Так вы хотите, чтобы она осталась безграмотной?
Я не желаю, чтобы из нее вышла педантка. Достаточно будет, если она сумеет привлечь внимание благородного принца и согреть его постель; тогда на нее обязательно кто-нибудь польстится.
Они беседовали, не обращая на меня внимания, но тон был мне ясен, и я сжалась от стыдая уже тогда понимала, что мне должно быть стыдно. Когда же их беседа наконец подошла к концу, Изабелла впервые за все это время посмотрела мне прямо в глаза.
Учись быть послушной и смиренной, Екатерина, чтобы оправдать свою знатную фамилию. Если же станешь бесчинствовать, тебя высекут розгами.
Я потупилась.
Если будешь угрюмой, никто не возьмет тебя в жены, несмотря на то что ты Валуа. Ни одному мужчине не нужна мрачная супруга. А если у тебя не будет мужа, ты останешься здесь и пострижешься в монахини, как твоя сестра Мария.
Это были последние слова моей матери. Она уехала, так и не прикоснувшись ко мне. Я не была угрюмой, но как бы это объяснить? Просто меня пугала жизнь, которой я не знала и не понимала.
Нас с Мишель поселили в одной келье. Жаловаться мне было не на что: в конце концов, нас с сестрой не разделили, мы были вместе, да и обстановка в нашем жилище была неплохая, хоть и скудная. Мы ведь все-таки были принцессами. Мне велели ложиться в постель, не болтать и поскорее засыпать, чтобы завтра встать еще до рассвета к заутрене по сигналу колокола. С этого и должна была начаться моя жизнь в монастыре Пуасси.
Так я и сделала. В ту пору никаких особых материальных потребностей у меня не было. Я была вымыта, накормлена, мне давали совсем немного наставлений, я посещала все службы и училась респонсорному пению. Я научилась послушанию и смирению, но не обрела уверенности в себе, в отличие от своей благословенной сестры Мишель. В общем, для меня это была отупляющая жизнь, монотонность которой разбавлялась переживаниями о некоем неизвестном принце, который явится однажды и заберет меня отсюда, если я буду достаточно красивой и скромной. Такое существование меня угнетало.
«Они нуждаются в дисциплине», сказала королева на прощанье.
К ней-то нас и приучали. Без любви. Без привязанности. Правила настоятельницы, нашей двоюродной бабушки Марии, были строгими и нерушимыми, и моя жизнь в Пуасси напоминала заточение в каменной гробнице.
Какие грехи ты совершила на этой неделе, Екатерина? спросила настоятельница, как делала это каждую неделю.
Я нарушила обет молчания, матушка.
Единожды?
Нет, каждый вечер, призналась я, неотрывно глядя на подол ее красивого тонкого одеяния.
Зачем же ты это делала?
Чтобы поговорить с Мишель, матушка.
В сестре я находила источник сил и успокоения. Она была моим утешением. С наступлением темноты, когда по полу бегали крысы и ночные тени подкрадывались вплотную к моей кровати, Мишель была мне просто необходима. Мне обязательно нужно было слышать голос сестры и крепко держать ее за руку. Я уже говорила, что в детстве у меня не было уверенности в себе; не было также и отваги.
Настоятельница выслушала мое признание с ужасающим равнодушием; лишь ее белый головной убор слегка дрогнул.
Ты исповедовалась в этом?
Да, матушка.
Ты простоишь на коленях два часа перед алтарем. Это научит тебя соблюдать обет молчания и другие правила. А если будешь упорствовать в нарушениях, Екатерина, я переведу тебя в отдельную келью, лишив общества сестры.
Эта угроза заставила меня содрогнуться от ужаса. Выполняя епитимью, я очень страдала, стоя на ноющих от боли коленях в зловещей тишине церкви, наполненной пугающими тенями, но извлекла из этого важный урок. Я больше ни разу не нарушила монастырские правила: угроза расставания с Мишель была гораздо более действенным средством устрашения, чем розги. Мое сознание было слишком слабым, чтобы выдержать испытание одиночеством. Поэтому по вечерам я молчала и тихо плакала, уткнувшись лицом в надежное плечо сестры, пока не поняла, что мои слезы ничего не значат. Нам было не под силу вырваться за пределы сырых промозглых стен монастыря Пуасси и спрятаться от местных суровых правил.
Ты не должна болтать, твердила мне настоятельница. Но я также не хочу слышать твое хныканье. Благодари Господа за Его доброту и великодушие, ибо Он дал тебе крышу над головой и пищу твоим устам.
Новая угроза с ее стороны была слишком очевидна. И я больше не плакала.
Я входила в пору юности, но с течением лет не становилась более уверенной в себе и уравновешенной. Я научилась контролировать свои эмоции, выражение лица и каждое произнесенное слово из страха, что меня обидят. У меня не было карт или схем, которые могли бы привести меня к таким понятиям, как любовь или хотя бы привязанность: я не знала, чем измеряются такие чувства и как на них реагировать.
Как мог ребенок, не знавший, что такое тепло материнских рук, небрежные ласки отца или хотя бы казенная забота гувернантки, входившая в ее обязанности, понять мощь и восторг любви, которую дарят свободно, без каких-либо условий? Любовь со всеми ее хитросплетениями была мне неведома.
В те годы мне было ясно лишь одно: если идти строго по узкой тропке дозволенного и подчиняться диктату власти, этим можно заработать снисхождение, а иногдахоть и редкодаже награду.
Я слышала, что ты немного умеешь играть на лютне, как-то заметила настоятельница.
Да, матушка, ответила я и покраснела от удовольствия.
Это хорошо, кивнула она, обратив внимание на мои пылающие щеки. Но гордынявеликий грех. Поэтому во искупление перед вечерней молитвой тебе следует трижды прочесть «Аве Мария» и «Отче наш».
Выходило, что, если я буду старательно выполнять все правила и вести праведную жизнь, какой ожидала от меня настоятельница, я стану девушкой, достойной любви. Наверное, тогда король, мой отец, меня признает и одарит своим расположением. А королева-мать полюбит и наконец-то мне улыбнется. Возможно, в этом случае кто-нибудь вызволит меня из Пуасси и я смогу зажить так, как и подобает принцессе из рода Валуа согласно представлениям моего незрелого ума: обрету роскошное окружение, буду разодета в шелка и смогу спать на мягкой постели.
Я никогда не умела контролировать свои грезы о светлом будущем. Мое сердце оставалось безрассудно нежным и жаждущим любви, даже когда детские мечты о спасении потерпели крах. Никто так и не явился в мою монашескую келью, чтобы вызволить меня оттуда. Какой бы смиренной и послушной я ни была, реальный кандидат в мужья на моем горизонте не появлялся.
Я столько лет не видела королеву, что уже потеряла счет времени.
А затем, когда приближалось мое пятнадцатилетие, Изабелла, наша непредсказуемая и вечно пропадавшая где-то мать, внезапно вновь почтила Пуасси своим визитом. Когда меня позвали, я отправилась к ней, призвав на помощь все свое самообладание, которому научилась с огромным трудом. Мишель к этому времени уже вышла замуж за бургундского кузена и не могла быть сейчас рядом со мной, и я очень об этом сожалела.
Ты выросла, Екатерина, заметила королева. И потому, полагаю, мне нужно поискать в своем гардеробе новые наряды для тебя.
Ее оценивающий взгляд скользнул по грубой ткани монашеской рясы, обтягивающей мое юное девичье тело, и задержался на сильно потертых кожаных башмаках. Ее собственные соблазнительно округлые формы были затянуты в шелк и дорогое дамасское сукно; должно быть, королева подумала о том, что ей придется потратиться не для собственного удовольствия, и ее губы напряженно сжались. Но затем она вдруг улыбнулась, поразив меня, подошла вплотную и, взяв меня за подбородок, повернула мое лицо к свету, с трудом пробивавшемуся сквозь узкое, похожее на бойницу окно монастырской комнаты.
Я старалась выдерживать крепкое прикосновение ее пальцев и этот пристальный осмотр, сохраняя внутреннее спокойствие, которым на самом деле не обладала, и поймала себя на том, что инстинктивно затаила дыхание. Я просто не осмеливалась поднять глаза на мать.
Сколько же тебе лет? задумчиво произнесла она. Четырнадцать? Пятнадцать? Ты почти взрослая женщина.
Теперь я все-таки рискнула на нее взглянуть. Изабелла поджала губы; ее внимательные глаза оценивающе рассматривали черты моего лица, в то время как тонкие пальцы теребили локон, выбившийся из-под моего чепца.
Внешне ты истинная Валуа. В целом неплохо. В тебе даже есть некая элегантность, которой я не ожидала. Она слабо улыбнулась. Волосы такого же цвета, как и мои, золотая пряжа; и характер, вероятно, тоже будет как у меня. Даже не знаю, пожалеть тебя за это или поздравить. Ее взгляд стал напряженным. Да, пора выдавать тебя замуж. И у меня на примете есть подходящий женихесли, конечно, мне удастся его заарканить, а потом еще и удержать. Что ты об этом думаешь?
Жених. Муж. Мои глаза округлились, внутри разлилось сладостное ожидание, напоминавшее тепло от чашки подогретого эля морозным утром; но поскольку все это было для меня полной неожиданностью, я даже не могла сказать, что об этом думаю. Да, я долго этого ждала, упорно молилась, чтобы это произошло, но когда заветный миг настал
Ты вообще способна выразить собственное мнение, Екатерина? язвительно спросила Изабелла.
Я сочла такое замечание несправедливым, ведь у матери не было возможности поинтересоваться моим мнением с того самого дня, когда она привезла меня в Пуасси. Впрочем, я бы все равно не посмела его высказать.
Я хотела бы выйти замуж, наконец сумела произнести я, как и положено почтительной дочери.
Но станешь ли ты хорошей женой? Для осуществления моих целей ты должна быть безупречной. Ты достаточно хорошенькая, по крови ты Валуа, у тебя безупречное сложение, и ничто не указывает на то, что ты можешь оказаться бесплодной, вслух рассуждала она. От последних слов я покраснела. Но, к сожалению, однажды он уже отверг тебя. Жаль, конечно.
Кто отверг меня, маман?
Да этот мясник Генрих, у которого руки по локоть в крови.
Это было потрясением. Я растерянно заморгала и вся обратилась в слух.
Генрих, король Англии, раздраженно бросила Изабелла, объяснив мое удивление полным невежеством. Твое приданое показалось его августейшеству недостаточно хорошим, внушительным и богатым.
Я лишилась дара речи; тревожная тяжесть в груди сменилась нервной дрожью. Мою руку предлагали королю Англии, вокруг моего приданого торговались, и в конце концов моя кандидатура была отвергнута. И все это без моего ведома!
Вопрос лишь в том, сможем ли мы его переубедить? Отпустив меня, мать прищелкнула пальцами, как будто с помощью магии пыталась найти решение проблемы в этой холодной комнате.
У меня появилась возможность отступить назад. Что я и сделала, и к тому же осмелилась снова задать вопрос:
А он станет рассматривать вариант, от которого однажды уже отказался?
Генрих хочет заполучить Францию, довольно охотно ответила Изабелла, словно обрадовавшись, что у нее появился благодарный слушатель; но насмешка в ее голосе быстро поставила меня на место. Ему мало нашей крови, пролитой по его вине в битве при Азенкуре. Благодаря какому-то древнему родству с его давным-давно почившей прародительницей Изабеллой из рода Валуа, которая была замужем за английским королем, он теперь хочет заполучить для себя и своих наследников всю Францию. Мать вновь внимательно посмотрела на меня. Генрих согласился взять тебя в жены, но при условии, что ты в качестве приданого принесешь ему в подоле своей сорочки два миллиона золотых крон. Два миллиона!
Ужасно много! У меня даже перехватило дыхание: я просто не могла себе представить такого количества золотых монет.
Неужели я стóю этих денег, маман? Это было за гранью моего понимания.
Нет. Разумеется, не стóишь. Мы предложили английскому королю шестьсот тысяч и заявили, что, учитывая наше нынешнее финансовое положение, он должен считать большой удачей возможность получить такую сумму. Тогда он потребовал восемьсот тысяч помимо твоего приданого, но никак не меньше. На этом все и закончилось. У нас таких денег нет, а наш король слишком глуп даже для того, чтобы самостоятельно надеть чулки, не то что вести серьезные переговоры о браке собственной дочери.
Выходит, Генрих меня не хочет. Мои надежды, подобно ласточкам, высоко воспарив поначалу, резко устремились вниз. Не быть мне королевой Англии
Ты еще можешь ею стать, если нам удастся напомнить Генриху о твоем существовании. И как же мы напомним о тебе твоему принцу, ma petite? Казалось, мать была даже по-своему ласкова со мной, но в ее голосе все равно слышалась откровенная насмешка. Изабелла взяла меня за плечи и развернула к себе лицом. Может быть, отправить тебя на поле битвы, чтобы Генрих окинул беглым взглядом твои достоинства, пока прорубает своим зловещим мечом путь сквозь ряды наших французских подданных? Или выставить тебя на крепостную стену во время осады, чтобы он смог смотреть на свою потенциальную невесту, пока обрекает на голодную смерть наш народ в окруженном городе? Она вдруг резко меня отпустила.
Иногда я просто не знаю, как договариваться с таким человеком. Но я должна быть убедительна. Генрих нам необходим. Он нужен нам для альянса с Валуа против тех, кто хочет довести Францию до гражданской войны. И кажется, я нашла выход. Мы пошлем Генриху твой портрет, чтобы он смог оценить хваленую внешность женщин рода Валуа, прежде чем начнет рыскать глазами по сторонам в поисках другой невесты. Изабелла вновь остановила задумчивый взгляд на моем лице и в сердцах притопнула ногой.
Ее слова глубоко запали мне в душу. Если Генрих, король Англии, найдет себе невесту где-нибудь еще, что тогда будет со мной? Стены моей темницы в монастыре Пуасси показались мне еще выше и холоднее. Брак с предводителем неприятельской армии, человеком, который без каких-либо угрызений совести обильно проливал французскую кровь при Азенкуре, был для меня все равно оправдан, тем более что этот человеккороль и богат. То ли в порыве внезапной отваги, то ли от отчаяния я внезапно схватила Изабеллу за рукав ее расшитого золотом дорогого платья.
Мне бы очень хотелось выйти замуж за Генриха! Я услышала собственный голос как бы со стороны и отметила, что в нем звучит безысходность. Если бы только вы могли напомнить ему о моем существовании!
В глазах Изабеллы появилось презрение к такой наивности, и я судорожно сглотнула, но затем вдруг спросила первое, что пришло мне на ум:
Он молод?
Типичный вопрос для юной девушки. За ним последовал еще один:
Он хорош собой?
Изабелла стряхнула мою руку со своего рукава и направилась к двери, недовольно шурша юбками по грубому деревянному полу, и я сразу же пожалела, что не сдержалась и произнесла эти неосторожные слова.
Глупые вопросы. Ты слишком назойлива, Екатерина. Ни один мужчина не захочет взять в жены девицу, нарушающую границы приличий. Королю Англии нужна тихая, послушная жена. Она вдруг задумалась, и ее губы, изогнутые в элегантной презрительной усмешке, сурово сжались и вытянулись в узкую линию. Но я, наверное, все-таки пошлю ему твой портрет; будем надеяться, что расходы на хорошего художника себя оправдают. Ее губы снова улыбались, и в глазах появился азартный блеск, как у рыбака, внезапно придумавшего, как ему перехитрить щуку, слишком долго водившую его за нос.
Возможно, еще не все потеряно и нам удастся сковать Генриха узами брака. И ты все еще можешь стать краеугольным камнем нашего альянса, ma petite Екатерина. О да. Изабелла улыбнулась, на этот раз уже немного теплее. Я это устрою.
И она устроила. А моя голова тем временем была заполнена мыслями о свадьбе.
Почему я так сильно желала этого замужества? Оно значило для меня гораздо больше, чем богатство и титул. Я знала, что этот брак откроет мне двери в другой мир: мир, который никак не может быть хуже того, где я провела свои детские годы.
По правде говоря, мне мучительно хотелось почувствовать близость, любовь. Так почему же я не могу обрести этого с Генрихом, королем Англии? И при этом совсем не важно, даже если он уродлив, как дьявол, или уже успел сразить наших благородных французских аристократов на поле брани. Я буду просто женой своего мужа, королевой Англии, и это станет для меня великим благом. А со временем, возможно, он полюбит меня, как и я его
Не дай ему возможности передумать, Кэт, твердила навестившая меня Мишель; даже став герцогиней бургундской, она обо мне не забывала. Ты не видела Генриха, не разговаривала с ним; он вдвое старше тебя. Он вспомнил о тебе лишь после того, как спросил об Изабелле. А потом о Жанне. А потом даже о Марии. Мишель с циничной дотошностью перечисляла имена наших старших сестер, загибая пальцы. Ты спросишь, каким образом я избежала этой участи? Вероятно, Генрих просто не знал о моем существовании. А теперь я уже занята, недоступна для него. Когда она предостерегала меня, выражение ее лица было очень серьезным.