Как всегда. Кучка людей, которые уже друг друга знают, и я, словно человек из массовки в фильме про колледж.
Ну, они все, наверно, говнюки.
Наверно.
Огаст представляет, как мама пожимает плечами.
Помнишь, как ты украла диск со «Скажи что-нибудь» у наших соседей? спрашивает она.
Огаст невольно смеется.
Ты так на меня рассердилась.
И ты сделала копию. Тебе было семь лет, а ты догадалась, как спиратить фильм. Сколько раз я ловила тебя за его просмотром посреди ночи?
Где-то миллион.
Ты всегда ревела навзрыд от той песни Питера Гэбриела. У тебя чуткое сердце, дочка. Раньше я переживала, что тебе сделают больно. Но ты меня удивила. Ты выросла из этого. Ты как ятебе никто не нужен. Не забывай это.
Да. На почти позорную секунду мысли Огаст возвращаются к метро и девушке в кожаной куртке. Она сглатывает. Да, ты права. Все будет хорошо.
Она отводит телефон от лица, чтобы проверить время.
Черт. Перерыв почти закончился.
Ей повезло, что она вообще нашла работу, но не повезло с тем, чтобы хорошо с ней справляться. Она, наверно, была слишком убедительной, когда менеджер Люси позвонила по ее липовому номеру за рекомендациями и попала на одноразовый телефон Огаст. Результатсразу на работу, никакого обучения, узнавать все по ходу.
А бекон? спрашивает мужчина за девятнадцатым столом, когда Огаст ставит перед ним тарелку. Он один из постоянных посетителей, на которых указал Уинфилд в ее первый день, пожарник на пенсии, который заходит сюда на завтрак каждый день последние двадцать лет. По крайней мере, его хорошего отношения к «Билли» хватит для того, чтобы не обращать внимания на ужасное обслуживание.
Черт, простите. Огаст съеживается. Простите, что сказала «черт».
Ты забыла это, говорит голос позади нее с сильным чешским акцентом. Откуда ни возьмись, появляется Люси с беконом и тащит Огаст за руку к кухне.
Спасибо, говорит Огаст, морщась от впивающихся в локоть ногтей. Как ты узнала?
Я все знаю, говорит Люси с болтающимся под тусклым освещением ярко-красным конским хвостом. Она отпускает Огаст у бара и возвращается к своему жареному сэндвичу с яйцом и составлению графика на следующую неделю. Ты должна это помнить.
Прости, говорит Огаст. Ты спасительница. Моя спасительница бекона.
Люси корчит такое лицо, что со своей жидкой подводкой становится похожей на хищную птицу.
Тебе нравится шутить. А мне нет.
Извини.
Извинения мне тоже не нравятся.
Огаст проглатывает еще одно «извини» и поворачивается к кассе, пытаясь вспомнить, как сделать срочный заказ. Она точно забыла оладьи для семнадцатого стола и
Джерри! кричит Люси через кухонное окно. Картофельные оладьи, быстрее!
Пошла на хрен, Люси!
Она кричит в ответ что-то на чешском.
Ты же знаешь, что я не знаю, что это значит!
Сзади, предупреждает Уинфилд, проходя мимо с занятыми руками: в левойчерника, в правойореховое мороженое. Он наклоняет голову в сторону кухни, размахивая косичками, и говорит: Она назвала тебя уродливым членом, Джерри.
Джерри, старейший фритюрье в мире, хохочет и кидает на гриль картофельные оладьи. Люси, как узнала Огаст, обладает зрением сверхчеловека и привычкой следить за работой своих подчиненных за кассой с другой стороны барной стойки. Это бы раздражало, если бы она не спасла задницу Огаст дважды за пять минут.
Ты всегда забываешь, говорит она, щелкая акриловыми ногтями по клавишам. Ты ела?
Огаст вспоминает последние шесть часов своей смены. Опрокинула ли она на себя полтарелки блинов? Да. Съела ли она что-то?
Эм нет.
Вот поэтому ты и забываешь. Ты не ешь. Она хмуро смотрит на Огаст, как огорченная мать, хотя ей не может быть больше двадцати девяти лет.
Джерри! кричит Люси.
Что?
«Специальный Су»!
Я тебе уже делал!
Для Огаст!
Кого?
Новенькой!
А, говорит он и разбивает на гриль два яйца. Ладно. Огаст крутит край фартука между пальцами, глотая «спасибо» до того, как Люси ее придушит.
Что такое «Специальный Су»?
Доверься мне, нетерпеливо говорит Люси. Ты сможешь выйти на двойную смену в пятницу?
«Специальный Су», как оказалось, блюдо не из меню: бекон, кленовый сироп, острый соус и жидковатое поджаренное яйцо между двумя ломтиками техасского тоста. И может, дело в Джерри, с его моржовыми усами, намекающими на непостижимую мудрость, и бруклинским акцентом, подтверждающим семь десятилетий сверки внутренних часов со светом над Атлантическим океаном, или в Люси, первом человеке на этой работе, который запомнил имя Огаст и стал заботиться о том, жива она или мертва, или из-за того, что «Билли» это волшебство, но это лучший сэндвич, который Огаст ела в своей жизни.
Время почти час ночи, когда Огаст заканчивает смену и направляется домой по многолюдным и живым улицам, освещенным мутным оранжево-коричневым светом. Она обменивает мятый доллар из своих чаевых на апельсин в магазинчике на углуона уверена, что в последнее время ускоренно движется к цинге.
Она впивается ногтями в кожуру и начинает ее снимать, пока ее мозг услужливо предоставляет информацию: взрослым людям требуется от шестидесяти пяти до девяноста миллиграммов витамина С в день. В одном апельсине содержится пятьдесят один миллиграмм. Не совсем предотвращение цинги, но начало положено.
Она думает об утренней лекции и попытках найти дешевый письменный стол, о том, какой может быть история жизни Люси. О симпатичной девушке из вчерашнего поезда «Кью». Опять. На Огаст сегодня тот красный шарф, тепло и мягко завязанный вокруг ее шеи, как обещание.
Она не то чтобы много думала о Девушке Из Метропросто она бы проработала пять двойных смен подряд, если бы это означало, что она снова увидит Девушку Из Метро.
Она проходит сквозь розовое свечение неоновой вывески, когда осознает, где она, на Флэтбуш, напротив обменника. Нико говорил, что тут находится его экстрасенсорная лавка.
Она зажата между ломбардом и парикмахерской, с облупившимися буквами на двери, гласящими: «МИСС АЙВИ». Нико говорит, что владелицадымящая как паровоз аргентинка по имени Айви, страдающая менопаузой. В магазине нет ничего особенного, просто обшарпанная серая большая дверь с жирными пятнами и невзрачный фасадто, что можно увидеть в сериале «Закон и порядок». Единственный намек на то, что внутри, одно окно, на котором расположена неоновая надпись «ЭКСТРАСЕНСОРНЫЕ УСЛУГИ», обвешанная пучками травы и какими-то охэто зубы.
Огаст ненавидит такие места, сколько себя помнит.
Ну, почти.
Был один разв дни просмотра пиратского «Скажи что-нибудь». Огаст затащила свою маму в крошечную экстрасенсорную лавку во Французском квартале, где каждая лампа была покрыта платком, чтобы освещение в комнате было сумеречным. Она помнит, как положила свой видавший виды карманный ножик между свечами, с трепетом наблюдая за тем, как человек по другую сторону стола читал натальную карту ее матери. Она почти всю жизнь ходила в католическую школу, но это был первый и последний раз, когда она по-настоящему во что-то верила.
Вы потеряли кого-то очень для вас важного, сказал экстрасенс ее матери, но это было легко понять. Потом он сказал, что этот человек мертв, и Сюзетт Лэндри решила, что больше не будет ходить к экстрасенсам в этом городе, потому что экстрасенсы полны дерьма. А затем грянул шторм, и долгое время экстрасенсов в городе не было.
Поэтому Огаст перестала верить. Стала придерживаться веских доказательств. Единственный скептик в городе, полном привидений. Это вполне ее устраивало.
Она качает головой и идет дальше, сворачивая за угол на финишную прямую. Апельсин съеден. Цингапока что в узде.
На третьем пролете здания ей приходит в голову, что это ироничнодаже поэтично, что она живет с экстрасенсом. Экстрасенсом в кавычках. Крайне наблюдательным парнем с уверенным, странным очарованием и подозрительным количеством свечей. Интересно, что об этом думает Майла, верит ли она в это. Судя по списку просмотренного на «Нетфликсе» и коллекции мерча «Дюны», Майлаогромная фанатка научной фантастики. Может быть, ей это нравится.
Только сунув руку в свою сумку у двери, она понимает, что ключей нет.
Черт.
Она пробует постучатьничего. Она могла бы написать, чтобы узнать, есть ли кто-то, кто еще не спит если бы ее телефон не сдох еще до конца смены.
Видимо, придется это сделать.
Она берет свой ножик, вытаскивает лезвие и сует его в замок. Она не занималась этим с пятнадцати лет, когда не могла попасть в квартиру из-за того, что ее мама опять потеряла счет времени в библиотеке, но некоторые навыки забыть невозможно. С высунутым языком она крутит ножом, пока замок не щелкает и не поддается.
Дома все-таки кто-то естьон возится в прихожей в наушниках и с инструментами возле ног. На кухонном столе горит пучок шалфея. Огаст вешает свои куртку и фартук у двери и задумывается о том, чтобы потушить его, у них уже был один пожар на этой неделе, когда человек в прихожей поднимает взгляд и тихо вскрикивает.
Ой, говорит Огаст, когда парень вытаскивает один наушник. Это точно не Нико или Майла, так что Ты, наверно, Уэс. Я Огаст. Я теперь тут живу.
Уэснизкий и миниатюрный парень с оливковой кожей, костлявыми запястьями и лодыжками, торчащими из-под серых треников и гигантской фланелевой рубашки, рукава которой закатаны пять раз. Все его черты маленькие и аккуратные, по-странному ангельские, несмотря на хмурое выражение лица. Как и у Огаст, у него на носу очки, и он, щурясь, смотрит на нее через них.
Привет, говорит он.
Рада наконец-то с тобой познакомиться, говорит она ему. Он выглядит так, словно хочет сбежать. Как жизненно.
Да.
Выходной?
Ага.
Огаст никогда не встречала того, кто производит первое впечатление хуже чем она, до этого момента.
Ясно, ладно, говорит Огаст. Я иду спать. Она бросает взгляд на травы, тлеющие на столе. Я их погашу?
Уэс возвращается к тому, чем он занимался, возне с петлей двери комнаты Огаст.
Ко мне приходил бывший. Нико сказал, что в квартире полно «энергии братства». Оно само погаснет. У Нико всегда так.
Конечно, говорит она. Эм, что ты делаешь?
Он ничего не отвечает, просто поворачивает ручку и дергает туда-сюда дверь. Тишина. Дверь скрипела, когда Огаст въехала. Он починил ей петлю.
Уэс берет в одну руку Нудлса, в другуюсумку с инструментами и уходит по коридору.
Спасибо, кричит Огаст ему вслед. Он втягивает голову в плечи, как будто ничто не может рассердить его так сильно, как благодарность за добрый поступок.
Классный нож, бурчит он, закрывая за собой дверь спальни.
Пятничным утром Огаст дрожит, сунув одну ладонь под душ и умоляя его нагреться. На улице минус два градуса. Если ей придется принять холодный душ, то ее душа покинет помещение.
Она смотрит на телефон: через двадцать пять минут она должна быть на платформе, чтобы успеть на поезд и поехать на учебу. Нет времени, чтобы ответить на сообщения от мамы про раздражающих сотрудников библиотеки. Вместо этого она шлет несколько сочувственных эмодзи.
Что говорила Майла? Горячая вода начинает течь через двадцать минут, но если хорошо попросить, то через десять? Прошло уже двенадцать.
Пожалуйста, говорит Огаст душу. Я очень сильно замерзла, устала и пахну как мэр Города Картофельных Оладий.
Душ остается неподвижным. К черту. Она закрывает кран и смиряется с очередным днем с запашком.
В прихожей Майла и Уэс стоят на четвереньках и клеят на пол полоски ленты.
Мне стоит знать, что вы делаете? спрашивает Огаст, перешагивая через них.
Это для «катись-взрывай», говорит Майла через плечо.
Огаст надевает свитер и высовывает голову из двери.
Ты осознаешь, что говоришь просто слова в каком-то случайном порядке, как будто они должны что-то означать?
Такие замечания ее никогда не останавливали, говорит Уэс, который выглядит и звучит так, словно приковылял сюда после ночной смены. Огаст спрашивает себя, чем подкупила его Майла, чтобы он помог ей до того, как уйти в свою пещеру. «Катись-взрывай» это игра, которую мы изобрели.
Ты садишься в кресло на колесиках у двери, и кто-то толкает тебя вниз по наклону кухонного пола, объясняет Майла. Конечно же, она придумала, как воспользоваться нарушением строительных норм для развлечения. Это «катись».
Боюсь узнать, что значит «взрывай», говорит Огаст.
«Взрывай» это когда ты ударяешься об этот порог, говорит Уэс. Он показывает на деревянный выступ, где прихожая переходит в кухню. В общем, ты вылетаешь из кресла.
Линии, говорит Майла, отрывая последний кусок ленты, нужны для того, чтобы измерить, как далеко ты пролетел, прежде чем приземлился на пол.
Огаст опять перешагивает через них, направляясь к двери. Нудлс кружит вокруг ее лодыжек, взволнованно ее обнюхивая.
Не могу решить, впечатлена я или в ужасе.
Мое любимое эмоциональное состояние, говорит Майла. Так и рождается возбужденность.
Я иду спать. Уэс бросает свою ленту Майле. Спокойной ночи.
Доброе утро.
Огаст закидывает на плечи рюкзак, когда Майла встречает ее у двери с поводком Нудлса.
В какую сторону ты идешь? спрашивает она, пока Нудлс носится вокруг, размахивая языком и ушами. Он такой милый, что Огаст даже не может злиться на то, что ее явно обманули по поводу того, насколько этот пес будет частью ее жизни.
К «Парксайд-авеню».
О-о, я веду его в парк. Можно мне пройтись с тобой? Фишка Майлы, как начинает понимать Огаст, в том, что она не сеет семя дружбы и не ухаживает за ним, мягко поливая и освещая солнцем. Она появляется в твоей жизни, полностью сформированная, и просто в ней остается. Законченной подругой.
Странно.
Конечно, говорит Огаст и распахивает дверь.
Поскальзываться сегодня негде, но Нудлс решительно настроен на то, чтобы заставить Огаст нажраться дерьма по пути к станции.
Он принадлежит Уэсу, но мы все как бы делим его между собой. Такие вот мы лохи, говорит Майла, пока Нудлс тянет ее вперед. Боже, я раньше все время выходила на «Парксайде», когда жила на Манхэттене.
Да?
Да, я училась в Колумбийском колледже.
Огаст обходит Нудлса, когда он останавливается, чтобы обнюхать самый восхитительный контейнер из-под еды в мире.
У них что, хорошая художественная школа?
Майла смеется.
Все всегда считают, что я ходила в художественную школу, говорит она, щелкая жвачкой. У меня степень по электротехнике.
Ты прости, я подумала
Сама знаю, говорит она. Наукаэто суперинтересно, и мне она хорошо дается. Прям очень хорошо. Но карьера в электротехнике, можно сказать, убивает душу, а я достаточно получаю от своей работы. Пока что мне больше нравится заниматься искусством.
Это Худший кошмар Огаст, думает она. Закончить учебу и ничего не делать с приобретенными знаниями. Она поверить не может, что Майлу не парализует мысль об этом каждую минуту каждый день. Потрясающе.
Спасибо, я тоже так думаю, радостно говорит Майла.
У станции Майла машет на прощание, Огаст проходит через турникет и возвращается в удобный, вонючий поезд «Кью».
Никому, прожившему в Нью-Йорке больше нескольких месяцев, не понять, почему девушке может нравиться метро. Им не увидеть всю новизну того, как ты спускаешься под землю, а потом поднимаешься обратно на другом конце города, комфорт осознания того, что, даже если ты столкнулась с часовой задержкой или непристойным поведением, тебе удалось раскрыть величайшую загадку этого города. Быть частью потока, встречаться взглядом с другим напуганным пассажиром, когда появляются мексиканские музыканты. В метро она настоящий ньюйоркец.
Конечно, это все равно ужасно. Она чуть не села на две разные лужи неизвестного происхождения. Крысы явно объединяются в профсоюзы. А однажды, во время получасовой задержки, ей в сумку нагадил голубь. Не на нее. В нее.
Но, несмотря ни на что, она ненавидит все, кроме особой, блаженной нищеты метрополитена.
Может, это глупонет, точно глупо. Точно глупо, но отчасти дело в той девушке. Девушке из поезда. Девушке Из Метро.
Девушка Из Метроэто улыбка, потерянная в железнодорожных туннелях. Она появилась, спасла день и перестала существовать в ту же секунду, как Огаст вышла на «Авеню-Эйч». Они больше никогда не увидятся. Но каждый раз, когда Огаст думает о метро, она думает о карих глазах, кожаной куртке и джинсах, порванных на бедрах.