Что ж, важно не то, что он посмотрит или не посмотрит картины; важно, что он заглянет сегодня вечером к ней и, напившись, по обыкновению начнет разглагольствовать. Журналисты и даже коллеги любят его послушать, особенно в подпитии. Будет ли он ругать или хвалить Эрлаинтерес обеспечен. Лишь бы не ляпнул, будто не знает, кто это такой. Элизабет сложила записку, потом выбросила в корзину. Потомство обойдется без этого уникального человеческого документа, тем более что Сен-Клер наверняка сделал копию для своего архива.
Молли отправляла курьера за завтраком. Она, как всегда, не успела перекусить дома. Старина Молли. Пышная, хотя уже несколько обвисшая, слишком мягкая грудь. Темные, как маслины, черно-карие глаза. Шапка кудрявых крашеных волос. Громкий голос и заливистый смех. Дымит, как паровоз. Всеобщая отдушина и жилетка, всеобщая любовь Молли. Провинциалка, которая всюду дома. Вышла замуж в восемнадцать и развелась в девятнадцать. Одиночка Молли. Добрая душа, не теряющая надежды сосватать для Элизабет пожилого холостякасовершенно не ее круга, но тем и лучше! Это она полгода назад подарила Элизабет котенка, пообещав впоследствии достать и настоящего кота. Молли перечисляла:
Купишь шоколадную булочку, пирожное и кофе.
А мне принеси горячую воду и лимон. И пусть денег не берут!усмехнулся со своего места шеф.
Ты деньги экономишь?улыбнулась ему Элизабет.
А что делать? Если мы не продадим картины, нас всех уволят,осклабился шеф.Кстати, ты написала об Эрле для «Файн-арт-мэгэзин»?
Написала, написала. Такой рекламы он еще не получал. Я позволила себе утверждать, что на «Женском портрете» у него все дышит такой первозданной чистотой и страстью, как будто...
Как будто это единственная натурщица, которую он не успел разложить у себя в кабинете.
Или в мастерской, где все прекрасно оборудовано,вставил шеф.Все для соблазнения.
Тыто откуда знаешь?!они расхохотались.
Это что! Я даже могу на «Женском портрете» сравнительно легко в лабиринте линий обнаружить женщину!
К банкету надлежало кое-чего подкупить.
Сливки, соленые огурцы,перечисляла Элизабет, спускаясь по лестнице.Сен-Клер ведь, кажется, вегетарианец?
Они с Молли шли в китайскую лавочку. Их обгоняли косоглазые школьники, направлявшиеся туда же за сластями. Взгляд Элизабет упал на прилавок соседнего магазинчика. Сквозь окно было видно, как продавец, вооруженный длинным ножом, разделывает рыбу на прилавке.
Он брал крупную живую рыбину и несколько мгновений смотрел, как она бьется. Может быть, так нужно быловыждать несколько мгновений. Рыба упиралась в прилавок головой и хвостом, вяло, обреченно билась, переворачивалась, шлепалась. Жабры ее дышали редко, приоткрывались едва-едва. Элизабет с брезгливым ужасом смотрела на эту странную, уродливую агонию,на рыбу, выгибающуюся в руках продавца, на рыбном прилавке. Чтото почти эротическоеи оттого еще более обреченное и отталкивающеебыло в движениях бьющейся рыбы и в движениях крупных «желтых» рук продавца. Он резко хватал рыбину, отсекал голову и принимался чистить. Элизабет с отвращением отвернулась.
Они зашли в лавочку.
Вы думаете, мы собираемся эту вашу рыбу съесть?!по обыкновению, кричала Молли, торговавшаяся там, где нужно, и там, где это вовсе необязательно.Да мы просто собираемся ее надлежащим образом похоронить!
Элизабет не удержалась и прыснула, следом расхохоталась Молли, а содержатель лавочки так и не уяснил себе смысла сказанного. Зато случайный посетитель, вздыхавший при взгляде на цены, очень хорошо оценил шутку и от души расхохотался, поглядывая больше на Молли.
Внезапно Элизабет почувствовала на себе взгляд. Она никогда не верила в такие вещи, но сейчас ощущала инстинктивно, что ктото смотрит на нее с любопытством и восхищением. Она оглянулась. Сзади нее стоял незнакомый мужчина лет тридцати и весело ей улыбался.
Он был полноват, хотя строгий темный костюм сидел на нем безупречно. Его глаза улыбались озорно и доброжелательно, но и в повороте головы, чуть склоненной, и в улыбке, и в том, как он стоял у двери и смотрел оттуда на Элизабет, томелькомна Молли, то на свободный столик,во всем этом чувствовался лад с миром и умение его подчинить себе, когда нужно.
Он смотрел на нее, как на девочку-подростка,как никогда не смотрел на нее отец, слабый, добрый и всегда, кажется, побаивавшийся дочери. Нет, этот смотрел без всякой робости: как на младшую, насквозь понятную,смотрел с тайным одобрением, словно, например, она только что на его глазах лихо проехала на велосипеде, отпустив руль. «Молодец»,невесть почему говорил его поддразнивающий взгляд, в котором читалось: «Ято и не так еще могу».
Она улыбнулась ему в ответ. Подумаешь. Это ни к чему ее не обязывало.
Молли заметила, что Элизабет улыбается незнакомцу, и посмотрела на него с той обаятельной, но нагловатой оценивающей усмешкой, от которой так тушевались мужчины. Этот, впрочем, усмехнулся в ответ и не отвел глаз.
Пожалуйста, пятнадцать китайских печений с предсказаниями судьбы,попросила Молли продавца.
Тот принялся бережно и осторожно перегружать в ее пакет хрупкие, ароматные чудеса своего загадочного искусства. Элизабет не выдержала и, закусив губу, чтобы не рассмеяться, еще раз оглянулась. Незнакомец по-прежнему улыбался ей, как старший мальчишка из дома напротив,поддразнивающе и одобрительно. Склонив голову набок. Темно-каштановые волосы, круглое лицо. Глаза хулиганистого подростка, привыкшего прилично вести себя в обществе, но во всякую секунду готового чтонибудь выкинуть. Элизабет поймала себя на том, что ее улыбка становится почти призывной, приглашающей за ними последовать. Молли уже тянула ее к выходу. «Неужели пойдет за нами и заговорит?»думала Элизабет с испугом и тайной надеждой. Давно она так не улыбалась никому, да и с чего бы это вдруг? Она оглянулась в последний раз, уже закрыв за собой стеклянную дверь. Он шутил о чемто с продавцом. Он и не думал за ними следовать. Так тебе и надо, мечтательная дура.
...У нее в квартирке, где и должен был состояться банкет, Молли с ходу сбросила сандалии и босиком прошлепала на кухню. Элизабет смотрела ей вслед. Полные, сильные икры, смуглые ноги с темными волоскамиизза этого Молли никогда не могла себе позволить мини-юбку. Отчего у нее все так просто? Не может быть, чтобы она была лучше Элизабет. Глядя на ее ноги, вспоминаешь о расческе. Хоббит-Молли, и однако она с поразительной легкостью затаскивала к себе в постель, кого хотела. Даже шеф, поговаривают, однажды с ней переспал,правда, сама Молли яростно отрицала это. Элизабет сунула ноги в мягкие вязаные тапочки и прошла вслед за подругой, которая уже хозяйничала на кухне. Впрочем, она была единственной, кто действительно гостил здесь частенько. Готовила она, как богиня кулинарии, если только такая существовала в мифологии. Элизабет напрочь перезабыла почти все, чему ее учили в колледже, не путаясь только в направлениях живописи XX века,хотя кому какое дело до них сегодня?..
Молли взглянула на нее иронически:
Ты все переживаешь изза таксиста?
С таксистом вышло действительно неловко. Когда он вез их из лавочки, Молли издевалась над бедным малым, как хотела. Начать с того, что она тормознула машину только потому, что крикнула во все горло: «Я беременна! И она тоже!» Шофер подозрительно оглядывал Элизабет: если она и могла быть беременна при своей фигуре, то максимум на втором часе беременности. Молли, впрочем, от души веселилась.
Изза таксиста? Что ты, он был вполне тобой очарован.
Или тебе понравился этот, в лавочке? Этот пухлый?
Он не пухлый,машинально вступилась Элизабет за незнакомца.
Успокойся, подруга! Ты можешь прийти в себя? Ты скоро будешь помешать объявления в копеечных листках: «Разведенная женщина, белая, протестантка,ты протестантка? С прекрасной фигурой и прозрачными серыми глазами. Образованная,ведь ты образованная?ищет парня, с которым можно весело перепихнуться, не обременяя себя заботой о его комплексах и желудке». Так?
Элизабет поморщилась.
Про меня ты все знаешь. О себе подумай.
Да ято что, я грубая, невоспитанная, сексуально озабоченная, старая лохматая женщина, но тигрица в постели. Мелкие острые зубы и мохнатое, теплое заветное место, жаркий источник экзотических удовольствий... Ласки до посинения.
Элизабет против воли рассмеялась. Молли была неисправима, но и неотразима. Один Бог знал, чего ей это стоило. Или Элизабет нарочно придумывала ей проблемы и несчастья? Может быть, она так и жилапросто, ни о чем особенно не задумываясь? Может быть, только у самой Элизабет все так сложно?
Она прогнала эти мысли, заодно махнув рукой и на незнакомца. Но он еще несколько раз вспомнился ей, пока она раскладывала оливки, заталкивала огурцы в овощерезку и смешивала особенный, французский салат, которому ее научил еще в колледже один стройный француз, обожавший Мане, Пикассо и одно времяее.
Чайная ложечка висела на носу. Нос принадлежал Дженнифер. Эта шуточка была вполне в ее духе. Дженнифер вела колонку в «Файн-арт-мэгэзин» и отличалась абсолютной разнузданностью при полном невежестве. Однако она так уже умела щегольнуть словцом или именем, чтобы произвести впечатление на коллег и дилетантов, как умела иногда в разговоре упомянуть свое фривольное приключение так, чтобы шокировать даже самую раскованную публику. Вот и теперь, с ложкой на носу, под общий хохот она рассказывала:
Дамы и господа, у меня недавно произошел прелестный эпизод с новоприбывшим русским маэстро, из эмигрантов. На родине все по нему сходили с ума, кей-джи-би и все такое. Он думал, что и здесь на чтонибудь сгодится. Получает он действительно гораздо больше, чем у себя, в подвале на Лубянке...
Деточка, в подвалах на Лубянке получают совсем другое,перебил Сен-Клер, еще не слишком набравшийся и на редкость благодушный. Элизабет не раз ловила на себе его снисходительный и в то же время отчегото жалкий взгляд.
Ну, я не знаю, мозги сломаешь с этими русскими... Фамилию не выговоришь... Брюлляев...
Деточка, Брюлляева звали Брюллофф. Был такой классицист, он умер полтораста лет назад.
Господи, ну какая разница, Бурляефф, может быть... Короче говорявы, буквоеды, слушайте, сейчас будет интересно!он подметает здесь улицы и вполне доволен жизнью, платят ему прекрасно, но ни одной картины он пока не продал. Он рисует своих бывших президентов, я забыла, как звали этого, хорошенького, с такими бровями...
Его звали Президент Брежнефф, детка.
Ну да, он нарисовал его голову, прилепленную к торсу Давида. И вместо пращи слуховой аппарат. Дешевка, но прелесть. Он затащил меня к себе и пытался рассказать о своем творческом пути, все такое. Называл какихто наших мастеров, у которых якобы заочно учился. То ли дело в произношении, то ли в моем невежестве, но я не знала никого, кроме Раушенберга. Он напоил меня русской водкой, которую привез оттуда и понемножечку разливает тем, кого считает влиятельными критиками. Словом, на какоето время я отключилась, а когда очнулась, мне было прекрасно. Этот русский медведь раздирал мне внутренности. В их хваленой неотесанности есть своя изысканность...
Дженнифер, прелесть моя, вы не боитесь рассказывать об этом?
Помилуй Бог, они теперь в большой моде. Он кончил, и я почувствовала себя на седьмом небе. Господа, с этого дня я искренне полюбила все русское! Положительно, коммунизм идет на пользу мужчинам!
Дженнифер, еще немного, и я примусь читать Маркса!вставил давний ухажер Дженни, журналист и выдающийся пустослов Грегори.
Это помогает не всем,молниеносно среагировала Дженнифер.
Грегори както вздрогнул.
Ну, это может сделать кто угодно,невнятно пробормотал он.
Трахнуть Дженнифер или читать Маркса?поинтересовалась Молли.
Трахнуть Маркса!орал Сен-Клер, пытаясь перекричать общий хохот.
Тебе бы Мао-цзе-Дуна трахнуть,зло прошипел Грегори.
Сен-Клер, как ни был пьян, перекосился и застыл с ошалелой улыбкой, уставясь безумными глазами в потолок. Элизабет стало его жалко. Она вдруг увидела, как он стар, одинок, жалок со своими никому не нужными книжками и никем не читанными статьями. Его подпись, его рекомендация, его одобрение стоили многого, но для того, чтобы узнать, как он относится к такомуто художнику, совершенно необязательно было дочитывать до конца. А мальчики... что ж мальчики... она никому не судья.
Грегори, ты не прав,сказала Элизабет, стараясь разрядить обстановку.Держать ложку на носу и беседовать о русскихна это способна только Дженнифер.
С ложкой на носу?переспросил Грегори. По его лицу было заметно, что он силится придумать какуюнибудь гадость, но никак не может придумать.
Элизабет отвернулась к Сен-Клеру.
Надеюсь, вам все же нравится Эрл?ласково спросила она.
Какой Эрл?Сен-Клер все глядел в потолок, пальцы его, сжимавшие бокал, дрожали.
По-моему, он настоящий художник,мягко произнесла Элизабет,он пишет серьезные портреты.
Глазки Грегори хищно и счастливо сверкнули.
Он снимает штаны, засовывает кисть себе в задницу и так рисует!Грегори прямотаки визжал от хохота.
Я думаю, что ты так же пишешь свои рецензии,сухо проговорила Элизабет.
Сен-Клер, расплескивая вино, быстро пробирался к выходу. Дженнифер в упор глядела на Грегори. Молли дремала в кресле. Вечер был скомкан, как неудачный эскиз. «Выброси его в корзину»,пьяно пробормотала Молли. Элизабет вспомнила странную девушку с картины Эрла: она лежала на спине в ожидании любви, лежала долго, шли годы, текли столетия, небо над ней было серым и безжизненным... она лежала, слегка раздвинув ноги, глаза ее были закрыты, никто не приходил.
II
Жонглер-мулат подкидывал булавы. Он проделывал это не с той жалобной, вымученной улыбкой, с какой большинство уличных фокусников вытворяют свои копеечные чудеса,нет, он радовался вместе со всеми и получал, ей-богу, искреннее удовольствие от своего ремесла. Не глядя на шляпу, в которую изредка кидали мелочь. К спине жонглера была привязана связка воздушных шаров, и всем своим видом он показывал, что при желании мог бы улететь, и только желание потешить себя и публику еще удерживает его на тротуаре.
Джон тоже был счастливбеспричинно, хотя только таким и бывает настоящее счастье. Стоял прохладный, чреватый дождем денек начала осени, и Джон любил такие деньки. Был выходной, и он любил выходные. Неподалеку отсюда он недавно переглянулся с очаровательной, застенчивой блондинкой, которая смотрела на него с любопытством и приязнью, и он любил блондинку. Спешить было некуда.
Он проходил вдоль торговых рядов, глядя, как редкие покупатели беззаботно, из чистого любопытства останавливаются примерить шапку или карнавальную маску. Купил зачемто клоунский нос и, надев его, развеселил пробегавшего мимо мальчишку. Рядом неистовствовал джаз-банд, наяривавший милые сердцу Джона мелодии шестидесятых годов. Старый негр самозабвенно дул в саксофон, в паузах напевал, притопывал ногой и строил рожи слушателям. Они играли «Садись в поезд А». Старина Дюк. В представлении Джона Эллингтон был таким же добродушным стариком, искренне радующимся миру, дождю, случайной улыбке прохожего. Садись в поезд А. Чтонибудь должно было случиться. Джон не торопил судьбу: она решала за него.
...Элизабет примерила шаль.
Как красиво!выдохнула она, хотя обычно не разговаривала с уличными торговками и редко покупала новые вещине столько из жадности или стесненности в средствах, сколько из привязанности к старым.
Ручная работа,сказала пожилая торговка с сильным славянским акцентом.Триста долларов.
Сколько?
Триста. Меньше никак.
Элизабет виновато улыбнулась.
Нет, извините. Очень красиво. Но не по средствам.
Это было по средствам, но триста долларов за шальнет, как угодно, это не в ее правилах. Вот продадут чтонибудь из работ Эрла, тогда, возможно...
Воздух был полон мыльными пузырями. Их выдували мальчишки, взявшие соломинку у торговцапросто так, на пробу, но они уже десять минут взбалтывали мыло в пузырьке и выдували шары, а он и не думал отбирать у них свой товар. Один пузырь опустился на рукав Элизабет и лопнул не сразу. Она улыбнулась пузырю.
Элизабет вдруг замерла, вскрикнув от восхищения. Детство глядело на нее деревянными куриными глазами. Папа подарил ей в день рождения... когда это было, лет двадцать назад?автоматическую несушку, к ней еще, помнится, был такой ключик... золотой... вот здесь... он поворачивался с легким скрипением, и Ряба начинала беспрерывно нести круглые цветные яички. Отец умер от рака. Это было давно. Элизабет с грустью подумала о том, сколько ж там пыли... в том чулане, куда она выбросила все свое детство!