Ника МасловаДэн-оборванец
Глава 1
Дорогой дневник
О мой бог!
Всё зачеркнуто.
Привет, дневник.
Твою ж мать.
Всё зачеркнуто и активно замалякано.
О чём тут писать? Вот же хреновина.
Нарисован человечек, грустно глядящий вдаль.
А теперь улыбнись, идиот, и начни сначала.
Всё зачёркнуто. И ещё раз зачеркнуто. Лист вырван, смят и брошен на пол.
На новом листе:
В общем, привет. Буду звать тебя Дэн. Потому что дневником тебя называть слишком стрёмно.
А что, так правда получше. Ух. А то я уж решил, что даже на такое простое дело, как «сесть и выписать всё» спасибо тебе за совет, дорогая сестрица, я не способен.
Прикинь, реальный Дэн, если б узнал, что я сейчас делаю и какое имя дал тебе, бумажный приятель, точно бы со смеху обоссался. Хорошо, что он о тебе, Данька, никогда-никогда, ни за что, ни в жизнь не узнает. Не узнает!
Исправлять ошибки в дневнике, уважаемый Геннадий, это обсессивно-компульсивное расстройство, расслабься, чувак. И с запятыми тоже не парься.
Ошибки исправлены, знаки препинания расставлены. Точки над буквами ёособенно чётко.
Называть себя по имени (ага, ты б ещё отчество дописал, идиот) и чувакточно расстройство, и как-то оно даже называется, сейчас не вспомню. Так что не надо. И идиотом тоже не надо.
Ладно. Ещё раз. Ха-ха. Это как бы улыбка, ага.
Привет, Дэн. Это я, твой брат Гена, и я помню, что ты меня по имени никогда не зовёшь, а вечно дразнишь Крокодилом, но сейчас не тот случай, чтобы притворяться козлом. И вообще, ты сейчас здесь, в моём дневнике (OMG!), потому будешь вести себя как настоящий братан, можешь даже притвориться сочувствующим. И уж точно ты не набьёшь мне морду, когда я признаюсь, ради чего вместо подготовки к зачёту пишу эту хрень.
Идея, заметь, не моя. Это всё Ирка.
Вчера зашёл к ней, она молодец, сразу покормила борщом. И с собой налила, так что пожрать сегодня у меня есть. Ещё кефир, и батон
Вот именно так она на меня вчера и смотрела, как ты сейчас, сказала, что хватит бэкать и мэкать, мол, давай, рассказывай, из-за чего загоняешься.
Я б рассказал. Она б поняла, ну, наверное. Пожалела б меня ещё, идиота.
Но я не могу.
НЕ МОГУ.
Не могу, понял ты, ну?
Она поняла.
Сказала, что если и дальше буду ходить бледной тенью отца Гамлета, то ей придётся прижать меня к стенке и вытрясти всё дерьмо. Так и сказала: «дерьмо». Чтоб она так говорила, я и не слышал никогда.
А потом обняла, прижала к груди (вот честно, не надо такое делать, чувствуешь себя чертовски странно, у неё красивая грудь (что я пишу, кусок идиота?)
Последний абзац зачеркнут. Особенно та часть, что про грудь.
В общем, потом она мне сказала: не можешь никому рассказатьнапиши.
Она мне долго мозги парила, ну, сам знаешь, она это умеет. Я проникся. Теперь вот сижу и пишу.
Сейчас три сорок утра. За окном темень. Жуткий дубак, отопление ещё не включили. И я вот думаю, а ты-то там как? У вас же тоже наверняка холодрыга. Хорошо ещё, что осталось недолго, отслужишьвернёшься домой. Дэн, ты даже не представляешь, как я тебя жду. Я б такого тебе рассказал
И ты наверняка дал бы мне в морду.
Что возвращает меня к тебе, Данька-дневник. Ты перец бумажный, кулаками точно не станешь махать, выслушаешь. Правда толкового совета от тебя не дождёшься. Но Ирка сказала, что выговориться тоже помогает.
Нарисован снегирь, трясущийся от холода на тонкой для такого пухляка кривой ветке.
Умею я ходить вокруг да около, да?
Вот и Ирка так говорит.
Нарисована пустая автобусная остановка и силуэт человека, обхватившего себя руками.
В общем, есть один парень.
Да, парень.
Я не знаю, как его зовут.
Придумывать имя не буду. Пусть он, вот и всё. Он. С большой буквы. Как в старинных романах. Девчачьих романах, ты всё верно понял, братан.
Он мне нравится.
Ну вот, я это написал. На-пи-сал. И что? Ни хрена мне не полегчалоЁ!!!
Лист вырван, скомкан, разорван на мелкие куски и выброшен в окно.
Глава 2
Думал, я не вернусь? Зря надеялся, Дэн. Ты, конечно, молчишь, ничего не подскажешь, тебя вообще тут нет, но мне так легче. Выпишуполегчает.
Ночью тебя нагрузил, а потом смог заснуть, так что всё, братан, ты попал. Будешь перевалочным пунктом из моей башки в никуда. Прекрасное никуда, откуда не возвращаются. Ну, я так надеюсь. Тебе мусор с моего чердакамне спокойствие. И всё станет зашибись, как было раньше.
Нарисована дорога, уходящая вдаль. Ельник вокруг выглядит зловеще.
Я его видел сегодня. Его. Ну ты понял.
Когда я прискакал на остановку, он уже был там. Стоял, как всегда, у столба, руки в карманах куртки, сегодня застегнулся до шеи (и я его понимаю, ты б знал, какой был дубак).
Я его обошёл по кругу и встал там, где самый лучший обзор. Разумеется, со спины.
Во-первых, так он меня не запалит, во-вторых, в углу темно, и света фонаря не хватает, так что никто не поймёт, куда я смотрю и здесь ли я вообще, в-третьих, оттуда реально есть на что посмотреть.
Нарисована луна и звезды, целая россыпь, одна другой меньше. Последние обведены особенно тщательно.
Он мне нравится.
Каждая буква трёх последних слов несколько раз обведена.
Да, сейчас написать это легче. И чего я ночью так психанул?
Нарисован долбящий ствол дерева дятел. Клюв неестественной длины, долбит так, что щепки летят.
Он объективно красивый. Плечи широкие, бёдра узкие, ноги длинныеабсолютно правильная мужская фигура. Штаны не висят, облегают, где положено, куртка тоже не с чужого плеча стырена. Он хорошо одевается, легко двигается, сегодня вот, пока автобус ждал, то ходил взад-вперёд, как тигр в клетке. Нет, не тигрпантера, как в мультике про Маугли. Чёрная куртка, чёрные джинсы, чёрные туфли. И шпарил туда-сюда так, что я загляделся и собственный автобус пропустил.
Очень жаль. Он через пять минут на своём уехал, а мне пришлось ещё полчаса танец маленьких лебедей исполнять. Странное дело, до того, как он уехал, я холода не замечал, зато как один на этой чёртовой остановке остался, то едва кроссовками к асфальту не примёрз.
Ладно, всё это ерунда. Ты потерпи ещё меня, брат. Я выговорюсь, и эта хрень из меня уйдёт. Так что ты потерпи, ты же можешь, ты же бумажный.
Нарисована раскрытая тетрадь, рядомкостёр.
В общем, если б мы встретились где-то в другом месте, то я бы его, конечно, узнал. Но, скорей, по фигуре, по одежде, по тому, как он двигается. В его лицо мне почему-то стрёмно смотреть. Даже когда мельком, кажется, палюсь, он точно заметит. Так что лицо я его могу описать, могу даже нарисовать, но оно не цельное, а как сшитое грубыми нитками из отдельных деталей.
Не знаю, сколько ему. Он темноволосый, щёки отдают синевой, значит, уже бреется. Нос, ну, обычный такой, не клюв, как у Иркиного пингвина. Лоб высокий, стрижка короткая, на макушке торчит смешной хохолок. Широкие брови, тёмные ресницы. В глаза я не смотрел, представления не имею, какого они цвета. И на губы не смотрел, только взглядом мазнулну, нормальные губы.
Нарисовано лицо. Затем зачёркнуто, заштриховано так, что получилось одно большое тёмное пятно.
Вот именно, что ничего особенного, Дэн. Таких, как он, миллионы, в этом и смысл!
Я не знаю, с чего вдруг запал на него.
Я его вообще не знаю.
Он может быть кем угодно, каким угодно мудлом.
И он однозначно не тёлочка.
Диагноз такой: он мне снится. Я думаю о нём. Из-за него я даже на выходных встаю в шесть утра и тащусь на остановку. И не могу это прекратить, я пробовал, не получается.
Меня уже тошнит от него. Как подумаю, так в желудке становится пусто, а в голове кавардак.
И, Дэн, ты извини, брат, за то, что узнаешь. Но мне надо кому-то сказать. Надо. Скажуи полегчает.
Ну, давай, Геннадий, жги глаголом и просто жги.
Целая строка восклицательных знаков. Все чётко обведены, точки прорвали бумагу насквозь.
Однажды он наклонился, шнурок завязывал. У него поясница оголилась, белая кожа, холодно, наверное, ему было.
Ну ничего особенного, он же не девчонка, не на что там смотреть!
А у меня встал.
Вот такие дела, Данька.
Брат у тебя
Лист вырван, смят, изорван в мельчайшие клочки и спущен в унитаз.
Глава 3
Привет, Дэн.
Честно, не думал больше тебе (зачёркнуто) в тебя (зачёркнуто) тут писать. Кстати, как правильно-то? В тебяэто, мол, в тетрадь. Но мне проще писать тебепотому что невозможно писать в, то есть внутрь, братухи Дэна.
Перечиталпоржал. Какой бред я несу.
Ладно. Не буду ходить вокруг да около, скажу прямо, на раз, два, мама, вызывайте санитаров, пациент готов, совсем готов.
Нарисована машина скорой помощи с включенной мигалкой. Рисунок перечёркнут. Всё написанное перечёркнуто крест-накрест.
Попытка номер два.
Зачёркнуто.
Привет, Дэн.
Сегодня мы ходили в кино. Витёк, его Катька и я. Ленка не пошла, она, кстати, словно чувствует что-то, второй месяц динамит. То болеет, то к бабушке в больницу, то ей к тестам готовиться надо. Как будто нам не надо.
Ну это ладно, всё путём, хорошо, что она не пошла, мне проблем было меньше.
Я даже не помню, что мы смотрели. Мясо какое-то. Погони, драки, крутые мужики, красотки. Что-то такое, наверняка, потому что фильм выбирал Витёк.
Нарисован голый торс молодого мужчины. Линии ровные, чёткие, уверенные, шесть кубиков пресса, бицепсы-трицепсы, грудные мышцы гипертрофированы.
Да, Дэн, я уже вижу твой укоризненный взгляд. Сейчас постараюсь короче.
Чёрт, как же хочется спать. Так что я по-быстрому рассказываюи в кровать. Меня уже рубит, кстати, так что, Ира, в следующий раз я тебе честно и откровенно скажу: ты самая лучшая сестра на свете.
Нарисована девушка, держащая на руках младенца. Младенец вопит. Над головой девушки сияет нимб.
Дэн, прости, я опять отвлёкся.
Возвращаемся к мужикам. В этом фильме все они вечно ходили полуодетыми. Или полураздетыми. И вообще раздетыми, прикинь.
Я не следил за сюжетом, хотел понять: мне нравится смотреть на полуголых-голых мужиков или нет.
Ясное дело, с порнухой было б надёжней. Но у меня сессия на носу, не до неё, да и вообще, никогда не любил все эти искусственные охи-ахи и рабочий инструмент на весь экран. Так что с этим боевичком мне конкретно повезло.
Сижу смотрю, прислушиваюсь к реакции. Рядом народ то вздыхает, то стонет, то ржёт, так что реакция у меня среднестатистическая, без отклонений.
И так мне похорошело от этой мысли, брат.
Я полфильма просидел, себя проверял, и всё чётко: как все.
Да и тот мой незнакомец на остановке. Ну что такого, встало разок, ну с кем не бывает?
Может, с кем и не бывало, но мне уже всё равно, я уже весь такой сижу, улыбка от уха до уха, к сюжету даже начал присматриваться.
И тут эти экстремалы во весь огроменный экран показывают мужскую жопу. Булочки туда-сюда переваливаются, пока парень идёт к кровати. Всего пару секунд, но мне хватило, и сомнения поднялись во весь рост. Ну, ты понимаешь.
Я ладонью лицо прикрыл, мечтаю это дело развидеть, но тут Витёк меня внезапно бьёт по плечу и орёт: «Не, ну ты это видел?!» Я аж зарычал: «Видел, а что?» Тот: «Ничего», стушевался, уши покраснели, глаза прячет. Он к Кате своей потянулся, руку ей на коленку положил. Ага, ну конечно, так я ему и поверил.
В общем, Дань, я тут подумал, что зря загоняюсь. Не один я такой придурок на свете, тот же Витёк, возможно Нет, ну всё возможно, и неважно, что у Кати номер семьдесят пять, ну или какой там у неё номер в списке Витька.
Мы потом вышли, Витёк начал оправдываться, что, мол, никогда, и т.п., и т.д. Сдал себя с потрохами.
Спирали и линии занимают как минимум полстраницы.
Дэн, я не знаю, что делать. Мне не нравится это всё. Теперь я почему-то замечаю, кто как выглядит, как одет, как двигается, и мысленно сравниваю со своим парнемну, с тем самым, который о моём существовании не подозревает.
Он выигрывает.
Но это херня. Время идёт, а меня всё не отпускает. Раньше я замечал только девчонок, теперь замечаю парней. Можешь мне смело врезать.
И
Почерк становится неровным, едва разборчивым, от нажима бумага кое-где рвётся.
В общем, есть кое-что ещё. Ты только сильно на меня не гони.
Я потом, после фильма, вернулся домой и полночи смотрел порнуху. Такую и не такую. И знаешь, Дэн Нет, ты не хочешь этого знать.
Вырванный из тетради листок занимается от огонька зажигалки и сгорает дотла.
Глава 4
Привет, Данька.
Каждый раз удивляюсь, когда вот так приходится тебе писать. Тупое занятие. Чувствую себя идиотом.
Я б не писал, но что-то совсем тоскливо, так что, брат, терпи.
В углу страницыбольшой знак вопроса, обведен несколько раз, заштрихован до черноты.
Сижу на кухне, пью чай. За окномголодная тьма. Хотя нет, там просто тьма, это мне хочется жрать и урчит в животе.
Нечего. Вернее, немного жареной капусты осталось, но я ж не заяц, чтоб её так любить.
Сейчас бы колбаски. И картошечки. Или макарон. И пельменей. И борщ. Но за борщомэто только к Ирке, а я не могу, не хочу мелкого заразить. Да и не дойду. Из аптеки вчера еле-еле домой дотащился. Надо было и в магазин заглянуть, но как-то в голову не пришло, а теперь в живот приходить нечему, в холодильникеодин маргарин, капуста и трёхлитровая банка огурцов. Но я выжил: оказывается, жареная капустане так уж и плохо, если хорошо присолить и не жрать её на завтрак, обед и ужин без ничего.
Интересно, что получится, если пожарить огурцы?
На полях страницырисунок кота, поедающего сосиски. Кот толстый, полосатый, усатый, сосисок много и выглядят они хорошо.
А нечего было на остановке торчать в такой холод. В обычное время он не пришёл, и я решил подождать, потом ещё немного подождать, потом автобус долго ехал, в общем, теперь второй день сижу дома с красным носом и дурной головой.
Ладно, простыл, с кем не бывает. Но я ж не только соплями обвешался и кашляю, как мотор-старпёр. У меня, Данька, крыша едет. Как поехала, так и едет, не меняя маршрута. И таблеток, похоже, от этого нет.
Рисунок кота дополнен изображением черепичной крыши, ощетинившейся телевизионными антеннами.
Прикинь, сижу весь в раздумьях.
Где он?
Чего не пришёл?
Может, с ним что случилось?
Ага, Дань, именно, я тут отжигаю по полной. Одно хорошоты этого тупого воя от меня в реальности никогда не услышишь. Ты б меня сейчас с говном смешал и был бы прав на все сто.
Рисунок дополняется серпом луны и несколькими звёздами.
Мне самому не по себе от того, в кого я за какие-то пару дней превратился. Смотрю на снегодождь, бьющий в стекло, и почти что рыдаю: как же ты там, миленький, где ж ты, родной? Противно (зачёркнуто).
Последний абзац перечёркнут крест-накрест.
С другой стороны, о тебе, Дэн, я тоже думаю. У нас батареи чуть потеплели вчера, сегодня опять как ледник, у вас, уверен, холодно на все сто. Я жёг газ целый день, так что мне сейчас ещё ничего в трёх свитерах. А как там ты?
Да, надо бы к тебе съездить. Увольнительную же тебе должны дать, ну хоть когда-нибудь. Завтра позвоню, разузнаю, как-то так.
Куб, ромб, треугольник, несколько эллипсов, параллелепипед. Всё обведено несколько раз, линии жирные и чёткие.
Уже ночьа я сижу и туплю. Подумал, напишу тебе, может, полегчает?
Мне не легчает.
Думаю вот, тащиться завтра на остановку к семи или нет? Я его всего два дня не видел, а внутри как-то стрёмно и словно чешется, где я сам не могу почесать.
Ну, хорошо. Допустим, я пойду, замотаюсь в шарф, натяну шапку, зимнюю курткуспрячусь, где всегда, и оттуда буду бухикать. Увижу его. Он придёт, попрыгает, побегает, пока будет автобуса ждать, и уедет. А я как притащился, так и потащусь домой. И что, мне станет легче?
Я должен с ним познакомиться.
Подойти, не знаю, попросить прикурить, завязать разговор, имя узнать.
Зачеркнуто.
Я должен перестать дрейфить, подойти и, как нормальный человек, с ним познакомиться. Представиться, сказать что-нибудь, только что, что мне ему сказать? Что я пялюсь на него уже несколько месяцев? Что такой чокнутый на всю голову, что всерьёз думаю с тридцатью девятью тащиться в семь утра на остановку в этот адский дубак?
Дань, как же мне тебя не хватает. Ты б приехал скорей, дал бы мне в рожу, вставил бы на место мозги.
Нарисован маленький глиняный горшочек.
Мозги. Каша. Да какие у тебя, приятель, мозги. Посмотри на себя, ты ж в хлам, срам и солому.