А ты? Ты любишь? А то вдруг не встанет на суповой набори все планы мести насмарку.
У нее какая-то хмельная улыбка, хоть я следил за ней вечер и Кира точно не могла «поплыть» от одного коктейля. Хотя, если ничего не ела
Да какая мне разница!
Вернись за стол, Кира, предупреждаю я. Раз она огрызается, значит точно не при смерти.
Ты не ответил на вопрос, издевается она.
А потом вдруг кашляет и вскидывается всем телом, словно не долетевшая до воды летучая рыба.
И начинает задыхаться.
Даже в сумерках я отчетливо вижу, как у нее синеют губы, как кожа становится белесо- серой, без признаков жизни, как у свежей мумии в саркофаге. Кира прикладывает руки к верхней части груди, сжимается в болезненных судорогах и хватает воздух широко распахнутым ртом.
Что с ней такое? Я же и пальцем ее не тронул?!
Кира, что Я хватаю ее за плечи и тяну на себя, зачем-то стучу ладонью по спине, как будто она могла подавиться кислородом. Кира, ответь, что такое?!
Бес толку, она просто мотает головой и показывает на свое горло. Может, в самом деле подавилась? Но это все равно не имеет значения, потому что она оплавляется у меня на руках, словно свечной огарок. Тело теряет упругость, грузно тянет вниз, словно неправильные песочные часы. И с каждый нервным всхлипом, что-то во мне громко отчаянно колотит в череп, прямо в заднюю стенку, словно там у меня медицинский чип, который обязательно найдет ответ на эту загадку. Но я не долбанный доктор Хаус, я не знаю, что с ней! Я знаю только, что, если срочно чего-нибудь не сделаю, она умрет прямо у меня на руках.
Мое лекарство вялыми губами едва слышно хрипит Кира. В сумке
Наверное, сумка осталась в баре, но я не знаю, хватит ли мне силы оставить Киру одну.
Это задача, где каждое известное все равно неизвестно, потому что здесь и сейчас мне нужно сделать выбор, даже приблизительно не зная, будет ли он правильным.
Кира наклоняется вперед, и ее голова падает мне на плечо, и я чувствую, как рваное дыхание практически сходит на нет, и почему-то ее слезы у себя на рубашке, хоть совершенно точно, что этого не может быть.
Я хочу взять ее на руки, но Кира, пусть и вяло, отталкивает мои руки.
Жить надоело? зверею я.
Если она еще хотя бы раз попытается меня остановитья ей точно голову откручу.
Сначала вытащу ее с того света, а потом собственноручно туда зашвырну. Но на сопротивление у Киры уже не сил, и она делает громкий, наполненный обреченностью холостой вдох, и закрывает глаза. Я бью ее по щекам, чтобы привести в чувство, что голова просто безвольно качается по плечам, и волосы рисуют зловещее предсказание на песке.
Кира! Теперь трясу ее, словно умалишенный, и, наверное мой крик слышен на весь чертов остров, но мне плевать. Она должна открыть глаза, должна хотя бы попытаться вдохнуть, потому что я не донесу ее живой.
Но сколько бы я ни орал, ей, как обычно, плевать на все. Может быть, она уже умерла?
И почему у меня дрожат пальцы и сердце огненной хлопушкой взрывается в груди, когда прикладываю два пальца к артерии на ее шее? Пульс есть, но я едва его чувствую.
И удар, который украдкой толкается мне в пальцысловно мольба о помощи.
Что это? Злая насмешка судьбы? Ее ядовитая ирония? Почему именно я должен спасать убийцу своего брата?
У меня нет ни единого ответа, зато есть потребность вытащить Киру с того света. Если она и отправится в свой персональный ад, то точно не здесь и не со мной, не запачкает мои руки своей смертью, не отравит меня сожалением.
Мысли текут вязко, словно загустевшая карамель, и когда я закрываю рот Киры своим ртом, единственное, о чем я могу думатья должен заставить ее вдохнуть. Даже если придется затолкать свое дыхание кулаками ей в горло. Свободной рукой зажимаю ей нос, и вталкиваю воздух ей в легкие. Еще раз, старясь не думать о том, что ее холодные губы разбивают меня в пух, и прах. Она словно Снегурочка из сказки, а яидиот, которому совсем сорвало крышу, раз нее боюсь отравиться ее, возможно, последним вдохом.
Я роняю ее на песок, на ходу вспоминаю, как и куда нужно давить, чтобы сделать массаж сердца, но Кира вдруг оживает: громко хватает воздух, словно ее выбросило в открытый космос, и она припала к единственному источнику кислорода. Она продолжает хвататься за грудь, но, кажется, пытается справиться с дыханием. А я зачем-то собираю ее волосы в кулак и отвожу ей за спину, чтобы не лезли в глаза. Как будто мне есть до этого дело.
Ты Кира вздыхает так, что ее плечи тянутся вверх, словно молодой побег из семечки.
А я только сейчас замечаю, что ее туника сползла на землю и на правой руке оголился уродливый ожог. И от одного его вида в груди все сжимается, потому что, судя по размеру, ей было больно, очень больно. Мне должно быть легче от этого, ведь хотя бы так она покрыла часть своей вины, но мне ни хрена не легче, и злорадство подыхает голодной смертью. Мне просто хочется раз видеть это, вернуться в реальность, где она будет просто Кирой без всяких там шрамов, которые теперь будто и у меня на коже.
Она замечает мой взгляд и рыщет рукой песку в поисках накидки, все еще ужасно, по- кощеевски, кашляя.
А я Я не знаю, что я такое в это мгновение, потому что это точно не Габриэль протягивает руки, обнимает ладонями впалые и все еще смертельно бледные щеки.
Это слишком грубо, но я все равно не способен себя контролировать.
Кира смыкает ладони на моих запястьях, приковывает меня к себе, будто к кресту, и даже не сопротивляется, когда я буквально вгрызаюсь в ее рот. Жадно, алчно, до соленого отчаяния на языке. И весь мой мозг сосредоточен вокруг только что рожденной звезды в самом центре черепа. Звезды, которая каждую секунду посылает в мою душу термоядерную реакцию: она ведь могла умереть, а я так и не взял то, что хотел
Я больной извращенец, раз даже сейчас думаю о ее отказе, но это не просто прихоть или местьэто часть меня, токсин, наркотик, без которого не жить. Ирония сраной жизни, но теперь я задыхаюсь в ее губах, и просто не могу дать своим легким никакой альтернативы. В меня словно подселили паразита, который глушит доводы рассудка и упивается беспомощностью носителя.
Губы Киры полностью в моей власти, и мне плевать, как они будут выглядеть после этого поцелуя. Она пометила меня собой, так пусть получает обратно каждую толику моего гнева, отвращения, моейблядь его все! ненормальной потребности уничтожать ее и воскрешать бесконечное количество раз.
«Ради бога, продажная тварь, просто молчи Не трави меня своим поганым дыханием»
Но Кира выдыхает прямо мне в рот. И за секунду мои черти превращаются в долбаных карамельных лошадок.
Окей, жизнь, сегодня твоя взяла. Я сломаю ее потом. Завтра. Или послезавтра.
Я слизываю все, что она дает: горечь, боль, разочарование, страх. Дальше и дальше, словно нетерпеливый ребенокчупа-чупс, поскорее, лишь бы добраться до жвачки.
Где-то там, в этом уродливом десерте по имени Кира, спрятана сладкая начинка, и я должен запустить в нее зубы.
Кира скребет по моим рукам, царапает кожу до крови, но я просто не могу от нее отлепиться. Прилип намертво. Врос, как раковая клетка.
Ты же этого хотела, Кира-блядь? Хотела меня вот такого, без тормозов от тебя? Ну так бери, и глотай, потому что больше никаких карамельных лошадок, потому что тымоя слабость, а я избавляюсь от всего, что может меня уничтожить.
Отвали от нее! откуда-то, словно из параллельной вселенной раздается дядин крик.
А следом в меня врезается и его кулак: смазано, по роже, почти профессионально, так, что я валюсь на песок под аккомпанемент хруста собственной челюсти.
Глава тринадцатая: Кира
Я беззвучно падаю с огромной высоты в собственное тело.
Наверное, поэтому не чувствую ни рук, ни ног, только колючую проволоку вокруг сердца, которая стягивается так сильно, что треск проколотой кожи заставляет меня кровоточить слезами.
Габриэль зарывается пальцами в песок, тяжело дышит, пока Дима кружит надо мной и заботливо кутает в накидку. Она вся в песке и царапает кожу, но это немного отрезвляет, потому что я полностью пьяная от этого поцелуя.
И паника снова подкатывает к горлу, грозя превратиться в новый приступ.
Мне страшно, потому что случившеесяниспосланное выше персональное откровение.
Впервые за два года я поборола приступ без баллончика. Я умирала. Я чувствовала, как сердце, словно отчаянный, но невезучий бегун, еще пыталось побороться на длинной дистанции, но каменело от каждого удара.
И вдругвкус ненависти на губах, от которого отчаянно захотелось жить.
Я тебя убью, Габриэль! беснуется Дима, отодвигая меня за спину
А Элу, как всегда, плевать на чужие угрозы: он встает и, глядя Диме в глаза, хрипло смеется, и скалит окровавленные зубы.
Ты мудак, отвечает Диме, когда тот яростно прет на него, хватает за грудки и еще раз заносит кулак. Да я бы трахнул ее прямо здесь. Может, свалишь, пока мы развлечемся?
Дима бет его еще раз, и я вскрикиваю от хруста костяшек, впечатанных в челюсть.
Повтори, что ты сказал? требует мой жених.
Что твоя девка на меня потекла, отвечает Габриэль, и получает новый удар.
Дима держит его за ворот, и просто методично, как отбойный молоток, разбивает лицо.
А Габриэь даже не поднимает руки, не пытается защищаться, но после каждого удара смеется еще громче, пока его лицо не превращается в кровавое месиво, и Дима тащит его к воде, чтобы швырнуть в океан, словно грязный носок.
Хватит! ору я, но голос теряется в злобных выкриках Димы и уже слабеющем смехе Габриэля.
Я должна что-то сделать. Должна, наконец, прекратить этот кошмар. Поэтому, собираюсь в кулак, бреду к Диме и пытаюсь схватить его за руку, которой он методично колотит Габриэля, словно боксерскую грушу. Но он стоит спиной, а я никак не даю о себе знать, и когда я пытаюсь его остановить, Дима слепо, на одних рефлексах, поворачиваетсяи бьет меня кулаком. Но видимо в последнюю минуту понимает, кто перед ним, и пытается как-то увести от меня удар, поэтому кулак счесывает щеку и отправляет меня в полет на спину. В глазах расцветают то ли красные маки, то ли красная сакура, но ясно одноя медленно вываливаюсь из реальности, сползаю по отвесной стене, как испорченная детская игрушка «лизун».
Кира Черт, Кира
Его запоздалые извинения обрываются на полуслове неприятным хрустом, от которого я немного трезвею и начинаю карабкаться вверх, удирая от беспамятства. На фоне ночного неба хорошо видна фигура Габриэляон стоит ровно, даже не шатается, только зло, словно нашел виноватого, срывает с себя рубашку буквально по кускам: сначала рукава, потом остальное. Пуговицы с мелодичным «бульк» падают в воду.
Кровь из разбитого рта и носа течет по подбородку, расползается по шее жутким воротником. Он потирает кулак, которым только что поставил Диму на колени, и, не глядя в мою сторону, говорит:
Может хватит корчить целку, Кира, и пора все рассказать? Или ты успела зашиться и уверена, что тебя не поймают за руку?
Только что мне хотелось защитить его. Всего пару секунд назад я думала, что даже Габриэль со всеми его грязными словами и оскорблениями не заслужил такие побои. А теперь злость клокочет внутри разбуженным Везувием и отчаянно хочется повернуть время вспять, чтобы сидеть на берегу и наблюдать, как Дима превратит его красивое лицо в сложную задачку для пластического хирурга.
Я тебя все-таки убью, рычит Дима, поднимаясь с колен и подтирая разбитым кулаком кровь с губы. И уже мне, с сожалением:Кира, я не знал, что
Ты не знал что? перебивает его Габриэль.
И на этот раз смотрит на меня сверху вниз, изучает, словно свалившегося с Плутона пришельца. Я знаю, что это лишь прелюдия перед тем, как он пустит в ход скальпель, но я не собираюсь подыгрывать ему покорной лягушкой на разделочном столе.
Я работала в эскорте, Дима, говорю на удивление четко и ясно. Кажется, самая моя осознанная и правильная речь за весь вечер, не считая плевка в лицо Валентине. Прости, что не сказала сразу.
Я вижу, как под мокрой тканью напрягается его спина. Как он медленно поднимает плечи в беззвучном вдохе и так же медленно их опускает. Я хочу сказать, что действительно сожалею, что не сказала раньше, хоть должна была и единственная причина моего молчанияпростое малодушие, страх снова остаться одной. Но, кажется, уже все равно слишком поздно.
Габриэль сплевывает на песок, и со словами: «С королевы, наконец, упала корона», проходит мимо, нарочно задевая Диму плечом так, что того разворачивает на девяносто градусов.
И как только мой личный обвинитель исчезает из виду, меня прорывает фонтаном слов.
Они совершенно бесполезны, но я говорю и говорю, потому что если замолчу хоть на минуту: они застрянут во мне смертоносным ножом и разрежут до самого копчика. Я говорю, что мне просто были нужны деньги, быстро и много, и поддалась на уговоры знакомой, которая сказала, что в эскорте каждая «девочка» сама решает, ложиться ей под клиента или нет, и что очень многие проводят годы в этой профессии, просто сопровождая мужчина на различные мероприятия и деловые встречи. Пересказываю нашу с Рафаэлем историю знакомства, но теперь без фальшивого «он увидел меня за прилавком магазина», пытаюсь объяснить, что мы сообща решили не раскрывать мое прошлое «эскортницы», которое и состояло-то всего из одного дня.
Помолчи, пожалуйста, просит Дима, но я, как машина без тормозов, не могу сходу остановиться. И тогда он поворачивается и на всем ходу летит на меня, берет за плечи и сжимает так, словно хочет выжать из меня остатки жизни. Заткнись Кира. Просто заткнись уже. Не хочу тебя слышать.
Дима окидывает меня болезненным взглядом преданного человека. Ищет что-то в моем лице, и я начинаю верить, что все обойдется. Он отойдет, подумает ночь, а завтра мы погорим уже с холодными головами. Но иллюзия исчезает, стоит Диме осмотреть на мои губы. Понятия не имею, о чем он думает, но эти мысли разрушают все чувства, которые он ко мне испытывал. И нежность выкипает из его взгляда, оставляя лишь пустоту.
Ты знала, как это для меня важно, ледяным голосом говорит Дима. Зналаи продолжала молчать. Тебя под меня тоже кто-то подложил?
Нет.
Почему я должен тебе верить?! Он сжимает еще сильнее, и я почти надеюсь, что на этот раз у меня треснут ребра и хотя бы тогда я смогу вдохнуть. Жаль, последний раз в жизни. Почему я должен тебе верить, если ты такая же, как и она? Неужели в этом мире не осталось порядочных женщин?
От разжимает руки и пятится назад, размахивая рукой, будто отгоняет несуществующую мошкару. А потом просто уходит, оставляя меня одну. Мне нужно паниковать, наверное, плакать и жалеть себя, но я знаю, что получила эту оплеуху судьбы совершенно заслуженно. Я должна была сказать ему, но не сказала. Тогда казалось, что это неважно, а потом все время находились оправдания, почему для разговора не удачное место время или погода. Наверное, подсознательно я все-таки понимала, что у нашей сказки нет и не может быть хорошего конца, и все эти два года просто оттягивала время.
И хоть сейчас невыносимо сильно хочется плакать, я чувствую облегчение.
По крайней мере я больше не буду бояться, что Габриэль при всех снова обзовет меня своим коронным «Кира-блядь». Мне уже все равно.
Глава четырнадцатая: Габриэль
Не трогай меня! Отвали со своими примочками, я не ребенок!
Мать фыркает и все-таки тянется, чтобы приложить к моей разбитой в хлам губе ватный тампон с каким-то антисептиком. Я успевая отвернуться, срываюсь на ноги и тычу в сторону двери:
Пошла вон отсюда! Ну?!
Тебе нужен врач, спокойно отвечает она и демонстративно садиться на диван, закладывая ногу на ногу. Я никуда не уйду, пока не удостоверюсь, что жизнь моего единственного сына не оборвется из-за заражения крови.
Тебе не плевать? взвинчиваюсь я.
Нет, раз я здесь и уже полчаса терплю твой дурной характер. Весь в отца.
Ну хотя бы чем-то, а то бы решил, что я тут подкидыш.
Я бы и рад уйти, хоть на край света, но я банально трушу. Вот так, можно признаться в этом хотя бы самому себе. Я боюсь, что этот сраный остров слишком мал, чтоб мы с Кирой на нем разминулись, а если я снова ее увижу, то Будет что-то очень хуевое, чую это нутром.
Наверное, дядя горд собой до усрачки, что в кои то веки втащил нерадивому племяннику. Но он понятия не имеет, что я просто использовал его, как и большинство людей в моей жизни. Тот поцелуй Он въелся в мой рот, в слизистую, как высококлассный кокаин, и одурманил до состояния: «я хочу больше, я хочу еще, я хочу ее сожрать, чтобы сделать частью себя». И чтобы отрезветь, мне нужны были чьи-то кулаки. Нужно было, чтобы этот тихоня от души меня отпиздил, чтобы его кулаки выколотили из меня все эту херню, потом что в ту минуту я не мог сам с ней справиться.