Никто даже близко не подходил к башне, так что никто не обнаружил записки. Сам же Певерил в это время находился в имении Растинторпов. К маркизе совершенно неожиданно приехала одна из ее невесток и стала настаивать, чтобы Марш написал и ее портрет, пока она гостит у матери. Маркиза посулила Певерилу двойной гонорар, если он согласится и останется поработать. Молодого художника утомили скитания по Кадлингтону, он знал, что безжалостная миссис Динглефут все равно не пустит его к миледи, поэтому не видел никакой причины для отказа и решил потратить несколько деньков на маркизу, которая также входила в число его покровителей. Каждая написанная им картина стоила больших денег. Теперь Певерил стал другим: идеалистические фантазии уступили место простому человеческому желаниюсобрать побольше денег. Словно он инстинктивно почувствовал, что скоро наступит день, когда каждая заработанная им золотая гинея может понадобиться ей.
Трагедия брака Флер с лордом Сен-Шевиотом вела к очень скорому и страшному концув этом он не сомневался.
Тем временем миссис Динглефут, пребывая в состоянии наивысшего триумфа, вступила в покои Флер, полностью взяв власть в свои руки.
Прошу вас, мадам, не надо постоянно звонить в сонетку, поскольку никто из слуг не придет к вам, предупредила домоправительница. Ее маленькие свиные глазки злобно смотрели на Флер, блестя от низкого удовольствия. Его светлость приказал, чтобы вам прислуживала лично я.
Я не желаю, чтобы вы прислуживали мне, начала Флер. Будьте любезны, покиньте мою опочивальню, миссис Динглефут.
Однако миссис Д. стояла как вкопанная.
Неблагоразумно приказывать мне уйти, а если даже я послушаюсь, то будет еще хуже, миледи. Вы умрете от голода, причем очень скоро. Ибо отныне я, и только я Одна, буду приносить вам пищу.
Флер воззрилась на женщину с гордым презрением и вызовом.
Вы, верно, забыли, что яледи Сен-Шевиот?
Нет, помню, но прежде всего япокорная слуга его светлости.
Значит, вы утверждаете, что ему угодно держать меня взаперти в этих покоях и никто не будет убирать здесь, а еду мне будут небрежно швырять, как в обыкновенной тюрьме?
Миссис Динглефут пожала плечами.
Я не имею права сообщать вам какие-либо сведения, миледи, равно как и искать здравый смысл в распоряжениях его светлости. Мое дело их выполнять.
Собравшись с силами, Флер заговорила вновь:
Чем же я заслужила такое отношение к себе? Какое преступление совершила, что подвергаюсь такому ужасному унижению?
Тут миссис Динглефут окинула Флер презрительным взглядом.
Лучше спросите об этом его светлость, когда он соизволит возвратиться, ответила она. Вот вы и узнаете все. Вы узнаете!
И, разразившись отвратительным, квакающим смехом, она удалилась из комнаты. Флер услышала, как в замке повернулся ключ.
Она бросилась к окну и выглянула вниз. Там не было ни одной живой души. Заброшенный парк и задний двор являли собою печальное зрелище. Окно располагалось настолько высоко, что ей не удалось бы выпрыгнуть из него, не разбившись насмерть о мраморную балюстраду. Ее охватило невыразимое отчаяние. Казалось, что и без того ужасающая жизнь стала еще хуже. По крайней мере до рождения ребенка ей было позволено держаться с чувством собственного достоинства, как и подобало баронессе и хозяйке замка. Она отдавала приказания, свободно гуляла по окрестностям, ездила в Уайтлиф, беседовала с Певерилом
О Господи, сейчас она вспоминала его, ее единственного друга, и ее сердце сжималось от дурного предчувствия. Передала ли повитуха записку? Придет ли он? И вообще здесь он или нет? Она не решилась задать этот вопрос миссис Динглефут.
Остаток дня Флер провела в одиночестве в состоянии тревоги и озадаченности. Ей даже захотелось, чтобы вернулся Дензилона больше не могла оставаться в руках безжалостной домоправительницы.
Еда, которую теперь приносила ей миссис Д., была невкусной, очевидно, ее готовил не главный повар, как раньше. Вино разбавлено водой. Миссис Динглефут небрежно ставила поднос на стол и, не произнося ни слова, удалялась, смерив Флер пренебрежительным взглядом. Ей не приносили горячей воды, и никто не пытался прибрать в ее покоях.
Флер теперь жалела, что не умерла вместе с ребенком. Она бесцельно блуждала по комнате, держа в руках клочки разорванных портретов матери и отца, которые бедная женщина тщетно пыталась собрать воедино, наподобие картинки-головоломки. Она горько плакала над ними, как ребенок над сломанной, дорогой для него игрушкой. Единственное, на что она смотрела теперь с удовольствием, это на картину Рафаэля и на изображение ее рук, написанное Певерилом. Она подолгу не отводила от них взгляда и радовалась, ожидая, когда наконец на замок опустится ночь. Тогда Флер стремительно подходила к окну и пристально всматривалась в него, надеясь увидеть милую ее сердцу фигуру Певерила. Она чувствовала, что если не увидится с ним, не удостоверится, что у нее остался хоть один друг на земле, то сойдет с ума.
Но Марш не приходил. И она не знала, почему. Поэтому постепенно начала думать, что даже он бросил ее на произвол судьбы. Она больше не плакала. Ибо была так несчастна, что не могла даже плакать. Никто не приходил к ней, чтобы зажечь свечи. Флер сидела в темноте до тех пор, пока тело не начинало болеть от неподвижности, мозг цепенел, и она падала на кровать. А потом, вконец измученная и изможденная, забывалась в тревожном сне.
Была уже полночь, когда Флер услышала приближающийся цокот копыт. Вот он стал ближе, потом еще ближе, и наконец на подъездной дорожке к замку заскрипели колеса кареты. Она села на кровати, вслушиваясь. Ее сердце трепетало от волнения. Спустя несколько минут дверь открылась и в комнату вошел Сен-Шевиот в темном дорожном костюме. В руке он держал лампу.
Сердце Флер забилось еще сильнее. Она дотянулась до маленькой шали и закуталась в нее. Сейчас Флер напоминала красивого сонного ребенка, но, когда барон приблизился к ней и поставил на столик масляную лампу, она увидела в тусклом свете, какое у него дьявольское выражение лица. Судя по этому выражению, мысли и намерения Сен-Шевиота были тоже недобрыми.
О! Вижу, вы не спите, любовь моя, произнес он нарочито учтивым тоном. Добрый вечер, дорогая!
Однако спустя несколько секунд она поняла, что ее обманули вежливый тон и улыбка, благодаря которой его лицо выглядело дьявольски красивым. Но она была так одинока, так несчастна, что сейчас ее изголодавшееся сердце потянулось даже к нему, к нему, причине всех ее горестей и несчастий.
О, я так рада, что вы наконец вернулись, Дензил, начала Флер. Но больше не сказала ни слова, ибо теперь ее глаза привыкли к тусклому освещению и она смогла увидеть не только его улыбку, но и выражение его глаз. Кровь застыла у нее в жилах. Он резко повернулся, подошел к стене напротив ее кровати и снял с крючка картину Певерила, изображавшую ее руки. Затем вернулся к Флер и высоко поднял картину.
Ах, вот они, ваши ручки, мадам, ваши изящные маленькие ручки, которые, когда я увидел их в первый раз, показались мне руками женщины благородного происхождения. Я целовал кончики этих пальцев, а вот на этот пальчик надел обручальное кольцо. И в ладони этих рук я возложил свои надежды. Надежды, что моя очаровательная жена родит мне еще одного Сен-Шевиота Он замолчал и с издевательским видом зачмокал, подражая ребенку, сосущему грудь.
Вцепившись в шаль, Флер с ужасом взирала на этого зловещего человека, которого она называла мужем, и понимала, что от него нельзя ожидать ни доброты, ни хотя бы сдержанности. Ее швырнуло в бездонную пропасть отчаяния. Однако она спокойно сказала:
Всем сердцем прошу простить меня, Дензил, за то, что наш ребенок умер
Тихим, но язвительным тоном он перебил ее:
Если бы он не умер своей смертью, миледи, то я бы сам нашел способ устроить его кончину.
Она в ужасе откинулась на подушки.
Как вы можете говорить такие вещи?
Сначала, шепотом проговорил он, широко улыбаясь, я намереваюсь уничтожить эту картинку с очаровательными лилейно-белыми ручками, которую мистер Марш надеялся оставить потомкам. Ваш портрет уже разорван на куски. С каким наслаждением миссис Динглефут швырнула его клочья в огонь! Портрет нынешней леди Сен-Шевиот не будет висеть в галерее замка среди портретов знатных дам, которые заслужили свои титулы. А ваш портрет должен быть забыт стерт напрочь из памяти, как и вы сами!
Эти слова потрясли Флер, однако она не пошевельнулась и даже не вскрикнула. Она была парализована страхом. С широко открытыми глазами Флер наблюдала, как он в остервенении рвет на мелкие части работу Певерила. Специфический звук рвущегося полотна ударял ее по нервам. Она вся дрожала. Лицо ее стало мраморно-белым. И невольно с уст сорвался крик, полный боли и отчаяния:
Вы сошли с ума вы уничтожили шедевр!
Черт с ним! процедил он сквозь зубы. А теперь поговорим о вашей свадебной опочивальне, моя прелестная супруга. Певерил потратил свой гений и мои деньги на создание этого гнездышка для вас. И он совершил огромную ошибку.
Что же я такого сделала?! вскричала Флер. Неужели родить мертвого, ребенкаэто преступление?
Сен-Шевиот схватил ее за нежные руки и выволок из кровати. Он поставил ее напротив себя и с высоты своего огромного роста вперился в нее ненавидящим взглядом.
Что он умер, это только к лучшему! свирепо произнес он.
И вы его отец говорите такое?! выдохнула она.
Его отец да, и тот, кто желал растить вместе с вами прекрасных сыновей. Вы, вы, целомудренная мисс Роддни невинная девушка, такая скромная и хрупкая, что едва могли выносить ласки возлюбленного. Ах, какие мы нежные! Да мне смешно это! Слышите? Смешно!
Тут она всерьез решила, что он повредился рассудком. И она рухнула бы на кровать без сил, но его стальные пальцы удерживали ее, а потом он начал яростно трясти ее, как куклу, пока у нее не застучали зубы.
Кожа ребенка оказалась черной! злобно прошипел он. Черной, вы слышите, дорогая?! Он был негр. Мой ребенок да, вне всякого сомнения, яотец этого гнусного отродья. Я не обвиняю вас в неверности. Этот ребенок был зачат в Бастилии. И он ваш и мой.
Что вы такое говорите?! с трудом произнесла Флер. О, до чего это чудовищно и гадко! Это не может быть правдой!
Он снова неистово затряс ее.
Когда вы выходили за меня замуж, вы знали, какая кровь течет в ваших венах. Вы знали об этом позорном пятне, которое в равной степени могло перейти на вашего отпрыска!
Она смотрела на него глазами, полными ужаса, и Сен-Шевиот, несмотря на беспредельную ярость, владевшую им, перестал говорить о вопросах наследственности. Он осознал, что она не понимает ни одного его слова. Однако ее незнание не уменьшало его гнева. Он швырнул Флер на кровать.
Итак, если вы ничего не знали, то я проклинаю память вашей матери. Вашей матери-квартеронки, дорогая моя. Вы слышите? Гордая красавица маркиза де Шартелье, а потом леди Роддни была квартеронкой. Через нее и передалась эта гнусность, и я поступил как последний болван, дав вам мое имя.
Флер пока еще не могла постичь всего значения услышанного. Она по-прежнему считала, что барон сошел с ума. Он начал метаться по комнате, словно дикое животное, ищущее, на кого бы обрушиться. Он обрывал изящные кружева на ее постели и скатерти, украшающей столик, сдирал атласные обои, швырял на пол вазочки и хрупкие женские безделушки, делавшие ее гнездышко столь очаровательным. Он сорвал с окон изысканные белоснежные занавеси, бросил их на пол и топтал своими огромными сапогами для верховой езды.
Завтра все это отправится в камин! кричал он в ярости.
Он топтал ее гребешки из слоновой кости и прочие предметы туалета. Затем стал открывать ее шкатулки с драгоценностями и рассовывать их по своим карманам.
Этих фамильных драгоценностей, принадлежащих моему роду, вы никогда не наденете снова, приговаривал он, брызгая слюною от злобы.
Потом сняв со стены картину Рафаэля, он несколько мгновений рассматривал ее, затем презрительно усмехнулся.
Эту надо сохранить из-за ее ценности. Но она больше не будет висеть в этой проклятой комнате! Между вами и Мадонной нет ничего общего, к тому же, как мне сказали, вы больше не можете родить ребенка. Да и не дай Бог, а то произведете на свет еще одного черномазого ублюдкаотвратительное свидетельство истории вашей милейшей мамочки! Теперь я понимаю предсказание горбуньи. «Берегитесь черного Сен-Шевиота». О Боже, до чего убедительно она говорила тогда и до чего потусторонне! Да, мы Черные Бароны, но черный цвет кожи вашего сына явился из самого ада и смертельно ранил мою душу!
Несчастная женщина безмолвно лежала там, куда он ее бросил; ее глаза взирали на него сквозь тонкую паутину прекрасных волос, лицо и тело покрылись испариной. Она конвульсивно вздрагивала и повторяла со стоном:
Я не понимаю, я не понимаю!
Когда он перестал громить Комнату, та стала олицетворением ужасающего беспорядка и больше не была похожа на изысканную, красивую опочивальню, в которую Флер вошла как новобрачная. Он вытащил из комодов даже ее одежду и грудой набросал на пол. Больше она не будет наряжаться, как светская дама, добавил он. Ей мало что понадобится из одежды, ибо больше она никогда не переступит порога этой комнаты.
Тут наконец Флер осознала смысл угроз Сен-Шевиота. Ее совершенно не волновало то, что дорогие и красивые наряды бесформенной грудой валяются на полу, ибо она никогда не хотела носить их. Но внезапно до нее дошло ужасное значение слов относительно ее ребенка. Она села на кровати и вдруг, смело посмотрев ему прямо в глаза, проговорила:
Вы сказали, что мой ребенок был черный. Вы назвали мою мать квартеронкой. Это может быть только бредом сумасшедшего.
Дензил подошел к ее кровати. Достав из кармана несколько листков бумаги, заполненных мелким почерком, он протянул их ей.
Прочтите вот это. Сейчас, немедленно. Прочтите внимательно, произнес он.
Дензил, мне плохо начала она.
Читайте же, я вам сказал, а потом уж говорите, что я сумасшедший! проревел он.
Флер, чувствуя, что может лишиться сознания, дрожащей рукою взяла бумаги. Ее пальцы так сильно тряслись, что она едва удерживала документы. Она подвинулась ближе к лампе. Сен-Шевиот безмолвно наблюдал за ней жестоким взором.
И она стала читать
Глава 19
Документ, который с ужасом прочитала Флер в эту полночь, наложил последнюю печать страданий на ее несчастную юную жизнь. Эти бумаги, присланные барону из конторы его поверенных, содержали все сведения о ее африканской наследственности. Документы прибыли к Сен-Шевиоту спустя день после коронации, когда снова были открыты заведения, не работавшие во время великого празднества. Его светлость затребовал от фирмы тщательно проследить всю историю Роддни, ранее проживавших в имении Пилларз в Эссексе, близ Эппин-Форест.
Долли де Вир, кузина сэра Гарри, поклялась, что ей ничего не было известно о прошлом Елены, и ни угрозы, ни подкуп не смогли заставить ее взять обратно свое клятвенное заверение. Дензил искал сведения повсюду. Было известно, что сэр Гарри Роддни женился на вдове французского аристократа маркиза Люсьена де Шартелье. И все. Но у юридической фирмы, нанятой бароном, имелись свои тайные агенты. Различными способами были найдены старые газеты и всевозможные дневники. К тому же сохранилось множество светских журналов, где было многое написано о сказочно богатом маркизе, чей проницательный ум и острый язык поразили в свое время Лондон подобно урагану.
Был отмечен и тот факт, что на первом приеме, данном маркизом и его супругой, присутствовали две великосветские дамыледи Генриетта Хамптон и маркиза Растинторп. Немедленно были сделаны всевозможные запросысначала о Хамптонах. Расспросили дочь леди Хамптон (до брака мисс Памфри), которая была замужем за неким молодым джентльменом, также бывшим клиентом фирмы, занимающейся делом Сен-Шевиота.
Младший партнер этой фирмы мистер Гроувз проделал тщательную работу и приоткрыл глубоко спрятанные тайны прошлого. Он лично отправился к мисс Памфри, ныне миссис Катбертсон, которая проживала в Кью. Она была старшей из двух дочерей леди Генриетты и помнила, что ее отец, лорд Памфри, однажды привез домой из Бристоля маленькую квартеронку-невольницу по имени Фауна, которая несколько лет находилась в услужении у леди Генриетты Памфри.
Миссис Катбертсон смогла также вспомнить очень многое из жизни своей материбалы, приемы и бесконечные скандалы между родителями. Особенно отчетливо припомнился ей один инцидент, который ликующе описывала ее служанка (что, в свою очередь, подтвердил и дворецкий, он тоже был свидетелем этого происшествия). Они рассказывали о том, как однажды сэр Гарри Роддни разрезал шпагой торт чудовищной величины, из которого появилась маленькая девочка неповторимой красоты с золотисто-рыжими волосами. Звали ее Фауна, и она была невольницей квартеронкой. Несмотря на то, что с материнской стороны у нее была африканская кровь, кожа отличалось белизной, как только что выпавший снег. Миссис Катбертсон смогла припомнить многие подробности, несмотря на то, что все происходило тридцать лет назад. Она видела маленькую рабыню и восторженных гостей, очарованных ее прекрасными черными глазами и великолепием золотисто-рыжих волос.