь вздыхает и откидывается на спинку диванчика. В ее глазах столько печали и еще непролитых слез, что я понимаю, да, она здесь надолго. Как и я. Мы обазаложники обстоятельств, которые пока не видят выхода из сложившейся ситуации.
14. Аарон
Эти две недели «после» оказались самыми странными в моей жизни. Во-первых, я обрел человека, в котором познал и близнеца по духу, и друга. Но это было позже. А сначала я коснулся дна, но не в прямом смысле, а метафорически. И весь мир снова погрузился в серый цвет.
Случилось это, когда меня все-таки затащили на ряд анализов и диагностик. И если на первом этапе у меня еще получалось воспринимать все со свойственной мне иронией и долей язвительности. То с каждым новым листом в моей истории болезни и, соответственно, мрачнеющим лицом врача, эта ирония блекла и сдувалась. И уж если в больницу зачастил отец, то дела реально обстояли паршиво.
Мам, подаю голос сразу же, как только она оказывается в палате, что со мной?
Понимаю по ее глазам, что она боялась этого вопроса. Мама мнется у порога и не решается подходить ближе, судорожно сжимая лямки сумки.
Мама? мне кажется, что в палате становится на несколько градусов холодней.
Аарон, наконец-то отмирает она и выдавливает слабую улыбку, все будет хорошо.
Будущее время вместо настоящего, сокрушенно озвучиваю свои догадки. И что что врачи говорят?
Я не сильна в их терминологии
Мне плевать на заумные слова, стопорю ее, скажи нормальным человеческим языком. Они должны были тебе разжевать всю информацию, так что не прикидывайся незнающей особой.
Мое раздражение логично. Я в кои-то веки интересуюсь своим здоровьем и меньше всего хочу, чтобы меня обманывали или приуменьшали действительное положение вещей. Потому что я впервые за все это время реально хотел быть полноценным членом этого общества. И причиной тому была Аллегра.
Наше общение сложно назвать приятельским. Это больше смахивает на временное сотрудничество. Просто потому что мы оба оказались в незавидном положении. А хандрить иногда полезно в компании. Мы редко целенаправленно договаривались о встречах. Просто находили друг друга в том или ином месте и зачастую сидели молча, каждый погруженный в свои мысли. И нам в этом молчании было комфортно. А когда мы о чем-то говорили, я все больше поражался тому, насколько мы с Аллегрой схожи. Иногда ее размышления казались настолько глубокими, будто ей уже давно за пятьдесят и она повидала многое на своем пути. А затем ты просто понимаешь, что это жизненные обстоятельства вынудили повзрослеть ее так рано. И в такие моменты становилось горько, ведь молодые люди вроде нас не должны вот так сидеть и говорить о вечном. О том, чему не суждено сбыться. Мы должны строить планы на будущее. Но кто-то незримой рукой постоянно выбивал фундамент и все рушилось. Сложно предугадать, что будет через год, если ты не знаешь, что будет завтра. Это самая любимая фраза Аллегры за последнее время, от которой у меня появлялись мурашки. И смотря в эти глаза серебряного цвета, мне до безумия хотелось, чтобы пресловутое «завтра» у нее выдавалось как можно безоблачней. Мне впервые хотелось сделать для другого человека что-то, что принесло бы ему хотя бы толику радости. Но, как оказалось, мое «завтра» тоже под вопросом.
Аарон, милый, мама подходит к постели и берет за руку, томография показала, что есть новые участки разрушений в позвоночнике.
И? Пусть вставят новую пластину, как и в прошлый раз.
Там там такой участок мама поджимает дрожащие губы, доктор Айзенберг говорит, что велик риск что вмешательство сделает еще хуже.
Насколько? во рту мгновенно пересыхает. Насколько, мама?!
Девяносто процентов того, то ты останешься прикованным к постели, заливается слезами она в ответ, обездвиженный по шею.
А без вмешательства? еле шевелю губами. Что будет без него?
Они не знают точно
Что будет?!! кричу и чувствую, как глаза предательски влажнеют.
Тоже самое, но мучительнее! срывается и мама в ответ, но тут же берет себя в руки. Ты не переживай, мы найдем других врачей. Мы будем искать новые виды лечения. Мы все попробуем
Но я ее уже не слышу, скидываю ее цепкие ладони и скатываюсь с постели в коляску. Несмотря на ее причитания, выруливаю из палаты и качусь, куда глаза глядят. Точнее ими я как раз едва что-то вижу, так как они полны слез и я безумно не хочу разрыдаться на глазах у всей больницы. Не сейчас. Не надо. В груди так мало воздуха, что я задыхаюсь. Мне как будто мало места в собственном теле.
Эй, Аллен, слышится знакомый голос, куда ты?
Отвали, Аллегра, проношусь мимо.
Дальше. Еще дальше по коридору. Еще один поворот. Лифт. Чьи-то возмущения по поводу отдавленных ног. Похрен. Взмываю на самый последний технический этаж и толкаю тяжеленную дверь, но она не открывается и тогда, я молочу по ней изо всех сил, сбивая костяшки в кровь. Ору от бессилия. Как вдруг, чья-то рука с бейджем скользит по сканеру и открывает мне спасительный выход. А еще помогает коляске перекатиться через высокий порог и вот, я на крыше. Смотрю на небо, на закат и понимаю, что сил кричать уже больше нет. Просто чувствую, как широко распахнутые глаза проливают слезы, а внутри пустота. Только тело дрожит и раскачивается из стороны в сторону. Я даже не совсем понимаю, что меня обнимают. Легко так и почти невесомо чьи-то руки покоятся у меня на плечах, притягивая к себе. И только по знакомому аромату яблок, узнаю Аллегру. Закрываю глаза и втягиваю этот запах, который удерживает меня на краю помутнения рассудка и зарываюсь в ее руку носом. Чувствую, как одна ладонь девушки медленно прохаживается по моим волосам, успокаивающе поглаживая. А затем, почти у самого уха, тихо звучит ее голос:
Когда ты захочешь плакать, позови меня. Я не обещаю тебя рассмешить, но я могу поплакать с тобой. Если однажды ты захочешь сбежать, позови меня. Я не обещаю уговорить тебя остаться, но я смогу сбежать с тобой. Если однажды ты не захочешь вообще кого-либо слышать, позови меня. Я обещаю прийти ради тебя. И обещаю вести себя тихо.
Но если однажды ты позовешь, а я не откликнусь, пожалуйста, поспеши ко мне! Вероятно, в этот момент я в тебе очень и очень нуждаюсь. Заканчиваю за Аллегрой цитирование известного Габриеля Гарсия Маркеса и вздыхаю. Потому что именно эти строки сейчас как ничто другое, передавали все мои чувства. И в порыве благодарности, я касаюсь губами ее кисти там, где можно прочувствовать пульс.
Аллегра на мгновение замирает и мне кажется, что я поступил неправильно, ведь она мягко выдергивает руку и я больше не чувствую ее тела позади себя. Но лишь на короткое мгновение. Потому что в следующую секунду, она оказывается у меня коленях, обнимая меня изо всех сил. И я обнимаю ее в ответ.
15. Аллегра
Меня наконец-то завтра выписывают.
Выдыхаю и улыбаюсь своему отражению в зеркале. Это самая прекрасная новость на сегодняшний день. Не без дополнительных ограничений, но я готова смириться и с ними. Лишь бы поскорее свалить отсюда и больше не видеть эти больничные стены. А еще я очень хочу поделиться своей радостью с Алленом и как раз направлялась к нему, как сам парень промчался мимо по коридору так, будто за ним кто-то гнался. Для всех остальных, он вновь оказался несносным Аароном, который в очередной раз выкидывал номер, когда ему было что-то не по душе. Однако если бы они были внимательнее, то разглядели бы кое-что другое в нем.