Поскольку таблетки, похоже, не действовали, Даглас предложил, чтобы он что-нибудь предпринял сам. Элейн была категорически против этого.
«Почему бы все это просто не оставить как есть!»выкрикивала она.
«Дорогая, все будет по-прежнему. Только»
Элейн прервала его. Они ни о чем не договорились.
Им снова пришлось переехать. Дом был достаточно большой, чтобы в нем поместились двое взрослых и четырнадцать детей, но из-за дополнительных расходов на пятерых новорожденных платить за ипотеку было невозможно. Итак, Даглас, Элейн и Эдвард, Сьюзен и Сара, Питер, Томас, Филип и Мадлен, близнецы Урсула и Пол, а также Луиза, Памела, Хелен, Саманта и Бриджит переехали в многоквартирный домофициально так называлось любое строение, в котором проживало более двух семей, но в обиходе это были трущобы. Теперь их окружали семьи, в которых было почти столько же детей, сколько и у них. Даглас, который иногда приносил домой бумаги из офиса, затыкал уши ватой и думал, что сойдет с ума. «Нет никакой опасности сойти с ума, если я думаю, что схожу с ума», сказал он себе и попытался приободриться. В конце концов, Элейн снова принимала таблетки.
Но она снова забеременела. К этому времени бабушки и дедушки уже не были в таком восторге. Было ясно, что количество отпрысков снизило уровень жизни Дагласа и Элейнпоследнее, чего желали их родители. Даглас жил с тлеющей обидой на судьбу и с отчаянным предчувствием, что что-точто-то неизвестное, возможно, что-то невероятное, может произойти, наблюдая, как Элейн с каждым днем становится все толще. Может, снова пятеро? Или даже шестеро? Ужасная мысль. Что за дрянь с этими таблетками? Или Элейн можно считать неким исключением из законов химии? Даглас прокрутил в голове двусмысленный ответ доктора на свой вопрос по этому поводу. Доктор говорил так туманно, что Даглас забыл не только слова доктора, но даже смысл сказанного. Да и кто вообще может думать в таком шуме? Козявки в подгузниках играли на мини-ксилофончиках и дудели во всевозможные рожки и свистульки. Эдвард и Питер ссорились из-за того, кто сядет на лошадь-качалку. Все девчонки разрыдались по пустякам, надеясь завоевать внимание матери и ощутить ее верность своему маминому делу. Филип был склонен к коликам. У всех пятерых близнецов одновременно резались зубы.
На этот раз это были тройняшки. Невозможно поверить! В трех комнатах их квартиры теперь не было ничего, кроме детских кроваток, плюс односпальная кровать в каждой, на которой спали по меньшей мере двое детей. Если бы у них была более существенная разница в возрасте, подумал Даглас, это было бы как-то более терпимо, но большинство из них все еще ползали по полу, и открыть дверь квартиры означало бы, что кто-то случайно заглянул в ясельную группу. Но увы. Все эти семнадцать существ были его собственным произведением. Новоприбывшие тройняшки качались в хитроумном подвесном манеже, на полу для них не было абсолютно никакого места. Их кормили, меняли подгузники через прутья ограждения, и Даглас подумал о зоопарке.
В выходные был сущий ад. Их друзья просто больше не принимали приглашений. Кто бы их мог упрекнуть? Элейн приходилось просить гостей вести себя очень тихо, и даже в этом случае что-то всегда будило одного из малышей к девяти вечера, и тогда вся компания начинала вопить, даже семилетние и восьмилетние дети, которые хотели присоединиться к вечеринке. Таким образом, их общественная жизнь стала нулевой, что было очень хорошо, потому что у них не было денег на развлечения.
«Но я чувствую себя удовлетворенной, дорогой», сказала Элейн, успокаивающе положив руку на лоб Дагласа, когда он сидел над офисными бумагами в воскресенье после обеда.
Даглас, обливаясь потом от волнения, работал в крошечном уголке того, что они называли гостиной. Элейн была полуодета, это ее обычное состояние, потому что в процессе одевания какой-нибудь ребенок всегда перебивал ее, требуя чего-то, и Элейн все еще кормила грудью недавно родившихся. Внезапно у Дагласа что-то щелкнуло, он встал и вышел на улицу, чтобы дойти до ближайшего телефона. У них с Элейн не было телефона, и им пришлось продать свою машину.
Даглас позвонил в клинику и спросил насчет вазэктомии. Ему сказали, что если он хочет сделать операцию бесплатно, то должен ждать четыре месяца. Даглас согласился и назвал свое имя. Между тем, нужно было выбрать: либо спать с женой, либо ждать ещё пополнения. Нет проблем. Боже правый! Уже семнадцать! В своем офисе Даглас был печален. Даже шутки пошли на убыль. Он чувствовал, что люди жалеют его и избегают говорить о детях. Только Элейн была счастлива. Казалось, она попала в другой мир. Она даже начала говорить, как дети. Даглас считал дни до операции. Он не собирался ничего говорить об этом Элейн, просто пусть будет так. Он позвонил за неделю до назначенной даты, чтобы подтвердить это, и ему сказали, что придется ждать еще три месяца, потому что человек, назначивший ему встречу, должно быть, ошибся.
Даглас с грохотом бросил трубку. Не воздержание было проблемой, а эта проклятая судьба, еще три месяца ожиданий. Он безумно боялся, что Элейн забеременеет сама.
Случилось так, что первое, что он увидел, войдя в квартиру в тот день, была маленькая Урсула, ковылявшая в своих непромокаемых трусиках, старательно толкая миниатюрную коляску, в которой сидела крошечная копия ее самой.
«Полюбуйтесь! закричал Даглас, непонятно к кому обращаясь. Едва научилась ходить, а уже играет в мамочку!» Он выхватил куклу из детской коляски и швырнул ее в окно.
«Даг! Что на тебя нашло?»Элейн бросилась к нему с обнаженной грудью, к которой, как минога, присосался малыш Чарли.
Даглас толкнул ногой в бок детскую кроватку, затем схватил лошадь-качалку и разбил ее о стену. Он подбросил ногой в воздух кукольный домик, а когда тот упал, снес его одним ударом ноги.
«Маа-ааМаа-аа!»
«Паа-пааа!»
«Ооооо-ооо!»
«Бу-хуу-у-у-хуу-у!»разносилось из полудюжины глоток.
Теперь в доме поднялся ор, кричали, по меньшей мере, пятнадцать детей, плюс Элейн. Мишенью Дагласа были игрушки. В оконные стекла полетели шары всех размеров, за ними последовали пластиковые рожки и маленькие пианино, машинки и телефоны, затем плюшевые мишки, погремушки, пистолеты, резиновые мечи и трубочки-стрелялки, кольца для прорезывания зубов и головоломки. Он сжал две бутылочки с молоком и расхохотался в сумасшедшем восторге, когда молоко брызнуло из резиновых сосков. Выражение удивления на лице Элейн сменилось ужасом. Она высунулась из разбитого окна и закричала.
Дагласа пришлось оттаскивать от сооружения, построенного из детского конструктора, которое он крушил тяжелым основанием клоуна-неваляшки. Интерн ударил его кулаком по шее, и он отрубился. В следующее мгновение Даглас понял, что находится где-то в обитой войлоком камере. Он потребовал вазэктомии. Вместо этого ему сделали укол. Проснувшись, он снова закричал, требуя вазэктомии. Его желание исполнилось в тот же день.
Тогда он почувствовал себя лучше, спокойнее. Однако он был достаточно вменяем, чтобы понять, что его разум, так сказать, сказал ему «до свиданья». Он понимал, что не хочет возвращаться на работу, не хочет ничего делать. Он не хотел видеть никого из своих старых друзей, которых, как ему казалось, он потерял. Он не особенно хотел продолжать жить. Он смутно припоминал, что был посмешищем за то, что произвел на свет семнадцать детей в течение небольшого количества лет. Или все-таки девятнадцать? Или двадцать восемь? Он сбился со счета.
К нему пришла Элейн. Неужели она снова беременна? Нет. Невозможно. Просто он так привык видеть ее беременной. Она казалась отстраненной. Она была удовлетворена, вспомнил Даглас.
«Постой-ка снова на голове. Жопой кверху», сказал Даглас с идиотской ухмылкой.
«Он чокнулся», убежденно заявила интерну Элейн и преспокойно отвернулась.
Походная грелкаThe Mobile Bed-Object
Есть много таких девушек, как Милдред, у которых нет дома, но всегда есть крыша над головой, и чаще всего эта крышапотолок гостиничного номера, иногда холостяцкой берлоги, каюты на яхте, если пофартит, а также палатки или фургона. Такие девушкиэто постельные принадлежности, такие вещи, как грелка, дорожный утюг, электрический чистильщик обуви, любая маленькая роскошь жизни. Это преимущество для них, если они могут немного готовить, но они, конечно, не должны подавать голос, ни на каком языке. Кроме того, они взаимозаменяемы, как конвертируемая валюта или международные почтовые купоны для оплаты ответного отправления. Их ценность может повышаться или понижаться, в зависимости от их возраста и того, кто в данный момент ими владеет.
Милдред считала, что это не такая уж плохая жизнь, и если бы она давала интервью, то сказала бы со всей серьезностью: «Это интересно». Милдред никогда не смеялась и улыбалась только тогда, когда считала, что должна быть вежливой. Она была ростом пять футов семь дюймов, светленькая, довольно стройная, с приятным чистым лицом и большими голубыми глазами, которые она держала широко открытыми. Ее походка была обманчива, манерна, она не шла как обычно, плечи сутулились, бедра двигались слегка развязнотак шагают лучшие модели, где-то она это читала. Это создавало вокруг нее томную, полную умиротворения ауру. Прогуливаясь, она выглядела так, словно шла во сне. Немного оживленнее она была в постели, и этот факт передавался из уст в уста или, если разговор шел на разных языках, мужчины кивали или слегка улыбались. Милдред знала свое дело, и надо сказать, выполняла его старательно.
Она барахталась в школе до четырнадцати лет, когда все, включая ее родителей, сочли бессмысленным продолжать учебу. Она рано выйдет замуж, думали ее родители. Вместо этого Милдред сбежала из дома, вернее, ее забрал продавец автомобилей, когда ей едва исполнилось пятнадцать. Под руководством продавца она сочиняла домой ободряющие письма, сообщая, что работает официанткой в соседнем городе и живет в квартире с двумя другими девушками.
К восемнадцати годам Милдред успела побывать на Капри, в Мехико, в Париже, даже в Японии и в Бразилии, где мужчины обычно бросали ее, потому что они часто от чего-то убегали. Она побыла в роли дополнительного приза для одного избранного американского президента в ночь его победы. Она была одолжена на два дня одному шейху в Лондоне, который наградил ее довольно странным золотым кубком, который она впоследствии потерялане то чтобы ей нравился этот кубок, но он, должно быть, стоил целое состояние, и она часто с сожалением думала о его потере. Если бы она когда-нибудь захотела изменить своему мужчине, то просто отправилась бы в дорогой бар в Рио или еще куда-нибудь, сама по себе, и подцепила бы другого мужчину, который с удовольствием добавил бы ее к своим расходам, а потом уехала бы в Америку, Германию или Швецию. Милдред совершенно не волновало, в какой стране она находится.
Однажды она была оставлена за столиком ресторана, как забытая зажигалка. Милдред заметила это, но Херб не замечал в течение каких-то тридцати минут, которые слегка беспокоили Милдред, хотя Милдред никогда по-настоящему не расстраивалась. Она повернулась к мужчине, сидевшему рядом с нейэто был деловой обед, четверо мужчин, четыре девушкии сказала: «Я думаю, Херб отошел в туалет»
«Что?»переспросил плотный мужчина рядом с ней, американец. «О Он скоро вернется. У нас сегодня были неприятные встречи, на которых обсуждались дела. Херб расстроен». Американец понимающе улыбнулся. Рядом с ним была его подруга, которую он подобрал прошлой ночью. Девочки не открывали рта, разве что для того, чтобы поесть.
Херб вернулся и забрал Милдред, и они отправились в свой гостиничный номер, причем Херб пребывал в полнейшем унынии, потому что совершенная сделка была для него невыгодна. Объятия Милдред в тот день не смогли поднять настроение Херба или его эго, и в тот же вечер Милдред была продана. Ее новым опекуном был Стэнли, лет тридцати пяти, пухлый, как Херб. Обмен происходил во время коктейля, пока Милдред потягивала свой обычный коктейль «Александр» через соломинку. Херб получил девушку Стэнли, тупую блондинку с искусственно завитыми волосами. Блондинистость тоже была искусственной, хотя, как заметила Милдред, хорошая работа: макияж и прическаэто то, в чем Милдред была экспертом. Милдред ненадолго вернулась в отель, чтобы собрать чемодан, а потом провела вечер и ночь со Стенли. Он почти не разговаривал с ней, но много улыбался и часто звонил по телефону. Это было в Де-Мойне.
Вместе со Стэнли Милдред отправилась в Чикаго, где у Стэнли была своя маленькая квартирка, а также жена в каком-то доме, как он сказал. Милдред не беспокоилась о жене. Только однажды в своей жизни ей пришлось иметь дело с ревнивой женой, которая ворвалась в квартиру. Милдред взмахнула разделочным ножом, и женщина убежала. Жена обычно просто тупо смотрит на нее, а потом ухмыляется и уходит, явно намереваясь отомстить мужу. Стэнли уходил на весь день и не давал ей много денег, что очень раздражало. Милдред не собиралась долго оставаться со Стэнли, если только это возможно. Однажды она открыла сберегательный счет в каком-то банке, но потеряла свою сберегательную книжку и забыла название города, где находился банк.
Но прежде чем Милдред успела предпринять разумные меры, с прицелом уйти от Стэнли, она обнаружила, что ее отдали другому. Это был натуральный шок. Тот, кто умеет считать, мог бы сделать вывод об ускользнувшей валюте, и Милдред тоже. Она поняла, что Стэнли остался в барыше, ударив по рукам с человеком по имени Луис, которому он отдал Милдред, но хрен с ним, ей, к тому же, было только двадцать три. Но Милдред знала, что это самый опасный возраст, и с этого момента ей лучше вести свою игру осторожней. Восемнадцать летэто пик, он уже пять лет как пройден, и чего она добилась? Бриллиантового браслета, на который мужчины смотрели с жадностью, и который ей дважды пришлось вытаскивать из ломбарда с помощью какого-то нового ублюдка. Норковая шубата же история. Чемодан с парой красивых платьев. Чего же она хотела? Ну что ж, она хотела продолжать ту же самую жизнь, но с чувством большей защищенности. Что бы она сделала, если бы ее действительно приперло к стенке? Если бы ее прогнали, может быть, даже без гроша, пришлось бы идти в бар, и даже тогда она не смогла бы заинтересовать кого-то больше, чем на одну ночь. Ну, у нее есть несколько адресов ее бывших, и она всегда может написать им и припугнуть упоминанием их в ее мемуарах, сочинение которых, как она могла бы сказать, уже оплачено издателем. Но Милдред разговаривала с теми девушками, кому двадцать пять и старше, которые грозились написать мемуары, если их не возьмут на пожизненный пансион, и только об одной она слышала, что она своего добилась. Чаще всего, говорили девочки, их высмеивали или говорили «давай, пиши», а не какие-то там деньги.
Так что Милдред постаралась сделать все возможное в течение нескольких дней с толстым старым Луисом. У него была милая полосатая кошка, которую Милдред очень любила, но самое скучное заключалось в том, что в его квартире была одна комната с небольшой кухонькой и, в общем, было тоскливо. Луис был добродушным, но прижимистым. Кроме того, Милдред было неловко выходить украдкой, когда они с Луисом собирались пойти поужинать (не всегда, потому что Луис ожидал, что она будет готовить и делать небольшую уборку), а когда к Луису приходили люди, чтобы поговорить о делах, ее просили спрятаться на кухне и сидеть там без звука. Луис продавал пианино оптом. Милдред репетировала речь, которую собиралась произнести в ближайшее время. «Надеюсь, ты понимаешь, что не имеешь надо мной никакой власти, Луис я девушка, которая не привыкла работать даже в постели»
Но прежде чем она успела произнести свою речь, которая в основном сводилась к тому, чтобы потребовать еще денег, потому что она знала, что у Луиса их припрятано предостаточно, однажды вечером ее отдали молодому коммивояжеру. «Дэйв, почему бы тебе не пригласить Милдред к себе на чашечку кофе на всю ночь? просто спросил Луис после того, как они все вместе поужинали в придорожном кафе. Мне нужно лечь пораньше». И подмигнул.
Дэйв просиял. Он был хорош собой, но жил, Боже мой, в фургоне! Милдред вовсе не собиралась становиться цыганкой, обтираться губкой вместо ванны, терпеть переносные туалеты. Она привыкла к роскошным отелям с круглосуточным обслуживанием номеров. Дэйв мог быть молодым и пылким, но Милдред на это было наплевать. Мужчины говорили, что женщины все одинаковы, но, по ее мнению, еще более верно было то, что мужчины все одинаковы. Все, что им было нужно, это все то же, только одно. Женщины, по крайней мере, хотели иметь меховые шубы, хорошие духи, отпуск на Багамах, круиз куда-нибудь, драгоценностина самом деле, довольно много вещей.
Однажды вечером, когда она была с Дейвом на деловом ужине (он был распространителем пианино и принимал заказы, хотя Милдред никогда не видела пианино в фургоне), Милдред познакомилась с мистером Заппом по имени Сэм, который пригласил Дейва пообедать в модном ресторане. Вдохновленная тремя «Александрами», Милдред безумно флиртовала с Сэмом, который не остался безучастным под столом, и Милдред запросто объявила, что уходит с Сэмом. У Дейва отвисла челюсть, и он начал шуметь, но Сэмболее пожилой и уверенный в себе мужчинадипломатично намекнул, что устроит сцену, если дело дойдет до драки, так что Дейв отступил.