Софья в предпраздничных хлопотах участвовать не спешила, занятая починкой сыновьей рубахи.
К родителям я с Васёнкой поеду, проведать хочу, внука показать.
Аксиньины брови сами собой поползли вверх, но говорить с невесткой не стала. Слово молвишьушатом грязи окатит.
С кем поедешь?
Семен с Катериной к родичам направляются, я намедни обговорила с ними.
Добро.
Софья цвела редкой улыбкой, напевала что-то вполголоса, тормошила сына, баюкала Нютку.
Ах ты, моя краса, напевала она девочке, а та щурила чудно-синие глаза, смешно морщила крохотный нос и приязненно смотрела на тетку. Федина вдова не переносила на ребенка грехи матери. И в том радость Аксинье.
Накануне светлого праздника Софья увязала вещи, подхватила на руки тяжелого уже Ваську и вышла к воротам. Аксинья с матерью их провожали, будто в долгую дорогуа ехать-то до села Борового всего пять верст. Софья на родственниц даже не смотрела, вытягивала шею, разглядывала, выехал ли со двора Семен Петух. Скоро старые сани остановились перед избой, Семен помог молодухе взобраться на седелку, подкинул Ваську, остановился у ворот:
А вы к родичам не едете? А, Аксинья? Светло-русая прядь скользнула на лоб, и он отбросил ее, сбив шапку с плешивой беличьей оторочкой на затылок. Почто дома остаетесь?
Нам и дома хорошо, улыбнулась Аксинья и поймала испуганный взгляд Катерины, Семеновой жены. Большеглазая, с круглыми щеками и пышным телом, она раздобрела. «Хорошо за мужем добрым жить», мелькнула у Аксиньи лисицей-огневкой мысль.
Так вы в гости приходите, медовухи попьем. Ваньку повидаешь и Нютку с собой бери. Молочные брат с сестрой ведь, не чужие дети у нас. Да, женка? повернулся он к Катерине. Та лишь кивала. Послушная, молчаливая, покорная. Какой и надобно быть.
А мать твоя, Маланья, порадуется? не смолчала Аксинья.
Семен молодцевато гикнул, две лошадки резво снялись с места.
А куда ей деваться? ответил уже на ходу.
Анна подхватила дочь под локоток и потянула в избу. Нечего лясы точить с чужими мужьями. Помахали на прощание, медленно пошли в избу, где малая Нютка под приглядом Грязного осталась. Щеки Аксиньи заалели небабьим румянцем, зеленый наглый взгляд мужика разгонял кровь. Сколько лет уж прошло, а для него все по-прежнему. Как десять лет назад.
Ну слава тебе, Господи. И она развеется, и мы отдохнем трошки. А уж парнишка вздохнет спокойно. Поедом ведь Софья ест Грязного.
Матушка, не любят Софью родичи. Порченой считают и в гости она к ним не рвалась никогда. Раза три была-то в родной деревне за все годы. С чего вдруг решила поехать?
Да кто ж знает ее. Странное дело, поездка эта к родителям, твоя правда, Оксюша. Как вы тут, хозяйничаете? уже детям, угукающей в люльке Нюте и Грязному, трясущему перед ней погремушкойовечьим пузырем с зелено-желтыми камешками гороха.
Угу, мотнул головой мальчишка.
Семья весь день предвкушала богатый стол. Грязной круги наворачивал вокруг стола, втягивал ноздрями незнакомый запах запеченной в печи зайчатины, давно томившейся, исходившей соком.
Завтра светлый праздник Рождества, не подобает встречать его с пакостью в теле Да и в душе, вздохнула пожилая женщина, вспомнив Софью. Банный день сегодня у нас.
Грязной таскал воду с реки, Аксинья поставила большой медный котел на печьгрели воду. В большую деревянную лохань ковшиком долго черпали исходящую паром воду, лили студеную речную водицу. Первой в теплую лохань с золой опустили Нюту, забавница бултыхала ногами-руками, шлепала по воде, смеялась Аксинья с ног до головы промокла, но дочка сверкала чистотой.
Скидывай одежу, лезь в воду, спокойно, но строго сказала Аксинья.
Грязной смотрел на женщину зверенышем.
Не.
Предлагаешь посадить тебя за стол с черной шеей? Не надейся. Мы будем зайчатинку есть, а ты голодным ходить. Хватит, привыкай по-новому жить.
Мальчишка вздохнул, поглядел на дверь, но спорить побоялся. Медленно стал стягивать с себя рубаху, следом порты, развязал тряпицы на ногах. Аксинья с ужасом смотрела на тощее тельце, которое землистыми и сине-черными пятнами лихоманили синяки: на груди, животе, руках Опытный глаз знахарки сразу приметил неровно сросшиеся ребра, след давнего удара. Анна прикрыла рот рукой, сдержала вскрик.
Да кто ж так тебя? Что за изверг? возмутилась Анна.
Ты в услужении у кого был? Аксинья погладила мальчишку по стриженой голове.
Батя, разомкнул парнишка губы и залез в лохань. Прикрывая стыд рукой, он тер золой и вехоткой тело, неловко косился на баб.
А где сейчас он, отец твой? Не сдержать Аксинье любопытство, и жалость не укротить.
Грязной не отвечал. Он скукожился в лохани, прикрыл глаза, будто заснул. Темные ресницы отбрасывали тени на впалые щеки. Спустя некоторое время Аксинья потрясла парнишку за плечо:
Вылазь. Остыла водица-то.
Парнишка промокнул тельце утиркой, морщился, когда задевал особо смачные синяки. А выхлебав миску ароматной похлебки с травами да овощами, он внезапно открыл рот. И будто прорвало его. Будто в лохани той отмокла душа его, отпарилась грязь, отвалилась заскорузлой коркой, обнажила страхи и надежды.
Грязной
Сколько помнил он, жили впроголодь, по чужим дворам. Родители сказывали, был у них дом хороший, да уехали оттуда. ПочемуБог весть. Покинули родные места, выстроили дом новыйа он сгорел. Так и скитаются по чужим людям. Было в семье трое детейдве девки и сын, Грязной. Осталось двое. Средняя сестра померла с голоду.
Соломенная лежанка, тряпки вместо одеяла, замусоленные миски, вши и блохи.
Отца они видели редко, он искал работу в соседних деревушках, нанимался за кусок хлеба и чарку хлебного вина чистить овины, латать сараи и нужники. Самая грязная работа, скудная плата. Семье ничего не перепадало, питались они объедками с чужого стола. Грязной привык. К одному привыкнуть сложноотцовой ярости.
Отец худой, злой. Мать бил, Грязного бил. Сестру не трогал почти. Так, с устатку.
Матери кричал слова обидные. Ругал ее последней Нет, язык не поворачивается повторить такое. А мать не спорила. Не ревела. Грязного только в сенник отправляла, что к сараюшке вверху пристроен. Мол, залезь, схоронись, батя тебя не найдет. А Грязной знал уже, это не поможет. Спрячешься где, потом вдругорядь яростнее отлупит. Мол, наука тебе.
Дальние родичи, сами голытьба с четырьмя детишками, пустили по доброте душевной. Мать и детей звали иногда к столу, давали обноски со своего плеча. Грязной уже стал называть домом щелястую сараюшку, где последние три месяца ютилась семья.
Наступила зима, и каждый вечер Грязной пытался согреться под дырявой собачьей шкурой. Мать заболела седмицу назад, шептала: «Больно, Господи», сейчас она заснула, перестала стонать. Грязной откинул шкуру, пригляделся: затихла, улыбнулась вроде. Он обрадовался. На поправку пошла. Рядом мычала худая корова, ребра проступали сквозь ее плешивую шкуру. А мать лежала спокойно на куче тряпья. Ревела сестра, размазывала слезы по веснушчатому лицу.
Улыбаешься, дурень? Сестра старше лет на пять, а нос задирала, будто взрослая. Да и вообще злая. Как отец.
Спит ведь.
Не спит она Мертвая.
Он стал трясти мать, кричать: «Проснись! Ты живая!» а она ничего не отвечала своему младшему сыну, и сон ее был бесконечен. Сестра отогнала мальчишку от тела матери, буркнула: «Иди за теткой, а потом отца ищи».
Убллюдддок, те че? Язык тятин не ворочался, застревал в словах, как гребешок в колтунах.
Отца Грязной нашел, лишь оббежав все дома.
Услышав скверную весть, отец избил Грязного. По обыкновению.
Схоронили мать, нищенские поминки еле вытянули И скоро родичи выгнали вдовца-пропойцу на улицу, сладу с ним теперь и вовсе не было. Сестре повезлоони согласились приютить ее, оставили, чтобы она нянчилась с ребятишками.
Отец и сын ночевали в сараюшках, заброшенных домах, просились в богатые дома. Порой из жалости их привечали. Но скоро гнали прочь, отец не мог ужиться ни с кем. Он цеплялся к каждому слову, взгляду, движению. Бил еще яростнее. Материл злее.
Во время очередного бесконечного пути от села до села отец, пряча лицо под колпаком, подошел к высокой изгороди и ткнул Грязного к воротам:
Здесь жить будешь. С тобой, спиногрызом, валандаться не собираюсь. На грех пойду, пришибу.
Отец всегда приносил Грязному боль, мучения, горести. Но не теперь. Этот день стал самым счастливым в паскудной жизни маленького оборванца.
* * *
Иди сюда, притянула к себе Аксинья парнишку, погладила ежик волос.
Вы не прогоните меня?
Нет, Матвей, не выгоним. Здесь твой дом. Анна улыбнулась.
Я Грязной, не Матвей. Так меня все кличут.
Грязнойне имя, а прозвище. А мы звать тебя будем Матвеем.
Матвей Матвейка Мне по душе. Вы не выгоните меня? Скажите. Он сыпал словами, будто камешками на речном берегу.
У нас будешь жить, не бойся. Как мы теперь без тебя.
Нюта уже давно сопела в своей люльке, отмытый мальчишка свернулся клубочком на узкой лавке, Уголек обнюхивал углы и тревожно косился на печь. Чуял мышей или домового.
Софье правду скажем?
Не будем таить.
Но она Матушка, она и так невзлюбила мальчишку А как узнает, сожрет нас
Ничего, покричит и замолкнет. Куда денется, я хозяйка в этом доме.
Остаток вечера они провели в молчании. Каждая дивилась в душе прихотям Божьей воли, которая привела к ним Грязного.
* * *
Идет, гузкой трясет.
Девку свою тащит, в церковь-то зачем?
Дитя греха. Отмолить хотят. А не получится!
Ишо парнишку какого-то подобрала.
Мож, ейный выпороток. В девках родила да припрятала до поры.
Дарья, ты языком не молоти. Приблудился хлопец, у них теперь живет.
Растлит парнишку.
И Анька под стать дочери-блуднице.
Вольна баба в языкеа черт в ейном кадыке, мужской голос перекрыл кудахтанье.
Аксинья почувствовала волну благодарности к Игнату. Один из немногих односельчан, кто не сторонился ее, помогал, привечал добрым словом. Когда-то Григорий, муж Аксиньи, взял в подручные шумного, говорливого парня, выучил своему мастерству. Теперь Игнатхозяин кузни. Вместе с Зоей живет он в той избе, где когда-то Аксинья хлопотала, ждала мужа, верила в свое счастливое будущее.
Не надо окунаться в прошлое, омут затянет с головой.
Здоровья вам. Это ж откуда молодца такого взяли? Игнат догнал их, кивнул Аксинье, наклонил голову в знак уважения перед Анной, улыбнулся мальчишке.
Сам пришел.
Ишь как! Хоть мужик в семье будет. Как звать-то мужика?
Матвейка.
Доброе имя.
Нюта зашевелилась, забарахталась в завертке из овчины. Раскричитсяопять бабы яриться начнут. Дочка тяжелая. Кроха вроде, а руки немеют. Или сил у Аксиньи мало?
Игнат, ты как? Как дети, жена? Аксинья отвела разговор от Матвея. Не догадается Игнат, но лишние разговоры не надобны.
Зойка вона со старшей идет. Младшую с бабкой оставили. А я Руки побаливают. Скажи средство, Аксинья, мочи нет, ночами скриплю зубами от болести.
Приходи, Игнат. Чем смогупомогу.
Дорога до Александровки не длинна. Всего-то три версты. А путь долгий. Под ехидными взглядами и злыми словами. Будто что украла у них Аксинья и отдавать не хотела. Уж много месяцев трепали имя ее окрестные бабы, и все удержу им нет. В глаза не говорили. Сторонкой обходили, боялись знахарку, ведьму. А за спиной помоями плескали.
И не скажешь им слово ответное.
Правы. Грешница. Похоть тешила. Мужа родного в острог загнала. Брата уморила. Отца до смерти довела.
Все про нее, Аксинью.
Длинные мысли, липкие взгляды. Аксинья знай себе идет, о своем думает. Дочь крепко к себе прижимает. За Матвейку радуется. А матери худо сейчас живется. Привыкла к уважению, к долгим разговорам с соседками, к жизни без страха. Все это дочь у нее украла.
Дорога, укатанная санями и сотнями ног, блестела при свете месяца. Сапоги разъезжались на скользких колдобинах. Анна не успела охнутьупала на серый наст, как куль с мукой.
Вставай, матушка. Аксинья отдала Нютку Матвею, на колени встала перед Анной.
Ох, косточки мои.
Анна кряхтела, еле встала, опираясь на дочь, разогнула крепко ушибленную спину. Старостьдолгая смерть.
Примочки сделаю тебе, и все пройдет.
Пройдет, дочка. Каждый шаг Анны отдавался теперь тысячами огненных игл. А рядом шептались злорадно:
Бултыхнулась как!
Во как грехи тянут к земле. Бог смотрит, все видит.
Злоязыкие гусыни, ругнулась Аксинья.
Молчи, дочь.
А что они говорят худо про тебя про нас? Мальчишка заглядывал в глаза Аксиньи, искал ответы.
Не слушай их, в Матвейка. Сейчас время благостное о-о-ох. Анна на каждом вздохе глотала стоны. Сын Божий родится. Не время сквернословить.
Живут с дочерью отшельницами в своем дворе, только по надобностям выходяти мало слышат гадостей. А здесь собралась вся Еловаяпешком ко всенощной идут. И грешниц по дороге чихвостят. И распяли бы иль камнями закидали. Да трусливы больно.
Не осталось в Анне уважения к людской породе. Чем больше живет на свете, тем страшнее видится нутро человеческое. И сама далека от праведности, как земля от неба, столько ошибок сотворилане перечесть. Да не занимает свой ум чужими прегрешениями и ошибкамисвои да дочерины отмаливает.
Давно пора ей в мир иной. Да страшно. Навеки корчиться в аду. Анна сглотнула слюну и продолжила путь. Только дочка да внуки держат ее на этом свете.
* * *
Софья вернулась шумная, радостная, чужая.
Хорошо погостила? Аксинья накрывала на стол, выставляла остатки скудных праздничных яств.
Ой, сладко. По родителям соскучилась, по родичам. Васеньке они по нраву пришлись. Да, сына?
Негу, непонятно ответил тот и ткнулся лбом в Матвейку. Паренек подхватил Ваську под мышки, шутливо подкинул вверх.
Отцепись ты от сына. Софья спрятала улыбку. Вижу Вы его не прогнали. Одежу дали, накормили. Шел бы дальше побираться по деревням.
У нас он жить будет, невестушка моя. Места и еды всем хватит. Ты смирись, утихомирься. Громкий голос Анны заполнил избу. У нее всего-то и осталось, что голос. Силы таяли с каждым днем.
Вы очумели, матушка? Аксинья! Не буду с грязнулей как его, Грязным жить!
Матвейкой, не смолчала Аксинья.
Что?
Матвейкой его зовут.
Да хоть святым Матфеем зовите.
Не богохульствуй, София.
Не тебе, Оксюшка, проповеди мне читать.
Да не кричи ты.
Матушка, вы выбирайте. Или оборванец этотили я с внуком вашим.
Воля твоя.
Аксинья поразилась спокойствию матери. Не безделицей угрожает Софьявнука собирается увезти из отчего дома Может, пустые угрозы сварливой бабы, а может, и скверное будущее разлученной семьи.
Хотите вы, чтобы мы уехали? Да? допрашивала Софья.
Не хочу. Мне Васятка дорог, он кровь сына моего, Феденьки.
Тогда выгоните Грязного. Не нужен Шпынь-голова нам!
Так не могу из двух внуков одного выбрать.
Софья осела на лавку, скомкала в руках подол платья.
Внука? Это что ж получается?
Брат он твоему Ваське. Сын Федин.
Да как же Чей?
Соседка одна Не устояла
Замужняя шлында? Были разговоры, слышала да уши закрывала. Очередной позор на дом наш!
Матвейка с Васяткой возились, не вникая в распри взрослых. Младший вцепился в хвост кота, а старший отцеплял ручонки его. Уголек возмущенно мяукнул, вырвавшись из плена, вскочил на поставец и спрятался за большим кувшином. Тот зашатался, упал на пол и разлетелся на черепки. Как худой мир в избе Вороновых.
Все посмотрели на разбитую посуду. Аксинья опустилась на колени перед кувшином. Жаль. Доброе судно, с отцовским клеймом на донце.
Машка родила его. В нашей бане родила. От моего сына. Анна вдавливала слова в растерянное лицо невестки.
Так, может, не его. Мало ли с кем
Ты посмотри на Матвейку. Он на Федьку похож боле, чем Васька. Лицо одно, повадки те же. Мой внук.
В далеком 1598 году открылся грех замужней соседки Марии. Понесла она не от маломощного Матвея Фуфлыги, законного мужа, а от Федьки Ворона. Припадочный Федька мужчиной в деревне не считался, но обрюхатил Машку во время одной из жарких ночей. Муж бабу избил и выгнал из дому. Вороновы ее приютили, но огласки боялись пуще пожара. Машку муж все ж простил, забрал вместе с сыном, нареченным в честь него, из Еловой уехал. С той поры Вороновы ничего не знали о судьбе Матвейки. Рождество 1608 года вернуло Анне внука, а Аксиньебратича.
* * *
Коляда, коляда,