Глава 1
Анечка, мне очень жаль.
Но как же так, Валер? Мы мы ведь неделю назад с тобой говорили, и ты заверил меня, что это только слухи! Что никто и ничего не выкупит. Что мэр города не даст разрешение на строительство, потому что здесь столько людей работает.
Я с трудом сдерживала слезы, но они предательски жгли глаза и драли в горле. За стенами кабинета Валеры орудовали какие-то люди и выворачивали шкафчики и ящики столов. В здании уже началась генеральная уборка, а бывшие работники еще отходили от шока после стремительного увольнения. А кто-то еще не отошел. Как я. У меня внутри все заходилось от мысли, что я теперь безработная. Валера стоял возле стола и складывал в картонную коробку свои вещи. Кажется, он даже похудел за эти дни, и его чуб уныло свисал на одну сторону лица. Видно, тоже сильно нервничал. Периодически заглядывала его секретарша Ляля и спрашивала, что отвечать тому или другому из уволенных работников. Он отмахивался от нее и постоянно отключал звонки в своем мобильном.
Неделю назад Аркадий Александрович рассчитывал, что ему удастся погасить кредиты. Ты знаешь, что такое рейдерский захват, Ань? Нас просто поставили перед фактом, ему ничего не оставалось, как уступить. Надавили сверху на мэра. Притом торговый центрэто всегда престижно для города. Тем более, когда за землю дают намного больше, чем она стоит.
Я знала, что он прав и не лжет мне, но только легче мне от этого не становилось, у меня сердце сжималось в камень, что я осталась без работы и уже нигде не найду такое место с нормальной зарплатой, чтоб хватало и за квартиру заплатить, и ребенка прокормить. У нас в городе с этим очень туго.
А а мне что делать? Мне ребенка как содержать? Она же она же особенная у меня. А за квартиру платить? И за садик?
Ну выплатят пособие, Ань. Вроде обещали.
Какое? Копейки за три года работы? И когда? Вы же объявили себя банкротами. Почему сам Силантьев не принимает у себя людей? Струсил, да?
Силантьев в больнице в предынфарктном состоянии. Его это подкосило. Аня, всем трудно. Никто не кайфует от этой ситуации. Мне, правда, очень жаль. Но на данный момент я ничего не могу сделать.
У меня началась паника, и я в растерянности металась по кабинету начальника отдела кадров и по совместительству моего бывшего одноклассника, который меня сюда и устроил три года назад. Им требовался экономист. Меня взяли с моим неоконченным высшим, благодаря Валере. А теперь куда мне идти с комбината? Конечно, ему жаль, как бы не так, ведь он уезжает в столицуего Силантьев с собой забирает. А около ста человек просто изгнаны на улицу, вот так без предупреждения, без выплат. Только в нашей стране такое может быть, только у нас вот так можно с людьми, как и с животными. И все безнаказанно.
Я-то что могу сделать, Ань? Это ж не я тебя увольняю. Если бы я мог помочь тебе. В столице сам не знаю, как все будет. Компанию выкупили, и мы ничего не можем изменить. Нам поступил приказ нового хозяина всех уволить. Найдешь работу, Ань. Не конец же света.
Для меня это был конец света, для меня это был апокалипсис. Мне за квартиру на днях платить, я рассчитывала аванс попросить.
Куда? Уборщицей? Официанткой? Тут рабочих мест раз и обчелся. Ты сам знаешь. Да и куда мне, из-за малой я не могу на ночные. Черт. Не слушай меня. Мысли вслух. Я просто в шоке.
Я села на стул и лицо руками закрыла. Надо успокоиться, взять себя в руки и подумать.
Ань, ну хочешь я денег дам? Сколько есть.
Не надо. Тебе самому семью содержать. Ты и так устроил меня сюда. Спасибо тебе. Прости, я знаю, что ты не виноват просто я в отчаянии.
Слезы смахнула тыльной стороной ладони. Мне Машу нужно было в соседний город везти к специалисту, и в садике тоже оплату подняли. Даже не постеснялись сказать, что, если что-то не устраивает, я могу и в государственный идти, а нас нас в государственный не берут. С нашей проблемой. Я и так все деньги на квартиру эту и на сад.
Посиди здесь, Ань. Я воды принесу. Ты не расстраивайся так. Говорят, строительство быстро закончится, и здесь столько рабочих мест добавится, что в городе прирост населения начнется.
«А сейчас? Что мне сейчас делать?»
Он вышел из кабинета, а я подняла взгляд на телевизор на стене, где работал городской канал, и сейчас передавали новости. Как раз показывали наш комбинат, а потом объемный «три д» проект торгового центра и спортивного комплекса, который собирались построить на этом и прилегающих участках. Чтоб он сгорел, их проект, и тот, кто все это затеял, вместе с ним.
По проекту планируется так же снос пятиэтажек старого образца по улице Коминтерновский и Метрозаводской. С жильцами уже ведутся беседы о купле квартир по хорошей цене. Тем более Егор Александрович Шумаков лично обещал, что уже осенью будет предоставлен проект новостроек и наш город выйдет на новый уровень.
Я медленно подняла голову и почувствовала, как слезы стеклом застыли в глазах. Я ушам свои не верила, только сердце моментально отреагировало на имя и фамилию. Так болезненно отреагировало, что я широко открытым ртом воздух глотнула, а закрыть уже не могла. Меня словно два раза сильно ударило, сначала в солнечное сплетение, а потом прямо в сердце. Я воздух хватаю, а выдохнуть не могу. И болью все тело скручивает почему? Почему именно сейчас и именно он? Я не готова. Я не ожидала. Это слишком жестоко.
Смотрю на высокого мужчину в светлом костюме с глазами стального цвета именно того холодного оттенка, который бывает у лезвия ножа. Когда я последний раз в них смотрела, они резали меня намного больнее, резали так, что у меня до сих пор все шрамы рваные и кровоточат.
Взгляд цепкий, как у хищной птицы, и это лицо с широкими скулами и неровным, несколько раз сломанным носом. Такое родное когда-то и совершенно чужое сейчас, с появившимся налетом цинизма и ледяного холода. Им так и веет от его пристального, тяжелого взгляда. Замораживает развороченные и незажившие раны, жжет их азотом. Так смотрят те, для кого люди всего лишь мусор под ногами. И я не верю, что его волновали блага города. Только деньги, как и всю его семейку. Ведь все можно продать и купить. Человека можно стереть, словно и не было его никогда. Как будто он умер, и похоронить живьем, утрамбовать могилу чистыми, сверкающими ботинками и наплевать на то, что там под землей кто-то в отчаянии бьется, кричит и умоляет дать сказать хотя бы одно слово. Но палач на то и палач, чтобы безжалостно приводить приговор в исполнение. Мой палач был ко мне безжалостен и особо жесток.
А когда-то мне его глаза казались до безумия красивыми. Я посмотрела в них первый раз, и из моей памяти исчезли все другие, которые видела до него. Любила так, как любят только первый развзахлеб, до безумия, до исступления
Я все еще видела его по ночам и просыпалась в слезах, проклиная предателя. Потому что время не лечит. Нет у предательства сроков давности, как и у боли его нет. Она бессмертная и беспощадная в своей непредсказуемости. Когда вдруг набрасывается диким, голодным зверем и треплет добычу, пока кости не начинают хрустеть и слезы не кажутся кровавыми. Если бы не моя девочка, я бы задохнулась под теми комьями грязи, что он обрушил на меня, я бы не выдержала. Но она не дала сломаться, выбора мне не оставила.
Первый год я коляску ночью катала туда-сюда в своей однушке и выла, кусала подушку, чтобы дочку не разбудить я тогда еще не знала, что ее просто так не разбудишь. У меня денег на кроватку не было. Потом, когда на работу Валера устроил, одна из девчонок из бухгалтерии мне свою отдала.
Со временем я научилась справляться. Даже умудрялась на двух работах работать. Разносила газеты с Машей в перевязи и мыла офисы тоже с ней вместе по вечерам. Если б еще мамочка моя жива была, но к тому моменту прошел почти год с ее смерти. Нет возраста для сиротства. Оказывается, себя чувствуешь сиротой и в девятнадцать, и потом в двадцать пять, и до конца жизни, наверное. Когда не к кому прийти и голову на груди спрятать, или склонить на колени, чтоб просто рыдать навзрыд, орать от переполняющего безумия. А тебя просто по голове гладили и тихо шептали:
«Ничего, доченька, все хорошо будет, вот увидишь. Ты справишься, ты же у меня сильная. Видишь, у тебя теперь у самой дочка есть».
Я ее голос у себя в голове слышала, когда раскачивалась с малышкой из стороны в сторону, не видя ничего перед собой из-за слез. Выла и думала, как он там живет без меня с девками своими, с сукой этой мамочкой его, которая меня возненавидела с первого же дня, как он привел меня к себе домой.
Живет и не вспоминает о нас И лучше бы не вспоминал. Только я в совпадения никогда не верила. Спустя пять лет этот человек вдруг появляется в моем городе и покупает тот комбинат, на котором я работаю, и оформляет под снос тот дом, в котором я живу. И я с ужасом понимаю, что приватизировать я квартиру так не успела, у меня после маминой смерти не хватило нужных документов и денег. Полина Алексеевна из ЖЭКа обещала помочь, но она на днях в Германию с сыном уехала и даже не позвонила мне. Сколько времени пройдет, прежде чем нас выставят на улицу. В нашем захолустье никто не претендовал на квартиру, все люди уезжали в соседний очень крупный город, поэтому я не тряслась за свои четыре угла пока сейчас вдруг не поняла, что я останусь на улице. Никто мне уже не даст приватизировать жилье, если дом собрались сносить.
Домой я ехала как в каком-то тумане, меня даже слегка пошатывало, и перед глазами лицо его мужественное с грубым подбородком, гладко выбритые широкие скулы и спрятанная в чувственных губах ухмылка. От ненависти заболели кости и сводило скулы. Мне хотелось найти где-то пистолет и застрелить его, или заколоть ножом. Приехать в ту студию или под здание мэрии и убить его. Я ведь специально годами себе не позволяла думать о нем, слышать и видеть. Знала, что не отпустило, знала, что стоит голос услышать, и боль обязательно вернется.
На экране за него говорила какая-то его шестерка, а он пару раз посмотрел на дорогие часы и затем снова в камеру своим коронным взглядом, не моргая прямо в душу. И я этот взгляд на повторе вижу снова и снова, как и голос репортера, которая задавала ему вопросы и кокетливо улыбалась. Вспомнила, как он в очередной раз вскинул руку и на безымянном пальце блеснуло кольцо, а меня как бритвой по сердцу, несколько раз и инстинктивно тронуть свой безымянный когда-то там тоже было колечко. Подаренное моим бывшим мужем Егором Шумаковым. Он содрал его с моего пальца и вышвырнул в окно спустя несколько месяцев я ползала под теми окнами, чтобы найти и продать, у меня еще не было работы, пропало молоко, я тогда думала, что Маша ослабла от голода и поэтому не кричит, а соседи стучали мне в стены.
Приехала домой, поднялась на пятый этаж, отыскивая ключи в сумочке, но дверь оказалась приоткрытой. Я зашла и остановилась на порогепо квартире рыскали какие-то люди. Мужчина и женщина. Он осматривался по сторонам, а она что-то писала в толстую тетрадь. Соседка, которая с Машей оставалась, тут же бросилась ко мне.
Это из управления. Уже занялись выселениями вплотную. Твари.
А меня от злости трясти начинает, я бросилась к ним и закричала:
Вон пошли отсюда! Вооон! Это моя квартира! Не смейте сюда заходить! Мояяяя!
Вы чего разорались тут?! Квартира не ваша, у нас все документы имеются.
Вон! Вон отсюда! Убирайтесь. Ничего вашего здесь нет! Ничего нет!
Я толкнула его в грудь, и худой мужичек с оспинами на щеках попятился назад.
Пойдемте, Нина Андреевна. Чокнутая какая-то. С полицией в следующий раз придем.
Когда за ними захлопнулась дверь, я бросилась к шкафу, распахнула его и схватила в охапку Машу, сильно прижала к себе, когда она обвила меня руками и ногами. Она очень боялась чужих. В силу своего недостатка внезапное появление кого-то, кого она не знала, очень сильно ее нервировало.
Не их это все. Наше. Никто нас отсюда не выгонит.
А у самой слезы по щекам текут, и болью все тело скручивает, потому что знаюотберут. Вопрос временикогда. Но в любом случае очень скоро. И я понятия не имею, куда мне идти с ребенком.
Анечка, ты не расстраивайся так. У нас поживешь сколько надо. Места всем хватит. Мама только об этом и говорит весь день. Они с тетей Людой сколько лет дружили.
Я киваю и Машу глажу там, где пробор между косичками, это ее всегда успокаивает. А кормить они нас тоже на свои деньги будут? А к врачу мне как ехать? Что ж оно так вместе все.
Ладно. Я пойду маме ужин нагрею. Ты заходи, если что, хорошо?
Да, Машутку уложу и зайду. Иди-иди. Спасибо тебе.
Все плохо там, да?
Я опять кивнула и с трудом сдержалась, чтоб не разрыдаться. При Маше не хотелось, она всегда вместе со мной плачет. На кухню ее понесла, сумку поставила, сотовый достала, а там смска от Валеры:
«Я сегодня с Шумаковым разговаривал. Рассказал о твоей ситуации. Позвони емувот номер. Он сказал, что найдет для тебя пару минут».
От ярости я швырнула телефон на стол и шумно выдохнула, потом посадила дочь на стул и жестами спросила:
«Хочешь, я кашу манную сварю?»
Улыбается, впереди одного зуба нет, волосы из косичек выбились, и я не могу не улыбнуться в ответ.
«А сгущенка есть?»
«Есть»
«Тогда давай свою манную кашу и сгущенку с печеньем»
Глава 2
Я не могла рассказывать ей сказки, но я могла прикасаться к ней и бесконечно долго прятать за ушко пряди ее волос, пока она не уснет. Моя мама делала точно так же, когда я была маленькая. Придвигала стул к моей кровати и по волосинке перебирала мои волосы у уха, пока я не усну.
Это не значит, что Маша не знает сказок. Она совершенно нормальная и умненькая девочка. Она уже знает алфавит, ей пришлось его учить раньше, чем обычным детям, потому что мы с ней вместе учили язык жестов. Яонлайн, потом показывала ей, и она запоминала. Компьютер первым делом взяла в рассрочку, когда Валера устроил меня на комбинат. В соседний город ездила в спецучреждение для глухонемых. Психолог помогла мне и рассказала, как вести себя с Машей. Я была настолько занята работой и поиском способов выжить, что я очень долго не замечала, что с моим ребенком что-то не так, и что плачет она тише, и что ее не будит перфоратор за стенкой, и что на улице она спит безмятежным сном под гул и шум общественного транспорта. Меня некому было учить, некому рассказывать и подсказывать. Ни друзей, ни мамы, ни родственников. Так вышло. Отца я своего не знала, а мама честно сказала, что забеременела, потому что очень хотела ребенка, а с мужчинами у нее не сложилось. Она сама детдомовская, не привыкла ни готовить, ни убирать, ни мужчин привлекать. Родила меня почти в сорок. Всю жизнь сама то по общежитиям, то в коммуналке. Когда я появилась, ей выдали вот эту вот однушку. У нее была я, у меня она, и нам никто не был нужен. Замуж она так и не вышла, не хотела, чтоб у меня был отчим. Когда мама умерла, я поняла, что никто и никогда меня не будет так любить, как она любила, и мой мир уже не станет прежним. У меня была только Маша, как у моей мамы я.
Я собиралась горы свернуть, но сделать ее счастливой, насколько могла. И поначалу это счастье заключалось в том, чтобы мне было чем ее кормить, во что одеть и куда уложить спать.
Когда ОН выставил меня за дверь, то швырнул мне денег в конверте на дорогу. Я швырнула их ему обратно. Дура. Любой бы сказал, что я дура. Потом в ломбард пошла и заложила сережки, которые мама на выпускной подарила. За эти деньги мы и доехали домой. В нашу с мамой квартиру, где все потом напоминало о ней: каждая вещь, каждый цветок на старых обоях и даже запах въелся в стены.
Ее запах. И от одной мысли, что все это будет разбивать какая-то равнодушная машина, разбивать мои воспоминания, мое детство, сгребать в груду разноцветного мусора, безжалостно давить все, что мне дорого, у меня внутри все начинало саднить и болеть.
Посмотрела на спящую Машу и снова на вышитую мамой картину, на шторы, которые она сама сшила. Бросила взгляд на свой сотовый. Схватила его и стерла смску Валеры. Черта с два я пойду к нему! Время он для меня найдет. Ублюдок! Самоуверенный, богатый, наглый мерзавец и подонок. Жить, видно, не смог, зная, что нам хорошо без него, что мы ни разу у него ничего не попросили, не приехали и встреч с ним не искали Приперся, чтобы проехаться по мне танком еще раз, чтобы кости мои раздробить окончательно в пыль. Скотина! Ненавижу его! Как же я его ненавижу!
И я лгу искала. Ездила несколько раз в город, чтоб его увидеть. Да, идиотка, жалкая, достойная презрения. Стояла зимой через дорогу в старом пуховике с низко надвинутым капюшоном и плакала, слезы на морозе замерзали, а он из машины с женой своей будущей тогда вышел. Красивый, как всегда шикарно одетый, улыбается своей белозубой улыбкой и смотрит на нее вот этим взглядом, от которого у меня дрожали когда-то колени и скручивало низ живота. Теперь он так же смотрит на кого-то другого, голосом своим шепчет им то, что шептал мне. И тогда хотелось убить их обоих, перебежать через дорогу и долго бить ножом и его, и ее. Отомстить, причинить ему боль, чтоб понялкаково мне с израненным, исколотым сердцем жить дальше. Но дома осталась Маша, моя маленькая девочка, от которой этот подонок отказался, едва я вернулась из роддома, у которой никого кроме меня не было. Я не имела морального права опуститься. А через время поняла, что он не достоин того, чтоб я из-за него села в тюрьму, и слёз моих не достоин. И все равно плакала по нему. Первое время каждый день. Упаду без сил на кровать, качаю коляску и плачу. Ничего из-за слез не вижу.