Ульяна, как щучка речной водицей, наслаждалась посиделками. Веселая, острая на язык, она шутила с парнями, пела задорные частушки, знала много протяжных, душевных песен и с удовольствием затягивала сейчас одну из них.
То не сокол по небу летит,
То не сокол роняет сизы перушки,
То милый скачет по дорожке,
За счастьем на чужой сторонушке.
Застилают слезушки глаза,
Расплывается путь-дороженька,
Не прощался миленький со мной,
Пожалейте вы меня, подруженьки.
От кручины сохнуть я начну,
Уж любила сокола я милого,
А отец родименький отдаст
За нелюбого, за постылого.
Столько тоски, столько чувства было в звонком Ульянином голосе, что все затаили дыхание и сидели тихо, пока последний звук песни не растаял в душном воздухе избы.
Ай да соловушка. Вот голос-то сладкий. Мужу будет радость! наперебой посыпались похвалы. Чуть зардевшаяся Ульяна принимала их с видимым удовольствием.
Хлопнула входная дверь, Марфуша засуетилась:
Кто еще к нам пожаловал?
На пороге стоял кузнец и настороженно оглядывал веселую компанию. В ладно сидящей красной рубахе, подпоясанной широким поясом, в новых портах и сафьяновых сапогах, он выглядел щеголем.
Красавец какой, Гришенька, наконец-то к нам пожаловал. Сколько звали тебя в гости! Пожалуй к столу. Выпей пива. Чарку дозволяется, ворковала Марфа.
Благодарствую, хозяюшка.
Разговор завертелся, потихоньку Григорий влился в веселую беседу, стал рассказывать байки о других деревнях, городах, где он бывал. Аксинья старалась не слушать, но
Есть городок такой на границе Дикого поля и нашего государства, Валуйки зовется. Острог с четырьмя башнями, высоченные, сам видел. А живут там куда беспокойнее, чем в Соли Камской. Ваши инородцы мирные, волю забыли. А татары покоя не дают. За тот год, что жил я там, три раза к стенам города подходили.
А ты что ж там делал, в Диком поле? спросил Игнат.
Много где судьба носила, расплывчато ответил кузнец.
С татарами-то бились?
Один раз откупились. Другой раз они не выдержали, сняли осаду. Там ход к реке из крепости идет тайный, потому от жажды не померли.
А третий? Ульяна, подсевшая к столу, аж вперед подалась.
Бились. И казаки, и посадские, и крестьяне окрестные. Они быстро побежали. Крымчаки любят, чтоб сражение короткое было, а добыча богатая он замолчал.
Это ты не знамши вышел Семен, сплюнул на застеленный соломой пол. Отцы сказывают, лет пятнадцать назад на Соль Камскую инородцы войско привели, людей побили, посад пожгли И сами получили изрядно. И мы не лыком шиты, с каким-то вызовом глянул на кузнеца.
Вам виднее.
Все смотрели на Григория, но отвечать на вызов задиристого бортника он не стал, налил чашку пива и залпом осушил ее до дна.
Ульяна, спохватился Игнат, спой песню.
Ой береза ты моя,
Ой, моя березушка,
Он не смотрит на меня,
Речкой льются слезушки.
Ой, березка помоги,
Ты моя красавица,
Он со мной не говорит,
Мое сердце плавится.
Я, березка, наберусь
Смелости недевичьей,
Милому сейчас шепну:
«У березки вечером».
Ох, береза ты моя,
Ой, моя березушка,
Видишь, милый не пришел,
Речкой льются слезушки.
Щеки Рыжика горели лихорадочным огнем. Каждую минутку помнила она: Григорий в избе, слышит ее. Каждое слово сладкой песни может стать той ниточкой, которой привяжет она кузнеца к себе.
«Будто про нее, Ульяну, песня писана, про то, как томится она», с непонятной грустью Аксинья смотрела на певицу, переводила взор на кузнеца: понял ли, что ему поет Рыжик, что от тоски по нему звенит ее голос. В черных глазах ничего было невозможно прочитать, они были глубже колодца, темнее омута. Почудилось Аксинье, будто кузнец заметил ее любопытство. Она отвела взгляд.
Ульяна пела, и глаза ее сверкали лихорадочным огнем. Даже рыжая коса сияла пламенем. Иль то был отблеск лучины? Неотрывно смотрела она на Григория. Все было ясно без слов. Присев за стол к Григорию, девушка завела тихий разговор. Несколько девок перемигнулисьскоро будет еще одна свадьба на деревне. Добьется настырная рыжуха своего.
Аксинья болтала с Анфисой и Зоей о ворожбе, о будущем, пыталась втянуть в разговор угрюмую Агашу.
А я замуж не пойду, внезапно пробормотала та и уставилась в пол. Я с Зоей жить буду.
Девки морщили лоб и пытались понять угрюмку. Аксинья машинально водила по губам кончиком косы, прикрыв глаза. Вдруг ухо ее обдул теплый июльский ветер. Мурашки побежали по всему телу, щекоча руки. Они кусали покрывшиеся испариной спину и грудь, сползали к животу. «Опять он! Да что ж делает, окаянный? Спасу нет». Она резко отпрянула, вжавшись в мягкую Зою.
Сем и осеклась. Прямо перед ее негодующим лицом смеялись глаза кузнеца. Она почувствовала на своем лице его дыхание, несущее хмельной запах пива.
Аксинья, в устах его имя ее прозвучало напевно, томно. Будто принадлежало оно манкой молодухе, а не юной робкой девушке. Аксинья, почему ты с нами не сидишь за столом, не поддерживаешь подружку свою? А на лавке мышкуешь?
Да мне и тут хорошо, оправилась она от замешательства.
Как здоровье батюшки? Матушка как поживает?
Он задавал ничего не значащие вопросы. Она давала ничего не значащие ответы. Кузнец отошел, а девушка прижала холодные руки к горящим румянцем щекам. «Не заметил бы кто!» думала она, пытаясь унять биение сердца.
Зоя по своему обыкновению принялась насмешничать над Агашей, Анфиса ее защищала, а Аксинья погрузилась в молчание. Она гнала, как надоедливых пауков, мысли о только что случившемся разговоре. Но они жужжали в ее голове.
В сени выйдем, пошепчемся, Семен прошел мимо, задел подол сарафана своим сапогом. Внезапно что-то накрыло ее, как туманом.
Она сорвала с крючка душегрею. Запуталась в ворохе одежек. Увидела, что взяла чужую кофту. Бросила ее на сундук. Выскочила, хлопнув дверью. Семен закутался в зипун, большой, с отцовского плеча, натянул шапку до бровей.
Зачем зовешь? Все у нас переговорено на десять рядов, тело девушки бросило в жар. И не помогали стылые сени. Ярость сделала голос громким и язвительным.
Аксинья. Зачем ты так? Знаешь Ты мне как глоток воды родниковой Как забор высокий отец твой возвел, так не поглядеть на тебя
Речи красивые поешь. Да и только! Сам знаешь, просватана я.
Аксинья. Пойду я к отцу твоему. Буду просить. В ноги упаду!
Не ходи. Так знаю: откажет он тебе, не смилостивится, не поменяет решения. Что попусту воду мутить И хватит о том.
Нет. Семен наклонился и прижался губами к девичьему лбу. Шапка съезжала на глаза. Он ее поправлял, не додумавшись снять. Придумать надо
Что придумаешь ты? А может, уводом? Сграбастаешь в охапку. Повенчаемся! А?
Семен прислонился к стене, ссутулился, поскреб наметившуюся бороденку.
А жить-то как будем? Отец меня выгонит
Не отец, а мать твоя, тетка Маланья, нас на улицу выставит. Она меня страсть как не любит.
Аксинья Знаешь, что люба
Любовь твоя как худое лукошкокаждый день зерно просыпается понемножку.
Так, значит Веснушки стали ярче на побледневшем лице Семена. Аксинья, скажи. Если бы не жених, не отец ты ты бы пошла за меня?
Какая уж разница, сказала о том, что хотела скрыть. Пошла бы. С большей радостью, чем за толстопузого Никиту.
Семен снял с головы шапку и выскочил на крыльцо.
Аксинью будто через молотилку пропустили. Она вернулась в избу и нашла свою душегрею, поминая злого домового.
Марфа, кликни Ульянку.
Хозяйка с любопытством оглядела Оксюшу и, ничего не сказав, направилась к столу. Игнат, пьяный и счастливый, обнял Марфу за полную талию и увел в сторону. Аксинья беспомощно топталась на пороге.
Ульяна, пойдем домой. Рыыыжииииик, кричала она, но голос тонул в визге, смехе и выкриках парней.
А не рано ли вы домой? спросил Григорий, бесшумно подошедший к Аксинье.
Завтра засветло в город поедем с братом и отцом, надо пораньше возвернуться.
И красавица, и умница, и родители основательные Вот невеста-то видная, протянул парень. Насмешка слышалась в его низком, уверенном голосе. Ответа он так и не дождался от засмущавшейся Оксюши.
Григорий, всего тебе доброго, сверкнула бесстыжей улыбкой подбежавшая Ульяна.
Проводить вас?
Не надо, ответила Аксинья, не обращая внимания на возмущенное шипение подруги. Всю дорогу домой Ульяна болтала о неожиданном появлении кузнеца, повторяла каждое его слово, строила планы, смеялась.
Видела, как он глядел на меня! Глазищи черные, бесовским огнем горят! Будто сожрать меня хотит. А у меня поджилки трясутся, в груди трепещет, пламень по телу разливается, особенно там Ульяна сделала паузу.
Где? рассеянно спросила подруга.
Да что ж ты В месте срамном Мне Василиса рассказывала
Аксинья потеряла нить рассказа, погрузившись в свои бездонные думы.
Ульянка не обращала внимания на рассеянность подруги, которая в ответ на все откровения издавала лишь неопределенное хмыканье. Рыжику и так было нескучно идти по ночной деревушке, вдыхать весенний воздух и ощущать, что впереди так много всего радостного, интересного, что все мечты скоро станут былью.
Игнат-то! Видела?
Что Игнат?
Марфу за бока мял. Зойкина мать сказывала, что его петушок на ее насесте заночует. Потом женится
Нет, Ульяна. К Марфе сватов не засылают. Будто не слышала сплетен.
Рыжик умолкла.
В избе было тихо. Федя уже посапывал на печке. Василий спал на лавке, заботливо накрытый теплым шерстяным одеялом. Одна Анна дожидалась девчушек. Вопреки привычке в руках ее не было ни веретена, ни ниток с иголкой. Огонь из печурки бросал отблеск на ее задумчивое лицо со следами былой красоты. Тяжелый ежедневный труд по капле вытягивал силы из некогда красивой стройной женщины. Остались лишь густые косы да красивые глаза, порой завораживающие своим молодым блеском. Восемь детей, появившиеся на свет в семье Вороновых, по каплям забирали красоту и молодость Анны. Из восьмерых детей выжили пятеро. И неизвестно, кто отнял больше сил у Анныте дети, что выжили, или те, что ушли на небеса малыми.
Каждый вечер у иконы Богоматери она ставила свечи и долго молилась. О детях, так и не ставших взрослыми. О сыновьях, от которых так давно не было вестей. О Василисе, самой удачливой, но ставшей совсем чужой родителям. О старшей Анне, которую видела так редко. О Федоре, будущее которого было скрыто во мраке болезни. Об Аксинье, самой младшей, самой любимой дочери.
С самой юности их отношения с Василием складывались по божьему и людскому закону: он решает, она подчиняется. Редко Анна спорила с мужем. Теперь пришла пора.
Весь день в мастерской между мужем и женой шел разговор.
Девчонка она еще, посмотри, какая тоненькая, как березка. Куда ей еще хозяйство вести, детей рожать? Давай чуток обождем, хоть годика два еще. А, Вася
Рано Поздно бы не было! Девка в самом соку. А что тоненькаяэто порода такая! Ты у меня тоже пышкой не была, не удержался и шлепнул жену по мягкому месту, но детей рожала исправной сейчас хоть куда.
Ты мне зубы не заговаривай. Время другое было. Подождет Микитка год-два. Ничего с ним не случится.
Ерофеев ждать не будет. Он в таких кругах в Соли Камской крутится. Ого-го-го! Я в сравнении с ним вошь мелкая. Через него мне всегда почет и уважение будут в любом месте. А если передумает Ерофеев? И останемся с носом! Нет, Анна, бабский ум в таких делах не разумеет.
Осенью свадьбу играть будем, Вася?
Как в православном мире заведено. На Рождество Богородицы сговоримся с Акимом. Ты с Аксинькой разговаривай, Анна, вбей в ее голову понятие о правильной жизни. Недосмотрела ты, мать Василий резко встал. Он гнал от себя мысли о собственной несправедливости. Не кто иной, как он, вел с дочерью долгие беседы, к нему Аксинья тянулась, его слова были для дочки законом. И, стало быть, перекос в ее воспитании был виной отца, не объяснившего, не уследившего, не показавшего верную дорожку.
Добрый выбор. Богоматерь поможет, брак укрепит, детей дарует. Анна, вздохнув, принялась за стряпню. Руки проворно замешивали тесто, резали репу, а голова занята была смурными мыслями.
И правда, ее бы воляникуда бы она девчушку младшую свою не пускала. Веселая, добродушная, бойкая, Аксинья в отчем доме была как свет в оконце.
Они с Рыжиком устраивали игры, пели дурашливыми голосами, кричали частушки, не давая домочадцам заскучать и задуматься о надвигающейся старости. «Пустое это все, спорила она со своей материнской любовью, нужна Аксинье защита. Мы с Васей не молодеем, чем раньше свадьбу сыграем, тем спокойнее».
Вспомнился недавний разговор с соседкой Маланьей.
Надо побыстрее вам ее замуж выдавать, а то блюсти не сможете. Мой сын все глаза провертел, глядючи, как она белье в речке полощет. До греха наших парней доведете. Бесовское в ней что-то есть, Анна. Ишь, глазищи какие, срам! Сама худосочная, смотреть не на что А Семка чтой-то нашел
Не для Семки твоего моя лебедушка. С Соли Камской суженый ее. А ты будешь сплетни всякие распускать, мало не покажется!
Накажет бог за гордыню! Головешки свои задираете. Все под Богом ходим, отскочила от забора соседка.
Безделица, конечно. Но неприятный разговор получился. Маланья баба препоганейшая, но как начнет слухи какие распускать, от них не отмоешься.
Аксинья, как и мать, ворочалась всю ночь и, засыпая ненадолго, каждый раз видела одни и те же темные глаза, пристально смотрящие на нее, будто прямо в душу. Завистливо смотрела на безмятежно сопящую подругу, выпроставшую ноги-руки из-под теплого одеяла.
Спозаранку Василий, Федор и Аксинья, спешно собравшись, увязав тюки с посудой на телегу, отправились в Соль Камскую. Рыжик ехать отказалась:
Трястись на телеге Все кишки перемешаются!
Не отъехали Вороновы и версты от деревни, как нагнал их всадник на вороном коне.
«С чего бы это? думала Аксинья. Взгляд ее не отрывался от кузнеца, который ехал вровень с правившим телегой Василием. Парень сидел на коне чудно, поджав ноги, с расслабленной повадкой. Совпадение. Не хотелось в скукоте ехать, с нами заодно и собрался в город».
Василий и кузнец обсуждали погоду, начало длинного для крестьянина времени посева, растягивающегося в их суровом крае на квитень и травень, про ремесленные тяготы, про царя и местную власть. Аксинья в разговор мужской не вмешивалась, но чувствовала присутствие кузнеца каждой жилкой своей. Федор зарылся в солому. То ли спал, то ли думал о чем неведомом.
В Соли Камской пути односельчан разошлись, но сговорились они вечером встретиться, чтобы путь обратный держать вместе. Вороновы направились к Акиму Ерофееву. Василий вез ему товар гончарный, и о сватовстве надо было им потолковать. Аксинья наряд выбирала с умыслом: новые сапожки сафьяновые, шапочка мягкой, хорошо выделанной кожи, синяя душегрея с васильковым сарафаном делали девушку взрослее и милее прежнего. Не замаршкой же представать перед будущими родичами.
В городском доме Ерофеевых убранство поражало пышностью. Заморская посуда, икона с серебряным окладом, сундуки резные сразу привлекали внимание гостя. Аксинью провели в женскую светлицу, где все лавки и сундуки были устланы искусно вышитыми поделками жены да дочерей Акима. Микитка был сызмальства окружен женским царством, потому балован и откормлен без меры.
Примечания
1
Посошное (обложение) поземельный налог в России в XIIIXVII веках.
2
Кутьзадний женский угол в избе, место перед печкой.
3
Сеченьянварь.
4
ГевестГефест (имя бога искажено).
5
Понёвашерстяная ткань; также сшитая из нее одежда, представлявшая собой кусок материи, обернутый вокруг бедер, распашную юбку.
6
7092 год от сотворения мира1584 год.
7
Аршинпримерно 71 сантиметр.
8
Капустникогород.
9
Жовтеньоктябрь.