Словом, она так часто поступала, как того хотят другие, так что и забыла, каково это поступать так как хочет она. А разучившись, слушать свои желания перестала понимать, чего она хочет.
Анна знала, несмотря на борьбу между долгом и желаниями она и теперь поступит так как того требуют обстоятельства, а скорее так, как того требуют от нее другие. Что толку быть трижды правым, если тебя никто не слышит.
Пять лет назад он был в этих краях. Как мало времени прошло и как много изменилось в его жизни, он словно смотрел на себя со стороны, благо русские дороги так длины, что за время путешествие можно проанализировать не только всю свою жизнь, но и распланировать все свое будущее. Впрочем, он был рад маленькой, но передышке, время, ушедшее на дорогу из Петербурга в N-ск, как раз то, что ему было необходимо, чтобы все обдумать.
Тот визит запомнился ему и тем, что сразу после его возвращения умерла его матушка. В тот день все изменилось. Необремененный ни финансовыми, ни какими либо другими заботами, уроки жизни, он вынужден был постигать экстерном. Приказчик, которому безоговорочно верила его мать, погубил все, что не смог украсть. Удивительно, как эта властная и проницательная женщина, не доверявшая ему, своему родному сыну и рубля, слепо доверяла такому плуту и прохвосту как их приказчик. И хотя он скорбел всей душой, как и должно скорбеть сыну по своей матери, но все же испытывал чувство вины, осознавая, что в потаенных уголках своей души, он испытывает также чувство глубочайшего облегчения, словно он все это время нес, непосильную ношу на своих плечах, ношу неоправданных надежд своей матери. Она не была жестока, и никогда он не слышал от нее грубого слова в свой адрес, однако же, никогда не забывала указать его недостатки, неизменно рассуждая о пользе критике и о вреде похвалы. Ее педантичность душила и угнетала, а уж в хорошем настроении он ее и не видел. В итоге в последние годы их общение свелось лишь к сухим приветствиям, коротких разговорах о погоде, природе и ее здоровью.
Однако когда ее не стало, все то, от чего он бежал, обрушилось на него с удвоенной силой, одиночество, поместье, долги. За год он повзрослел так, как не повзрослел за все двадцать пять.
Время диктовало новые правило игры, управлять поместьем так, как делали до него отцы и деды, не представлялось возможным. Петь с цыганами, гоняться за прислугой, да играть в буриме, теперь стало непростительной роскошью. Капитализм диктовал новые правила игры. Перезаложив все что мог, а все что не мог перезаложитьпродав, на оставшиеся деньги он приобрел текстильную фабрику. Он вовремя осознал, что с его связями и положением, находится, в гораздо более выгодном положении, нежели купцы, начинающие свой путь с самых низов, с другой стороны, его воспитание, манеры и моральные принципы, скорее мешали ему, нежели помогали. Поэтому пришлось быстро учиться, менять тактичность на вероломство, честь на хитрость, расточительство на бережливость, а о доброте и милосердие и вовсе забыть.
Теперь, по сибирским размытым дорогам, ехал уже не юноша, созерцающий дорогу, любующийся березой, собирающий сухоцветы в альбом и пишущий роман о неразделенной любви, а ехал мужчина, поглощенный тяжелыми мыслями, который хотя и смотрел по сторонам, но больше для вида и если спросить его, что видел он по дороге, то он и не вспомнил бы.
В мыслях он вернулся к предстоящим делам. С купцом Кузнецовым его свел видный петербургский промышленник Свиридов, представил его как человека надежного, умного, знающего толк в торговле, но при этом предостерег, что тот по-сибирски диковат и сумасброден. Впрочем, какой купец, со скуки, сидя у себя в провинции, на мешке с деньгами, не учиняет время от времени разного рода сумасбродства. Однако же, несмотря на то что, Иевлев и Кузнецов отличались ровно на столько, насколько отличаются промышленник от торговца, они быстро сошлись, поймав новый капиталистический импульс, объединенные общей страстью зарабатывать. И хотя время было смутное и не спокойное, и буквально, в прошлом письме Кузнецов сетовал на черносотенные погромы, прокатившихся по городу, все же в том же письме уверял, что лучшего времени для дела не найти, как говориться «рыбу руками ловить легче в мутной воде».
Он приехал на неделю раньше своего нового приказчика, и, воспользовавшись гостеприимством Кузнецова, решил пожить у него. Много планов было на эту поездку, Николай хотел лучше понять рынок шерсти и пушнины, посетить золотые прииски, сибирская золотая лихорадка и в нем, человеке рассудительном и не азартном, не смогло не пробудить интерес. Может, стоило, и туда вложить деньги. Мысли одна смелее и грандиознее другой, будоражили и возбуждали его, он словно гончая почувствовавшая азарт охоты, готов был хоть сейчас ринуться в схватку. Сидя в бричке, он испытал такой прилив жизненных сил, что едва смог усидеть на месте, в пылу чувств не выдержал и крикнул извозчику с юношеским задором: Эх, ты, какой нерасторопный, А ну поторопи лошадей, а то так и к ночи не успеем! а потом смущенно засмеялся, устыдившись своей мальчишеской выходке.
В тот день, в начале весны, Нина Терентьевна, прихватив с собой детей и Анну, в качестве помощницы, решила отправиться за покупками в Пассаж. Правда, в весеннюю распутицу, добраться до него было не так-то просто, и это при том, что он находился в самом центре города. Чуть сойдешь с деревянных настилов, и ноги в грязи. Но разве это может смутить женщину, когда ей нужны наряды. Покупателями Пассажа были лишь самые зажиточные жители города, так что Анне оставалось лишь просто глазеть на все это великолепие, впрочем, она и в этом находила особое удовольствие. К слову сказать, главный пассаж N-ска был и правда восхитительно красив, чего только стоили газовые фонари, деревянные лакированные лестницы и гипсовые перила. Все приказчики в том пассаже выглядели как столичные щеголи, всегда аккуратно и с лоском одеты, по новой моде причесаны и напомажены. Мальчишки посыльные, с коробками и свертками ловко шныряли тут и там, не задевая, покупателей. Оказавшись внутри, Анна благоговейно вдыхала запах женских духов, ткани, свежего деревато был запах благополучной жизни, жизни, частью которой она не являлась. И если даже так случалось, что и она совершала покупки, а случалось это крайне редко, и то только лишь тогда, когда вещь изнашивалась до дыр. Но и в эти минуты, она чувствовала, будто берет жизнь напрокат, словно она лишняя, в этом мире, созданном для людей благополучных и с достатком.
Чего в этом магазине только не было, а прислуга так любезна и угодлива, словно расшаркиваться перед богачами было для них не только необходимостью, но и радостью.
Выбор был огромный, ткани, готовые платья, шляпки всех цветов и фасонов, парфюмерия, редкое французское мыло, а если даже чей то взыскательный вкус, не найдет что искал, были английские и французские каталоги, где любую вещь, можно было привезти на заказ, и даже не утруждать себя походом в магазин, мальчики посыльные принесли бы их прямо на дом.
Смысл же пребывания Анны, сводился к контролю над своими двумя воспитанницами, чтобы не шалили в магазине, стояли смирно, громко не разговаривали, и вообще не мешали маменьке. Она с тоской смотрела, как купчиха примеряет пару тонких атласных, облегающих, словно вторая кожа, перчаток, а эти элегантные пуговички до самого локтя. Посмотрев на свои тонкие длинные нежные пальчики, заключенные в плен дешевой потертой ткани, Анна с досадой, но не без злорадства, подумала, что вряд ли такие элегантные перчатки, будут ладно сидеть на квадратных крестьянских руках Нины Терентьевны. Как же все в жизни, право слово, не справедливо устроено. Анна разочарованно осознала, что ничто человеческое ей не чуждо, и что увы, она не так идеальна как ей бы того хотелось. Постыдное чувствозависть, жалило больнее осы. Сколько бы она не воспитывала в себе добродетель, не пестовали и не лелеяла ее внутри себя, она оказалось такой же, как все, не хуже, но и не лучше других.
А купчиха была расточительна, как никогда, к перчатками присоединились и банты, и хлопковые чулки для девочек, и много разных женских премудростей. Всего было и не счесть.
А как смотрел на купчиху приказчик, ссутулившись в три погибели, заискивал, угодливо и подобострастно что-то лепетал, предлагая то одно то другое. Глядя целый час на его неестественную позу, выражающую крайнюю степень раболепства и низкопоклонничества, Анна физически, начала чувствовать боль в пояснице.
Как только все купленные вещи были упакованы, подбежал мальчик-посыльный, и, не смотря на свой небольшой рост и худобу, ловко подхватил все свертки, коробки и конверты и понес их в стоящую подле входа бричку.
Какие удивительно взрослые у него глаза, подумала Анна, будто, прожившего долгую жизнь мужчины, на этом детском еще сохранившем младенческую припухлость лице, а ведь всего лишь на пару лет старше ее подопечных, а какая бездна между ними. Да, бедность, заставляет взрослеть раньше, с горечью подумала Анна, жалея не то себя, не то мальчишку.
Наконец, поход в магазин подошел к концу, все что нужно и не нужно было куплено, пора было возвращаться домой. Дома их уже должен был ждать и самовар и горячий ужин, как же это чудесно быть барином в своей жизни, с нарастающим раздражением подумала Анна, глядя украдкой на купчиху.
Но как только они переступили порог дома, к ним подбежал запыхавшийся и взмыленный словно, проскакавший сто верст на лошади, Кузьма и опасливо косясь на испачканные сапоги, оставляющие на чистом полу комья свежей черной грязи, затараторил: Барыня не велите ругаться, Ваше степенство, Степан Михайлович, стало быть, велел вам передать, как можно быстрее, так что я из конюшни прямиком к вам, и снова оглянулся на грязь, велено передать, что сегодня пожалуют гости, со всей своей значимостью, сказано барыня, чтобы ужин особый подавали, такой будто бы именины у вас, второй раз за год наступили. Произнося все это, Кузьма продолжал опасливо оглядываться, а носком сапог, старался тихонько загнать грязь под находившийся неподалеку комод. Танюшка, стоявшая неподалеку, прозорливо увидела этот почти цирковой трюк и погрозила Кузьме кулаком. На что тот глуповато, но миролюбиво, улыбнулся. Анна, от чьего взгляда не укрылась, разворачивающаяся в гостиной трагикомедия, сама чуть не прыснула от смеха, но вовремя спохватившись, вновь приняла чопорный и важный вид.
Анна вспомнила, что еще месяц назад, велись разговоры о приезде некоего важного гостя, но тревоги и волнения прошедших недель, так заполнили собой все ее мысли, что даже значимые события стали казаться несущественными.
Гремят посудой, взбивают подушки, метут пол. Прислуга спотыкается, толкает друг друга, кругом беготня, шум, крик, руганьдом вверх дном. Собственно так бывало всегда, когда мирный сонный и неторопливый уклад провинциальной жизни, нарушался приездом непрошенных и незапланированных гостей. А уж если эти гости были желанными и статус имели важный, то дом становился похож на вавилонскую башню, где работа хоть и шла быстрым ходом, но мало кто понимал что происходит, кто чем занят и кто какие команды отдает.
Давно было пора ужинать, но привычный ход жизни был нарушен и в чинной позе, в своих лучших нарядах всех усадили на диван, аккурат, не по росту, а по возрасту: маменька, гувернантка и дети. От запахов, доносившихся с кухни, голова шла кругом, а животы сводило от голода. Анна с трудом сдерживала раздражение, вынужденная сидеть как истукан битый час. Привычный и размеренный ритм ее тихой жизни был нарушен, а главное во имя чего или кого? Будь не ладны эти господа.
Наконец, послышался стук копыт, скрип колес, и мужские голоса. В комнату вошли трое мужчин, купец со своим приказчиком и высокий незнакомец. Мужчина был одет в великолепно скроенный черный сюртук с меховым воротом и темные в тон брюки.
Его образ был элегантен, но рафинирован, словно идеальная картинка с обложки журнала, помещенная не в то время и не в то месте. На его фоне купец в своей привычной косоворотке и цветастом жилете, с неизменно расстегнутой, после плотного обеда пуговицей, не говоря уже о его приказчике, в до неприличия запыленном сюртуке, с устаревшими широкими отворотами, выглядели попросту нелепо.
Первым делом мужчина любезно и с учтивостью поприветствовал хозяйку, голос его был низкий, но приятный, с легкой хрипотцой, будто с мороза. Стоявшая позади Анна, видела лишь его широкий разворот плеч, спину, туго обтянутую в ладно скроенный сюртук, да затылок темных волос. Но видя восхищенный взгляд хозяйки и ее глуповатый и растерянный вид, она едва сдержала пренебрежительный смех. По реакции купчихи стало понятно, что гость тот ослепительно хорош.
Оживленная компания, наконец, сдвинулась с места, незнакомец повернулся и обвел комнату скучающим взором, скользнув мимоходом по лицу Анны, дежурно поприветствовав ее, пробежал глазами дальше по комнате, как вдруг на его лице отразилось недоумение и конфуз крайней степени, а точнее ужас. Казалось, что гуляя по песчаному пляжу босыми ногами, он неожиданно наступил на что-то настолько острое, что едва не лишился ноги. Его взгляд медленно вернулся к лицу Анны, выражая и удивление, и ужас, и смущение и все эти чувства сразу. Но к своему счастью и к счастью Анны, быстро взяв себя в руки, одел непринужденную улыбку, переключился свое внимание вновь на хозяйку и купца, без конца осыпая их, изысканными и щедрыми комплиментами сверх меры.
Лицо Анны же было белым как полотно, сердце колотилось с такой силой, что готово было выпрыгнуть из груди. Ей пришлось пальцами вцепиться в бархатное изголовье дивана, чтобы не упасть без чувств. Не было сомнений, это был он, Николай Иевлев. За пять с лишним лет, с той последней встречи, он хотя и сильно изменился, но не до той степени, что его было бы невозможно узнать. И хотя его нижнюю часть лица теперь скрывала утонченная бородка, губы венчали пышные каштановые усы, а вокруг губ и глаз залегли глубокие морщины, без сомнений это был он. В его темно карих глазах, не было больше юношеского блеска и света, скорее сумрак и усталость. Он заметно похудел, лицо осунулось, и в целом Николай выглядел старше своих лет. Но некоторые вещи были неизменны, волосы по-прежнему были чуть длиннее, чем того требовала мода, а уголки губ при улыбке надменно приподняты. Что же время пошло ему на пользу.
Пожалуй, теперь он ей казался еще красивее, чем тогда, потому что тогда она восхищалась им с девичьей наивностью, а теперь оценивала его мужскую красоту со зрелостью женщины.
Взяв себя в руки, Анна с горечью напомнила о тех уроках, которые преподнесла ей жизнь. С тех пор мало что изменилось, она по-прежнему гувернантка, а он все тот же господин. Велика цена разочарования, когда на миг, поверишь, что в жизни возможно все. Напомнив себе, что единственное, что ее ждет это тихая и неприметная жизнь, в этом ли доме, или в другом ли, вечно служить хозяевам, пока старость и болезни не скрючат ее и не лишат сил, превратив в злую, брюзжащую старуху, не знавшую мужского тепла и ласки. Как ни странно, эти горестные мысли отрезвили ее, хотя бы на время.
Пора было садиться за стол, пышно накрытый с истинно русским гостеприимством. Тут тебе и стерлядь паровая, и уха костровая и мясные пироги, неизменно подававшиеся к первому блюду, вместо хлеба, жаркое из утки, и модное в то время желе, хотя и на провинциальный манер, сделанное из лесных ягод, ну и конечно самовар чая. Ничто не развеет тоску лучше, чем сытный и вкусный ужин.
Больше Анны, этой встречей был удивлен, пожалуй, только Николай. Несмотря на то, что прошло немало лет, он безошибочно узнал в ней ту девушку, со странными кудрями похожими на руно барашка. Впрочем, судя по вспыхнувшему в ее глазах гневу и негодованию, узнал ее не только он. За гневом, как ему показалось, он уловил и толику женского восхищения, впрочем, он мог и ошибаться. По всей видимости, мимолетное знакомство, случившееся в прошлом, несмотря на свою краткость, врезалось не только в его память, но и ее.
Теперь же сидя за столом, он мог детально ее рассмотреть, тем более что взор она не поднимала, отчего ему видны были только полумесяцы ее пушистых ресниц. Девушка на конце стола, была знакомой незнакомкой. Черты ее лица были вполне узнаваемы, однако же, вместе с тем новы. Ушла девичья угловатость, цвет лица был нежен, а щеки розовыми как только что распустившиеся пионы, впрочем, румянец мог быть вызван и гневом, бурлившим в ней как игристое, от столь неожиданной и нежеланной встречи.
Волосы были собраны в тугой узел, придавая ей излишнюю строгость, в купе с наглухо застегнутым у ворота темно-серым платьем. При всей аскетичности и простоте почти монашеского наряда, оно невероятно шло ей, оттеняя нежную девичью кожу, придавая образу изысканную утонченность и драматизм. Вела она себя тихо, и даже покорно, однако за твердой спиной и чуть поджатыми губами, безошибочно угадывался твердый характер и титаническую работу, по подавлению гнева в себе. Весь этот образ кроткой гувернантки был скорее результатом неимоверных внутренних усилий, нежели что-то само собой разумеющееся, может оттого-то он и был особенно хорош.