- Как ты меня нашла? - обреченно спрашиваю я, глядя на, стоящую на пороге, женщину.
- Это было не трудно, твоего бойфренда многие знают - хищно скалится моя мать. - Ну, впустишь, или, так и будешь, на пороге мать держать?
- Не пущу. Зачем ты пришла? Почему, просто не выкинешь меня из жизни, как когда то из дома?
- Ну, во - первых, кровь не вода. А во - вторых, дети должны помогать родителям, попавшим в трудную ситуацию, так ведь, доченька?
- Я ничего тебе не должна, мама - вздыхаю я, чувствуя, что опять боюсь ее, словно мне снова пять лет. - У тебя, все ситуации трудные, но страдают от них всегда, почему - то другие люди.
- Да мне нужно то. Всего триста тысяч, и ты меня больше не увидишь. Скажи своему другу, пусть купит тебе спокойствие.
Смех душит меня. Истеричный, переходящий в рыдания, хохот.
- Убирайся - говорю я отсмеявшись.
- Софья, доченька, прошу тебя - падает передо мной на колени мать.- Отчим твой меня на порог не пустит без денег. Проигрался он, долг требуют. Говорят, не отдаст - изуродуют.
- Мама, прекрати спектакль, на меня не действует уже давно, твоя, плохая, актерская игра. У меня нет матери, она отказалась от меня, а значит и отчима, нет. Не понимаю, почему ты этого замурзанного мужика боишься. Не может он тебя, в твою квартиру не пустить. Иди домой, и оставь меня в покое.
- Может. Я ему половину квартиры отписала.
- Чтобы мне не досталось? Хитро.- равнодушно говорю я.- Уходи мама. Ничего тебе тут не светит.За что ты так со мной? - спрашивает мать, глядя на меня полными слез, когда - то, самыми родными на свете глазами, в которых я всегда искала, хоть маленький отблеск любви. - Просто. Не люблю - говорю я и закрываю дверь Дрянь - кричит мать, колотя ни в чем не повинную дверь. Она уж и забыла, что выставила меня из дома, сказав те же самые, ледяные, шипастые слова. - Будь ты проклята, гадина.
Проклятья ее мне не страшны. Я и так проклята, с рождения. Проклята уродливой старухой, имя которой нелюбовь. Телевизор, включенный мной, заглушает грохот и крики. Побесновавшись еще полчаса, моя родительница покидает поле брани. Я победила ее. Впервые в жизни я чувствую омерзительное умиротворение и горько - соленый вкус пирровой победы. Уподобившись матери, я принимаю свое генетическое уродство - бездушие и полное безразличие к самому родному на земле человеку. Ром, найденный мною в баре Анатолия, помогает мне отвлечься от мыслей, лезущих в голову, отключает чувство жалости, накрывая тяжелым, алкогольным дурманом. Ты, такая же, как она. Ни чем не лучше - шепчет мне в душу пьяная совесть, и я, молчаливо, соглашаюсь с ней.. Она сидит в своем любимом кресле, укутавшись в смешной разноцветный плед, не взирая, на свалившуюся на город, липкую жару, наружу торчат лишь узкие ступни, с длинными пальцами. Я знаю, она стесняется их.
- Я ждала тебя, очень ждала - возбужденно говорит Софья. Отшвырнув плед, она манит меня великолепием своего гибкого, молочно белого тела. Желание захлестывает меня горячей волной.
- А я мечтал о тебе - говорю я и опускаюсь перед ней на колени. Я целую ее ступни, скользя губами, поднимаюсь все выше и выше, задержавшись на трогательных впадинках острых коленей, пока не достигаю заветного треугольника между ее ног. Мой язык погружается в ее горячее лоно, танцует страстное танго. По ее участившемуся дыханию, судорожно выгнутой в пояснице спине, чувствую момент, когда она достигает пика наслаждения. Удовольствие вырывается из ее горла хриплым стоном, заставляя меня, умирать от желания обладать ею. Нет сил и терпения, даже раздеться, скинуть с себя вместе с одеждой, трехдневное ожидание близости с моей Софи. Просто спускаю брюки и погружаюсь в нее, что бы совсем разорвать связь с этим миром. Оргазм взрывается в мозгу, словно сверхновая, гоня по венам раскаленную, как лава кровь.
- Я умирала от желания, все эти долгие дни без тебя - говорит Софья, гладя меня по голове, прохладной рукой. - Не бросай меня, больше.
- Больше никогда - шепчу я. Она прижимается ко мне всем телом, сильно, словно хочет прилипнуть, врасти в меня.
- Что с тобой? Ты весь горишь - встревоженно говорит она, и всматривается в мое лицо.Это любовь - шучу я, но чувствую нарастающую слабость и озноб, захватывающий мое тело в горячечно - ледяной плен. Она испуганна, это видно по суетливым движениям, по тому, как стремительно ее тело отпрянуло от моего.
- Где у тебя аптечка? - спрашивает она, но у меня хватает сил, лишь слабо дернуть плечом.
Последнее, что я помню, прежде чем провалиться в беспамятство, как она, буквально тащит меня в спальню и укладывает в кровать, принимающую меня в раскаленные свои объятья.
ГЛАВА 8
Она
Он весь горит, мечется в беспамятстве по кровати. А, я совершенно растеряна, не знаю, что предпринять. Лекарства, найденные мной в аптечке, совершенно не снижают температуру. В моей памяти всплывают бабушкины руки, обтирающие мое тело, воняющей уксусом, противной тряпкой. Она делала так всегда, что бы снять жар, когда я болела. Я обтираю его тяжелое, словно налитое свинцом тело, но и эти мои действия не приносят облегчения Анатолию. Ночи мои бессонны. Я провожу их, свернувшись у него в ногах. Каждый его, хриплый, вздох, каждое движение, лишают меня возможности сомкнуть глаза, хоть на минуту. Спустя два дня, я, все же, решаюсь вызватьскорую, не смотря на вялые протесты со стороны больного.Скорая - совсем не скорая. Что бы, хоть как - то, заполнить время ожидания, я меняю, пропитанные потом, простыни.
- Софья, не нужно. Тебе тяжело, оставь - просит Анатолий, но если я не займу себя чем - ни будь, то просто сойду с ума.
- Я вызвала врача.
- Хорошо - говорит он, и вновь проваливается в забытье.
Небритый фельдшер, с покрасневшими от бессонных ночей глазами, появляется в нашей квартире, только через час. Все это время я сижу в напряженном ожидании. Хуже всего ждать и догонять - говорила бабушка, и была права, как, впрочем, и всегда.
-Кто он вам? - спрашивает медик, осматривая Анатолия - Отец?
- Нет, не отец - смущенно, словно виновата в чем то, отвечаю я.
- Понятно - устало смотрит на меня, небритый фельдшер.
- Что, вам понятно? Ничего вы не понимаете, не можете понимать. Я не могу жить без него - кричу я. Усталость и нервное напряжение последних двух дней, выплескиваются из меня истеричным криком на, ни в чем неповинного, небритого фельдшера, без удивления, глядящего на меня.
- Все будет хорошо с твоим Ромео. Нельзя так привязываться друг к другу, девочка. В жизни всякое бывает, случись чего, обоим будет, катастрофически, плохо - говорит он, переходя на ты. Видно, что он знает, о чем говорит. Так может говорить только человек, перенесший огромную, неподъемную потерю, лишившую его в этой жизни, чего - то очень важного. Словно, спохватившись, он продолжает - обычная пневмония, поколешь ему антибиотики, через неделю, как новенький будет. А вот, тебе нервишки полечить нужно. Я сейчас укольчик поставлю успокоительный, поспишь хоть, а то, с таким подходом, и на любовь сил не останется.
- Нет, мне нельзя спать - пугаюсь я, ведь если я усну, кто будет ухаживать за Анатолием?Ну, хорошо, но учтите, милочка, все болезни от нервов. Себя поберегите, не думаю, что парню будет нужна издерганная истеричка. - Это, не ваше дело - говорю я, металлически чеканя каждое слово.
- Действительно, не мое, - задумчиво говорит он. Написав рецепт, он оставляет рекомендации и уходит.С ним все будет хорошо, с вашим любимым. Берегите друг друга - говорит мне фельдшер, уже в дверях. Я с нетерпением дожидаюсь, когда за ним закроется дверь, и устремляюсь туда, где ждет меня человек, наполнивший светом мою, бестолковую, жизнь.
Анатолий сидит, привалившись спиной к подушке. Видно, что после манипуляций, проведенных доктором, ему стало чуть лучше. Лицо его, лишенное горячечного румянца, еще более бледное от щетины, покрывающей его подбородок, светится счастьем.
- Ради этого стоило заболеть, - хрипло смеется он.
- Ради чего?- удивляюсь я.
- Даже, просто для того, что бы услышать твои слова, о том, что не можешь без меня жить.
- Это, всего лишь, слова, Анатолий. Не возлагай на них больших надежд. Я и сама, еще не разобралась в своих чувствах.
- Софи, надежда не бывает напрасной - говорит он, и я вижу, каких трудов стоит ему наш разговор. В конце концов, болезнь все же берет свое, и Анатолий засыпает.
Он.
Софья устала, под прекрасными ее глазами залегли темные, глубокие тени. После визита врача, она чуть - чуть успокоилась, и сейчас спит, свернувшись клубочком в изножье кровати. Я рассматриваю спящую Софи, боясь потревожит ее сон. Ее слова, случайно вылетевшие вчера, бередят мне душу, не дают покоя. Что это, болезненная привязанность, боязнь, вновь, остаться одной, или пробуждение чувств ко мне? Она спит, недвижимо, подсунув под щеку, сложенные, словно в молитве, руки. Мне хочется прижать ее к себе, обнять, и не отпускать от себя никуда и никогда.
- Что? Тебе плохо? - встревоженно спрашивает Софи, проснувшись от моего взгляда.
- Все хорошо, спи - отвечаю я.
- Больше не усну, все равно. А хочешь куриного бульона, я сварила. Доктор сказал, тебе полезно.
- А ты то, сама, когда ела в последний раз? - спрашиваю я.
- Не помню. Это не важно - дергает плечом Софья. - Подожди, сейчас принесу - говорит она и убегает на кухню.Не нужно, я не голоден - верчу я головой, уворачиваясь от ложки, полной ароматного бульона, которую держит тонкая, почти прозрачная, рука моей возлюбленной.. - Ешь, ну, что ты как маленький? Сердится Софи, и смешно морщит нос. - Набирайся сил, они тебе нужны будут скоро
- Интересно, для чего? - спрашиваю я, у моей прекрасной сиделки.
- Что бы любить меня - серьезно отвечает она, глядя на меня янтарными глазами, в которых пляшут веселые бесенята.
- Ох, Софи, ты играешь с огнем - притворно, угрожаю я. Но, моя попытка привстать на кровати, что бы прижать ее к себе, оканчивается полным крахом. Тело, словно сделанное из ваты, отказывается слушаться.
- Мне нужно в душ - говорю я, по всему видно, что эта моя затея, ей совсем не по душе.
- А тебе можно? Когда я болела, бабушка мне, категорически, запрещала водные процедуры.
- Смешная ты. Я же не маленькая девочка, мне можно, и нужно помыться. Или, тебе приятно жит в квартире, насквозь, провонявшей немытым телом.
- Ну, хорошо - подумав, говорит мне Софья и, подойдя к кровати, подставляет мне свое плечо, что бы я мог на него опереться.
- Не нужно, я сам дойду - уверенно говорю я, но вижу в ее глазах сомнение.
- Не дойдешь. Слушай, я тебя два дня в туалет на себе таскала, не переломилась. Так что давай, не выкрутасничай, а то останешься тут лежать, грязным и вонючим - блестя глазами, ругается Софья. - И в душе, одного тебя не оставлю. Сам он дойдет. Догадался.Под ее беззлобное ворчанье, я опираюсь на ее плечо, и понимаю, насколько она права. Десять метров, пройденные мною до ванной комнаты, кажутся мне километрами, к ногам словно привязали пудовые гири. Софья согнулась под весом моего тела, от чего мне становится не по себе. Маленькая, хрупкая девочка. Моя любимая девочка. Струи теплой воды бьют по моему телу, возвращая ему жизненную энергию.
- Ты прекрасна - шепчу я, глядя на Софью, одетую в мою рубашку. Она стоит рядом, вода стекает по тонкой шее, заползает, под тонкую ткань, дорогой рубашки, под которой ничего нет. Рубашка намокла, и теперь обнимает тонкое, такое желанное тело, моей Софи. - Разденься - прошу я.
- Что? - не понимает она.Сними с себя рубашку - прошу я, уже настойчивее, не в силах отвести взгляд от заострившегося соска. Ждать, пока она расстегнет пуговицы, я не в силах, просто разрываю на ней эту досадную помеху, и начинаю страстно целовать ее шею им грудь, захватывая губами, вожделенный бутон соска. Она реагирует с молниеносной пылкостью. Упругость ее губ на моей коже, округлые податливые бедра, ее пылкий ответ на мои прикосновения, наполняют мое тело, словно живительная, волшебная энергия, пропущенная по венам, дающая стимул жить. И это первобытное чувственное наслаждение пронзает меня, лишая разума. Каждый нерв в моем теле, алчет ее, мою Софью, мою любимую девочку. Она, соблазнительно прогибается в пояснице, предоставляя мне возможность войти в нее. Мое желание, сродни опустошающему голоду, который невозможно утолить, обычной, человеческой пищей. Я вхожу в нее, рыча, словно дикий зверь. Стекающие по ее спи не струи воды, делают мое желание еще более острым, чувственным. Софья стонет, а я словно взлетаю, от сокрушительного, рвущего связки экстаза. Ее оргазм следует за моим буквально сразу, обрушиваясь на нее сдавленным криком, вибрацией мышц.
- Ты, сумасшедший, я уже говорила тебе об этом - со стоном говорит Софи.
- Я знаю. Это ты свела меня с ума.
ГЛАВА 9
[Она]
- Спи, - говорит Анатолий. Я обессилена, а ему, наоборот, стало значительно лучше, после наших с ним, водных процедур. Сознание растворяется в теплом дурмане долгожданного отдыха, но громкая трель телефонного звонка, лишает меня этого счастья.
- Не бери трубку, отдыхай - повторяет Анатолий, но я уже вскакиваю с кровати, что бы ответить на настойчивый звонок, разрывающийся, адским гонгом, в тишине квартиры.
- Вдруг, что то срочное - говорю я, и поднимаю трубку.
- Здравствуйте. Вы, наверное, Софья?- слышу я, мелодичный женский голос, и разнотонное многоголосье, на другом конце провода.- Меня зовут Лена, я жена Павла. Хотя, наверное, вам это ни о чем не говорит.
- Ну, почему - же. Анатолий много рассказывал мне о вас.
- Софья, это, наверное, глупо, и Паша запрещал мне звонить, но мы волнуемся. Анатолий не выходит на связь, уже неделю, телефон отключен. Что то случилось?
- Он болен, - отвечаю я, мысленно сетуя на то, что милая Елена не позвонила раньше.
- Едем - говорит она и тут же отключается.
- Софья, кто звонил?- без особого интереса, спрашивает меня Анатолий. Он уже похож на себя прежнего, только заострившиеся скулы, и бледность выдают его нездоровье. Я не могу отвести взгляд от его лица, широкой груди, от сильной руки, закинутой за голову. Желание, горячим вихрем поднимается снизу, захватывая меня в свои объятья. Хочу его, до дрожи, до мурашек, до безумия, и это желание лишает меня возможности говорить, слышать, думать. - Так, ты мне скажешь, кто звонил, Софья? - выводит меня из оцепенения бархатный, с хрипотцой, голос Анатолия.
- Лена звонила - проглотив тягучую слюну, и наконец, справившись с своими чувствами, отвечаю я. - Они волнуются.
- И, что ты им сказала? Надеюсь, соврала?
- Нет, сказала все, как есть.
- Ну, тогда, давай одеваться, у нас очень мало времени - смеется Анатолий, с интересом и вожделением разглядывая мою, ничем не прикрытую, бесстыдную наготу. - Оденься, а то мы рискуем быть застуканными за непотребством, неутомимым семейством Павлика. Явятся они, скорее всего, в полном составе. Очень уж им любопытно тебя увидеть, а близнецов оставить не с кем. Так, что у нас с тобой минут десять, пятнадцать. Потому что, Леночка свернет горы, если ей, что - то нужно, и никакие пробки ей не страшны.
- Да, пятнадцати минут, нам, вряд ли хватит - говорю я и краснею. Анатолий тихо смеется, но ничего не отвечает на эти мои слова. Лишь смотрит, как я мечусь от шкафа к кровати, натягивая на себя, давно не надеванную, слежавшуюся одежду. Интересно, когда я выходила на улицу, в последний раз - силюсь вспомнить я, но на ум ничего не приходит.
- Ты мне, больше нравишься раздетой - говорит Анатолий.
- Было бы странно, встречать гостей в костюме Евы - отвечаю я, смотря в аметистовые, искрящиеся весельем его глаза.
- Там, в шкафу, спортивный костюм. Дай мне его. Думаю, этические нормы не будут нарушены, если больной встретит гостей не при параде.
Я помогаю Анатолию облачиться в костюм и, не сдержавшись, провожу рукой по его сильной груди. Через руку, словно проходит высоковольтный разряд тока.
- Не надо, Софья - хрипит он, но я уже не могу остановиться. Костюм, бесформенной кучей, падает на пол, а мы погружаемся в бесстыдное, горячее, острое безумство.
- Люблю тебя - горячечно шепчут его губы, а я молчу, и презираю себя за это.
Анатолий ошибся, в дверь звонят, лишь спустя полчаса. Семейство его друга, врывается в тихий, размеренный мирок нашей квартиры шумным смерчем, торнадо, моментально захватывая, вовлекая меня в очаровательный мир семейной любви, детских, конопатых шалостей, и беззлобную ругань родительского воспитания. Я поражена этим громким, но прекрасным семейным счастьем, которого не имела никогда. Огромный, добродушный Павел, тоненькая Леночка, и чудесные, любопытные мальчишки. Мне кажется, я знаю их всю жизнь, настолько они близки и симпатичны мне.
- Оставьте Софью в покое, мартышки - прикрикнув, смотрит мать на, не в меру разошедшихся, вертлявых близнецов, буквально повисших на мне.