Некто Лукас - Хулио Кортасар 3 стр.

Что жепозволить тебе праздновать победу, отвратительный василиск? Пусть никто не притворяется, будто не замечает присутствия этого предмета, который делает нереальным любой вид коммуникабельности, любой вид семантической связи. Взгляните: вот он торчит между нами, находящимися по разные стороны этой ужасной стены, между нами, напоминающими сборище идиотов в зале, где прогрессивный дирижер намеревается ознакомить публику с музыкой Штокхаузена. Ну конечно же, мы полагали себя свободными, председательница собрания припасла букет роз, который мне должна преподнести младшая дочь секретаря, в то время как вы с помощью горячих аплодисментов разогреете холодную циркуляцию крови в ваших ягодицах. Но ничего подобного не произойдет по вине этой тошнотворной конкреции, о которой мы прежде слыхом не слыхивали и на которую, войдя в зал, взирали как на нечто само собой разумеющееся, пока случайное прикосновение моей руки внезапно не обнаружило ее во всей ее затаившейся агрессивной враждебности. Как мы могли верить в свободу и собраться здесь, если очевидно, что мы ничего не постигнем, ничего не осуществим, прежде чем не освободимся от этого стола? Прилипчивая молекула гигантской загадки, клейкое свидетельство наихудшего закабаления! Сама идея Гондураса выглядит сейчас как воздушный шарик, лопнувший в разгар детского праздника. Кто способен думать о Гондурасе, разве это слово имеет какой-либо смысл, пока мы находимся на разных сторонах этой темно-огненной реки? А я еще хотел выступить с лекцией! И вы были готовы слушать меня! Нет, хватит, наберемся по крайней мере мужества, чтобы очнуться или, на худой конец, допустить, что хотим очнуться, ведь единственное, что может спасти нас,почти непереносимое желание провести рукой по этому бесстрастно-геометрическому бесстыдству, возглашая хором: «Метр двадцать в ширину и около двух сорока в длину, стол из цельного дуба или из красного дерева, если не из полированной сосны». Разве не пора положить ему конец, узнав, что он есть на самом деле? А впрочем, как знать, может, все это и без пользы.

Вот тут, например, я вижу нечто похожее на сучок. Вы полагаете, сеньора, что это и есть сучок? А вот здесь то, что мы назвали бы ножкой,но чем является на самом деле эта перпендикулярная поспешность, этот отвердевший поток рвоты на пол? А сам пол, эта опора для нашей ходьбы,что скрывается под начищенным паркетом?..

(Обычно лекция заканчиваетсяили ее заканчиваютнамного раньше, и стол остается в одиночестве в совершенно пустом зале, поэтому никто не видит, как он задирает ногу, что обычно и делают столы, когда остаются одни.)

Лукас,его больницы (I)

Так как больница, куда лег Лукас, высшего разряда, где больной-всегда-прав и сказать «нет», даже когда он просит невесть что, куда как серьезная проблема для медсестер, всем они обворожительно и наперегонки отвечают «да»по причинам, указанным выше.

Конечно, невозможно удовлетворить просьбу толстяка из 12-й палаты, который в разгар цирроза печени требует каждые три часа бутылку джина, зато с каким удовольствием девушки сказали «да», «само собой», «ну конечно», когда Лукас, увидевший во время проветривания палаты букетик ромашек в холле, почти застенчиво попросил разрешения унести одну ромашку в палату, чтобы хоть как-то скрасить обстановку.

Положив ромашку на тумбочку, Лукас нажимает на кнопку звонка и просит принести стакан с водой, чтобы придать растению более свойственное ему положение. Не успевают принести стакан и поставить туда цветок, как Лукас замечает, что тумбочка загромождена склянками, журналами, сигаретами и почтовыми открытками, так что нельзя ли поставить какой-нибудь столик к изножью кровати, это позволит наслаждаться видом ромашки, не рискуя вывихнуть шею в процессе обнаружения цветка среди различных предметов, размножающихся на тумбочке.

Медсестра тут же приносит требуемое и помещает стакан с ромашкой в наилучшем для обозрения ракурсе, за что Лукас тут же ее благодарит, замечая вскользь, что его посещают многочисленные друзья, а стульев маловато и было бы весьма кстати, воспользовавшись тем, что столик уже принесен, добавить два-три удобных кресла, что создало бы более располагающую к беседе атмосферу.

Не успевают медсестры появиться со стульями, как Лукас говорит, что чувствует себя крайне обязанным по отношению к друзьям, которые должны делить с ним его горькую участь, в силу чего большой стол был бы как нельзя кстати, предварительно покрытый, конечно, скатеркой под две-три бутылки виски с полдюжиной бокалов, желательно граненого стекла, не говоря уже о термосе со льдом и нескольких бутылках содовой.

Девушки разбегаются в поисках всех этих предметов и художественно располагают их на принесенном столе, при этом Лукас позволяет себе заметить, что присутствием бокалов и бутылок значительно снижается эстетический эффект ромашки, она прямо-таки затерялась в ансамбле, хотя выход из положения весьма простведь если чего-то и не хватает в помещении, так это шкафа для одежды и обуви, кое-как сваленных в стенном шкафу в коридоре, так что достаточно поместить стакан с ромашкой на шкаф, и цветок будет доминировать в палате, придав ей тот таинственный шарм, который является ключом к любому успешному выздоровлению.

Сверх всякой меры уставшие, но верные правилам больницы, девушки с трудом вдвигают в палату огромный шкафна нем в конце концов и водружается ромашка, напоминающая несколько удивленный, но доброжелательный глаз. Медсестры карабкаются на шкаф, чтобы подлить немного воды в стакан, и тогда Лукас закрывает глаза и говорит, что теперь все в полном порядке и он попытается уснуть. Как только закрывают дверь, он вскакивает, вытаскивает ромашку из стакана и выбрасывает ее в окно, потому что ромашка не самый любимый его цветок.

II

Судьба объяснений

В неком месте должна находиться помойка, где свалены объяснения.

Лишь одно беспокоит в этой вполне представимой картине: что произойдет в тот день, когда кто-то сподобится объяснить также помойку?

Молчаливый спутник

Любопытная связь, возникшая между одной историей и одной догадкой о том, что случилось много лет назад и на довольно отдаленном расстоянии, сейчас может считаться фактом. Однако до неожиданной беседы в Париже то, что произошло лет двадцать назад на безлюдном шоссе в аргентинской провинции Кордова, не вязалось со всем остальным.

Историю рассказал Альдо Францескини, а догадку высказал я в мастерской художника на улице Поля Валери, где мы попивали вино, курили и наслаждались воспоминаниями о нашей стране, но без эффектных фольклорных вздохов, обычно испускаемых аргентинцами, которые шатаются здесь неведомо почему. По-моему, сперва заговорили о братьях Гальвес и тополях Успальяты, во всяком случае, я помянул Мендосу, и Альдо, который сам оттуда, завелся, что называется, с пол-оборота, и не успели мы оглянуться, как он уже несся на автомобиле из Мендосы в Буэнос-Айрес, пересекая в полночь Кордову, и вдруг посреди дороги у него кончился то ли бензин, то ли вода в радиаторе. А история его сводится к следующему.

Ночь была темная, место совершенно пустынное, и не оставалось ничего другого, как дожидаться какой-нибудь машины, которая бы нам помогла выйти из положения. В те годы на такие длинные перегоны многие прихватывали запасные канистры с бензином и водой. На худой конец, нас с женой подбросили бы в ближайшее селение, где была гостиница. В сплошной темноте мы поставили машину у самой обочины, курили и ждали. Около часа ночи появился идущий в сторону Буэнос-Айреса автомобиль, и я стал сигналить с дороги фонарем.

Такие вещи сразу трудно понять или объяснить, но еще прежде, чем автомобиль затормозил, я почувствовал, что водитель останавливаться не хотел, что эта машина, которая мчалась как угорелая, готова была гнать дальше, даже если б я валялся на дороге с пробитой головой. В последний момент я все же отпрянул в сторонупо милости чертовых тормозов машину пронесло еще метров на сорок вперед, я бросился вслед и подбежал к ней со стороны водительского окна. Я погасил фонарь, доска приборов достаточно освещала лицо человека, который вел машину. Я сказал ему, в чем дело, и попросил помочь, и, пока я говорил, душа у меня уходила в пяткипо правде сказать, еще когда я приближался к машине, я начал испытывать страх, безотчетный страх и, в общем-то, неоправданный, ведь в таком месте и в такую тьму скорее следовало бояться шоферу. Объясняя ему, что да как, я заглянул внутрь автомобиля: сзади никого не было, но рядом с водителем что-то сидело. Я говорю «что-то» за неимением лучшего слова, все началось и закончилось тут же, единственно реальным был страх, какого я никогда не испытывал. Клянусь тебе, когда водитель, резко нажав на газ и сказав: «Нет у нас бензина!», рванул вперед, я почувствовал облегчение. Вернувшись к нашей машине, я не мог объяснить жене случившегося, но этого и не требовалось, она сама ощутила какую-то непонятную угрозу, исходившую от этого автомобиля, причем почувствовала на расстоянии, даже не видя того, что увидел я.

Ты спросишь, что я увидел, а я и сейчас тебе не скажу. Рядом с водителем, я говорил, было нечто черное, что не шевельнулось и не повернуло головы в мою сторону. В конце концов, мне ничего не стоило снова зажечь фонарь и осветить обоих, но объясни на милость, почему я не решился на это, почему все длилось лишь миг, почему я чуть ли не благодарил бога, когда автомобиль рванул с места и исчез, и в особенностикакого хрена я радовался, что просидел в открытом поле всю ночь, пока на рассвете водитель какого-то грузовика не протянул нам руку помощи и флягу с граппой?

Чего я никогда не пойму, так это чувство, которое возникло прежде, чем я увидел то, что увидел и что ко всему прочему почти ничем и не было. Словно бы я испугался прежде, еще когда понял, что эти, в автомобиле, не хотели останавливаться и сделали это против воли, только чтобы не сбить меня, но и это не объяснение: кому нравится, когда его останавливают глубокой ночью в такой глуши. Мне показалось, все началось, когда я заговорил с водителем, но, пожалуй, я стал что-то смутно чувствовать, когда приближался к автомобилю,какое-то напряжение, что ли. Иначе трудно объяснить тот озноб, который бил меня, пока мы обменялись несколькими словами с человеком за рулем, и тут я увидел того, другого, и понял, что боюсь именно его и вообще все происходит из-за него. Поди тут догадайся: был это монстр, какой-нибудь дефективный страшила, которого везли темной ночью, чтобы его никто не увидел? Больной с деформированным или покрытым гнойниками лицом? Безумец, от которого исходили какие-то зловещие флюиды, гибельная сила? Бог весть. Только знаешь, брат, никогда мне не было так страшно...

Так как всегда при мне тридцать восемь лет тщательно отсортированных аргентинских воспоминаний, рассказ Альдо в определенной его части вызвал щелчок, и моя ЭВМ, мгновение поверещав, выбросила карточку с догадкой, а возможно, и объяснением. Я вспомнил, что, услышав о таком же случае в одном из буэнос-айресских кафе, испытал нечто подобноеэтакий первозданный ужас, как в кино на «Вампире»,через много лет этот ужас соотнесен с ужасом Альдо, и, как всегда, подобное соотнесение сделало догадку правдоподобной.

Ехал в ту ночь рядом с водителем,сказал я ему,мертвец. Странно, что ты раньше не слышал об индустрии перевозки трупов в тридцатые и сороковые годы, были это в основном чахоточные, которые умирали в санаториях Кордовы, а семьи хотели похоронить их в Буэнос-Айресе. Местные законы или что-то там еще очень удорожило перевозку трупов, вот и родилась идея: слегка подмалевав мертвеца, сажать его рядом с водителем и делать перегон от Кордовы до Буэнос-Айреса за одну ночь, чтобы затемно добраться до столицы. Когда мне рассказывали об этом, я ощутил почти то же, что и ты, и потом не раз силился понять, насколько отсутствовало воображение у людей, которые зарабатывали на жизнь подобным образом, да так и не смог. Представь себе: сидишь в кабине с мертвецом, который притиснулся к твоему плечу, жмешь со скоростью сто двадцать по безлюдной пампе. За пять или шесть часов могло произойти всякоетруп ведь не столь закостенелый, как полагают, и живой человек тоже не настолько толстокож, как это иногда кажется. Но вот что я тебе скажу, а ты плесни-ка вина,по крайней мере двое из тех, кто перевозил трупы, стали позже знаменитыми гонщиками в соревнованиях на шоссе. Заметь, этот разговор у нас и начался с братьев Гальвес. Не думаю, чтоб они занимались этим делом, но состязались-то они с теми, кто им занимался. И вернов этих сумасшедших гонках смерть всегда у твоего плеча.

Поверьте, такое могло бы случиться и с нами

Verba volant кажется вам более или менее приемлемой, а вот scripta manent вы на дух не переносите почитай тому тысячи лет. И неудивительно, что некий начальник с большим интересом встретил известие об одном весьма неизвестном ученом, который изобрел цепочку со врибольшевой рукояткой и это приспособление продавал почти даром, так как с годами стал неисправимым человеконенавистником. Начальник пригласил его в тот же день, предложив чай с гренками пополам, что обычно и надлежит предлагать ученым.

Буду краток,сказал приглашенный.Признайтесь, вам ведь литература, стихи и все такое не очень?

Вот-вот, профессор,сказал начальник.А также памфлеты, оппозиционная пресса и всякое подобное дерьмо.

Отлично, но вы понимаете, что изобретение не делает исключений, то есть я хочу сказать, что ваша собственная пресса и все эти ваши бумагомаратели...

Пускай, в любом случае я останусь в выигрыше, если, конечно, правда, что вы...

В таком случае,сказал ученый, вытащив из пиджака приспособление.Все это проще простого. Чем еще является слово, как не рядом букв, а что такое буква, если не почеркушка, сложившаяся в конкретный рисунок? Раз вы согласны со мной, то я нажму сейчас на эту янтарную кнопочку, и механизм приведет в действие цепочки, которые наличествуют в каждой букве, каковая станет плоской и гладкой, то есть обыкновенным врибольшевым горизонтальным пятном. Приступаю?

Давай, мать твою!взревел начальник.

Лежавший на столе официальный орган тут же изменил свой вид: целые страницы колонок превратились в черточки, напомнив идиотскую азбуку Морзе, которая сообщала одно только:.

А теперь загляните в энциклопедию «Эспаса»,сказал ученый, не обошедший вниманием непреходящее присутствие этого артефакта в правительствующих кругах. Но необходимость в этом отпала, так как начал трезвонить телефон, в кабинет ворвался министр культуры, площадь заполнилась народом, и на всей планете не осталось в тот вечер ни одной книги, ни одной литеры, завалявшейся в типографской кассе, которая бы...

Все это я смог написать потому, что я и есть тот самый ученый, и потому, что нет правил без исключений.

Семейные узы

Тетушку Ангустьяс настолько ненавидят, что используют даже отпуска, чтобы напомнить ей об этом. Едва семейство отправится по различным туристским маршрутамтут же поток почтовых открыток: «Агфа-капор», «Кодак-хром», даже черно-белых, если под рукой не было других, и все как одна полны оскорблений. Из Росарио, из Сан-Андреса-де-Гилес, из Чивилкойя, с угла Чакабуко и Моренопять-шесть раз на день почтальоны матерятся, а тетушка Ангустьясна верху блаженства. Она никогда не выходит на улицутопчется во дворе, проводит целые дни за получением почтовых открыток и донельзя рада.

Образцы открыток: «Привет, страшилище, разрази тебя гром. Густаво», «Плюю на твою крышу, Хосефина», «Чтоб от кошачьей мочи засохли твои мальвы паршивые. Твоя сестрица». И так далее.

Тетушка Ангустьяс встает чуть свет, чтобы встретить почтальонов у калитки и отблагодарить их. Она читает открытки, любуется фотографиями и перечитывает послания. К ночи она достает свой альбом-дневник и со всеми предосторожностями помещает в него дневной улов таким образом, что можно не только рассмотреть виды, но прочитать приветы. «Бедные мои ангелочки, сколько же им открыток приходится мне посылать,думает тетушка Ангустьяс.Эта вот с коровкой, эта с церковью, тут озеро Трафуль, а здесь букет цветов». Она растроганно разглядывает их одну за одной и втыкает в каждую по булавке, чтоб не выпали из альбома, только вот обязательно протыкает подписьзнать бы, почему?

Об искусстве хождения рядом

Важнейшие открытия делаются при обстоятельствах и в местах самых необычных. Взять яблоко Ньютонаразве не потрясающе? Случилось так, что во время делового совещания, сам не знаю почему, я подумал о кошках (которые с повесткой дня никак не были связаны) и внезапно открыл, что кошкителефоны. Так вот сразугениальное всегда просто.

Разумеется, подобные открытия вызывают определенное удивление: никто не привык к тому, чтобы телефоны разгуливали взад-вперед да еще лакали молоко и обожали рыбу. Требуется время, чтобы понять: речь идет о телефонах особых, вроде «воки-токи», у которых нет проводов, и, помимо этого, учитывать, что мы тоже необычны, раз до сих пор не поняли, что котытелефоны,вот нам и не приходило в голову использовать их.

Учитывая, что это неведение восходит к самой отдаленной древности, сегодня не приходится особенно надеяться на связь, которую бы мы попытались наладить с помощью моего открытия,ведь совершенно очевидно отсутствие кода, который позволил бы расшифровать послание, точно определить происхождение и нрав отправителей. Как было замечено, речь идет не о том, чтобы снимать несуществующую трубку и набирать номер, не имеющий ничего общего с нашими цифрами, и, уж конечно, не о том, чтобы на другом конце провода могли говорить с нами по какому-нибудь весьма туманному поводу. То, что телефоны действуют, подтверждает любой кот, с достоинством, плохо вознагражденным двуногими абонентами,никто не сможет отрицать, что его черный, белый, бело-пегий или ангорский телефон то и дело решительно приближается, останавливается у ног абонента и выделяет послание, которое нашей примитивной патетической литературой по-дурацки транскрибируется в форме «мяу» и других похожих фонем. Шелковистые глаголы, плюшевые прилагательные, простые и сложные предложения, неизменно мылкие и глицериноподобные, образуют речь, которая при иных обстоятельствах связана с чувством голода: в этих случаях телефон не что иное, как кот, но в других случаях он изъясняется, никак не сообразуясь со своей сущностью, и это свидетельствует, что в данный момент кот является телефоном.