Марика никогда особо не старалась быть популярной. Это выходило как бы само собойестественно и без надрыва. Более того, в качестве эксперимента она иногда позволяла себе побыть стервойпросто для того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Но и хлопанье дверьми и страстные разборки с кавалерами шли ей на пользу. Ее считали «знающей себе цену».
Единственным человеком, который не спешил круглосуточно восхищаться Марикиной красотой и умом, была Света. В отличие от младшей сестры она никогда не придавала особого значения нарядам и посиделкам с гитарой, считая их бесполезной тратой времени.
Принцесса подъездного значения, подтрунивала она над Марикой. Кому ты пытаешься пускать пыль в глаза?
Всем! кипятилась та. У тебя, между прочим, никогда в жизни не было столько женихов!
О, господи, как я несчастна, что за мной не ухаживает ни один малолетний пэтэушник! Ведь мы могли бы с ним до рассвета торчать на лестничной площадке, плевать на пол и писать на стенах матерные слова!
Вольно или невольно Марика заражалась ее скептицизмом по поводу своих кавалеров. Света была для нее как Америка, которую нужно было догнать, перегнать и удивить. И если сестра насмешливо воротила нос от Марикиных достижений, то, значит, они действительно ничего не стоили.
Окружающие с детства воспринимали Свету всерьез: никто из ее ровесниц не перечитал столько книжек, никто не мог похвастаться таким количеством пятерок в дневнике, никого, кроме нее, не посылали во всесоюзный пионерлагерь «Артек». И Марика со всеми своими мальчиками терялась в лучах ее славы, как свет настольной лампы среди яркого дня.
«Вот вырастешь как Света, возьму тебя на рыбалку», обещал Марике дедушка.
«Бери пример со Светланыона никогда не раскидывает свои игрушки», говорила мама.
«Золотой ребенок! восхищались гости. Читает, учит уроки, родителям не мешает Сразу видно: далеко пойдет».
А другой ребенок (только что скакавший по дивану и с хохотом валившийся на гостей) стоял в дверях и молча дул губы. Им-то восхищались только как «хорошенькой девочкой». А Света была еще и «умненькой».
Как только старшая сестра поступила в МГУ, Марика тут же собрала вещички и поехала смотреть, как она там устроилась. До этого ей никогда не приходилось быть в Москве. Огромные проспекты, высотные здания, правительственные кортежи, несущиеся по улицам, все это произвело на нее неизгладимое впечатление. Марика ходила по улицам с округлившимися от восторга глазами и все повторяла: «Хочу тут жить! Хочу тут жить!» Это был новый, блистательный и роскошный мир.
По правде говоря, родители не были особо счастливы, когда Марика объявила им, что тоже собирается на учебу в Москву. За Свету они были спокойныона была разумным и трезвомыслящим человеком. А вот младшая дочь с ее буйным темпераментом и импульсивностью вполне могла ввязаться в какую-нибудь историю.
Но Марику уже было не остановить. Слишком сильно она хотела новых событий, новых горизонтов и новых знакомств.
Первым московским разочарованием стала для нее студенческая бедность. В Горьком ей совершенно не нужно было задумываться о пропитании и о карманных деньгах. А здесь, в Москве, ежемесячная стипендия и присланные из дома шестьдесят рублей разлетались в считанные дни.
Но самое досадное заключалось даже не в этом. Привыкшая к повышенному вниманию к своей персоне, Марика с удивлением обнаружила, что Москва вовсе не собирается носить ее на руках просто за красивые глаза. Здесь было полным-полно хорошеньких длинноногих девочек, жаждущих успеха.
Выйти за рамки «принцессы подъездного значения» оказалось ой как нелегко!
Не то чтобы Марика осталась совсем без ухажеровмногие парни считали ее весьма привлекательной. Но среди них попадались либо иногородние студентики с невзрачной биографией, либо ненадежные и бестолковые типы вроде Жеки Пряницкого.
Лишь однажды Марике показалось, что судьба улыбнулась ей.
Они познакомились в очереди в театральную кассу. Билетов было мало, а театраловмного. И тогда к Марике подошел Олег и предложил лишний билетик.
Надо признаться, новый знакомый сразу произвел на нее впечатление. Небрежно, как о чем-то незначительном, он упоминал о своей дружбе с академиками, рассказывал смешные истории о членах ЦК, описывал интерьер дачи Пугачевой А как виртуозно он цитировал Овидия! Уже за одно это в него можно было влюбиться без памяти.
На следующую встречу Олег прикатил на черной «Волге». Шофер в кроличьей шапке открыл ему дверцу.
Я на сегодня свободен?
На сегодняда, а завтра как обычно в восемь тридцать.
Выдав ошарашенной Марике белую розу в целлофановом конверте, Олег поцеловал ее в запястье.
Как я рад вас видеть!
Олег Сергеевич, а можно вас попросить? прервал романтическую сцену шофер.
Олег нехотя повернул голову:
Да?
Не могли бы вы мне помочь? Тут в ГУМ люстры чешские завезли, я жене хотел купить. Не одолжите мне пятьдесят рублей? А завтра утром я вам отдам.
Олег на секунду замялся, но все же отсчитал ему две двадцатипятирублевки.
Да ладно Считай, что это подарок на день рождения.
Разумеется, Марика была поражена в самое сердце. И, разумеется, все это великолепие оказалось блефом.
Уже потом она догадалась, что Олег поймал «Волгу» за ближайшим углом и договорился с владельцем, чтобы тот изобразил его личного шофера. Парень, не будь дурак, раскрутил «шефа» на лишние пятьдесят рублей, зная, что тот не посмеет осрамиться перед дамой.
Олег не имел ни малейшего отношения ни к академикам, ни к Алле Пугачевой. Он работал одним из кадровиков завода «Динамо». Впрочем, его можно было понять: ему было скучно быть кадровиком, поэтому в своем воображении он перевоплощался в великого ученого, которого все знают, любят и ценят.
Когда Олег врал, то просто упивался своей ложью, и чем дальше, тем больше в нее верил. Вранье его было самопроизвольным и неуправляемым. Стоило кому-нибудь появиться в новом плаще, как он заявлял, что у него был такой в прошлом году, но он подарил его своему приятелю. Машина у его родителей была одна, но восьми разных моделей, дача тоже одна, но почему-то то в Грузии, то в Крыму, то на берегу Ладожского озера.
Даже цитаты Овидия Олег придумывал сам. С чужих слов он знал, что это был великий римский поэт, ну и приписывал ему вычитанные в «Комсомольской правде» умности. Разоблачения он не боялся, справедливо полагая, что большинство девушек не разбирается в творчестве римских поэтов.
Финалом их отношений с Марикой стала совсем уж трагикомичная история.
Знаешь, сказала она ему, у одного моего приятеля было самое первое, еще дореволюционное издание «Войны и мира». Редкая вещь Таких книг всего штук десять осталось. Ты в курсе, что в более поздних изданиях цензура вырезала все главы о поручике Ржевском?
Да есть у меня эта книга! небрежно отозвался Олег. Правда, ее читает моя тетя, так что показать прямо сейчас не могу.
Да? И о чем там говорится? затаив дыхание, спросила Марика.
Ну, гуляют как-то поручик Ржевский и Наташа Ростова вокруг пруда, тут она возьми и спроси: «Поручик, а вы хотели бы быть лебедем?»«Голым задом в холодную воду?! Увольте-с!»
После этого Марика отказалась общаться с Олегом. Еще пару недель он подкарауливал ее у общаги, а когда она переехала в квартиру на Цветном бульваре, попробовал сунуться и туда. Ха! Он и не подозревал, что там его ждет оружие массового поражения под названием баба Фиса.
Да что же это делается?! вопила она. И ходит, и ходит! И звонит, и звонит! Хулиган! Да я на тебя заявление напишу!
Разумеется, тонкая натура Олега не выдержала подобного напора. Он скатился с лестницы, сжимая в руке очередную белую розу.
Галстук нацепил, думаешь, все можно? неслось ему вслед. Да я всю войну прошла! Таких сопляков, как ты, на горбе своем выносила!
Про войну баба Фиса, конечно, заливала. Просто «сопляки, вынесенные на горбе» были ее фирменным блюдом: как и Олегу, ей очень хотелось казаться героической личностью.
А Марика в результате опять осталась одна.
Ну ничего, утешил ее Жека. Вот я нагуляюсь, накобелюсь как следует, так, может, тебя замуж возьму. Будешь мне обед варить. По диетической рецептуре.
ГЛАВА 6
Раздолбанный автобус вез студентов на уборку картошки.
«Она здесь! удовлетворенно подумал Алекс, заметив на переднем сиденье Марику. Ну, значит, полдела уже сделано».
Высоко подобранные волосы, изящная шея, родинка, похожая на застывшую каплю шоколада И опять та самая голубая курточка.
Жека, занявший Мишино место рядом с Алексом, отвлек его от созерцания:
Так здорово, что ты поехал с нами! ликовал он. Из-за тебя нас везут не в простой колхоз, а в образцово-показательный. Там и еда получше, и в общаге небось не так холодно будет.
Почему из-за меня? удивился Алекс.
Ну тебе же надо пустить пыль в глаза! Чтобы у тебя остались самые радужные воспоминания о стране победившего социализма. Мы всегда так делаем: и перед ответственными комиссиями, и перед журналистами, и перед иностранцами. Вот, например, приезжал к нам ваш президент Форд. А у нас вдоль дороги из аэропорта кривенькие избушки стояли. Что сделал первый секретарь? Правильно! Издал распоряжение: избушки сжечь, вместо них навтыкать в снег срубленных елок! Дешево и красиво.
А как же те, кто жили в этих избушках?
А им выделили по комнате в общежитии. Ибо не фига позорить родную страну своим убогим жилищем.
Миша так и не понял, за каким бесом Алекса понесло на картошку. Чего можно нашпионить в колхозе? Количество комаров на коровью душу? В официальную версиюфилологическую экспедициюон категорически отказывался верить.
«Алекс же сам говорил, что отслужил четыре года в американской армии. Какой из него к черту филолог!»в тревоге размышлял Миша.
Впрочем, Степанов был не единственным, кому Алекс не давал покоя. Как сговорившись, ребята делали вид, что не обращают на него внимания, и тем не менее разглядывали его исподтишка. Общаться с ним смел только Пряницкий: всю дорогу он что-то нашептывал ему, хихикал и комментировал происходящее за окном. Однако такая вольность не вызывала одобрения у публики. Кто-то считал, что Жека выслуживается перед американцем, кто-то завидовал его смелости.
Особенно на эту тему переживал Миша Степанов.
«Как Жека смеет воровать у меня иностранцев?! в негодовании думал он. Это мне поручили следить за Алексом, а не ему!»
Ну да что он мог поделать? Не драться же с ним, в конце-то концов!
Лядова Жекино поведение тоже нервировало. «Про Пряницкого мне в первом отделе ничего не говорили. Неужели он сам, без разрешения, общается с американцем? А вдруг это запрещено?»
Автобус чуть занесло на очередном повороте, и тут за окошком показался дорожный указатель на колхоз «Светлый путь».
Дорогие декабристы, добро пожаловать на нашу каторгу! воскликнул Жека.
Тайком от иностранца Лядов показал ему кулак.
«Будут у меня с ними проблемы. Как пить дать, подумалось ему. Ну да если что, свалю все на Степанова. В конце концов, это его задачаограждать иностранца от вредного влияния».
Автобус остановился перед двухэтажным зданием общежития, стоявшем на краю села. Студенты веселой толпой вывалились наружу. На крыльце их уже встречала моложавая женщина с орденом Трудового Красного Знамени на груди.
Вера Никаноровна, председатель, представилась она Лядову.
Тот сдержанно пожал ей руку:
Здрасте.
Иностранца-то привезли?
Привезли. Лядов поднялся на цыпочки, выглядывая в толпе Мишу и Алекса. Степанов! Эй! Подойдите сюда!
Никаноровна внимательно осмотрела прибывших.
Он из какой газеты? спросила она у Миши.
Но вместо него отозвался сам американец:
Я не из газеты. Я филолог: изучаю русский народный фольклор.
Профессия «филолог» сразу не понравилась Никаноровне. Было в ней что-то созвучное слову «прокурор».
Нет у нас никакого фольклора, на всякий случай сказала она. Вы лучше сейчас сходите пообедайте, а потом я познакомлю вас с нашим парторгом и он расскажет вам про коммунизм.
Никаноровне уже неоднократно приходилось иметь дело с иностранцами, и по личному опыту она знала, что самое главноеэто как следует их кормить: тогда они становятся покладистыми и не жалуются начальству.
Никаноровна самолично проследила за расселением студентов в общежитии, после чего их вновь погрузили в автобус и отвезли на поля.
В правление! велела она колхозному шоферу Гаврилычу.
Тот услужливо подсадил ее на подножку газика.
Поедешь как барыня!
Да с тобой поедешь! проворчала она. Ты небось уже с утра нализался: вывернешь меня в первой попавшейся канаве.
У Никаноровны третий день было плохое настроение. В прошлые выходные она ездила в Москву к дочке Зое, и на беду та сводила ее на выставку кошек.
Всякого насмотрелась Никаноровна на своем веку, но такого, чтобы у кошки нос был ровнехонько между глаз, а уши сломаны посередине, она не видала.
Уродка, что ли? спросила она дочку. Поди, мамашка ейная пестицидов нажралась, пока брюхатой ходила.
Это порода такая! снисходительно поморщилась Зоя. Эта кошка четыреста рублей стоит.
Вот тут Никаноровне и поплохело. Весь день и всю ночь она думала о плоскомордой скотине. Мыша ей не словитьэто точно. Тогда за что ж деньжищи такие давать?
Это было тем более огорчительно, что Никаноровна вот уже второй месяц пыталась выпросить в районе денег на постройку нового овощехранилища. Но начальство уперлось и ничего не давало. А тутчетыреста рублей за подобное недоразумение природы!
Ничего ты не понимаешь! рассердилась Зоя. За нас за обоих столько не дадут, даже если мы вобьем внутрь носы и сломаем уши.
По дороге домой Никаноровна заехала в район и вновь подняла вопрос об овощехранилище.
Кошкам носы на лоб натягивать у них деньги есть, а на овощехранилище нету! горячилась она. А зимой вы чего жрать будете? Кошек плоскомордых?
Речь Никаноровны произвела должное впечатление, и хоть денег ей опять не дали, но зато пообещали прислать студентов на уборку картошки.
Некоторое время Никаноровна и Гаврилыч ехали молча.
Как думаешь, загубят студенты картошку? спросила председательша.
А то! отозвался Гаврилыч. Они всегда так делают.
Никаноровна страдальчески поморщилась. Лето было сухое, и план еле-еле натягивался. Конечно, студенты кое-что сделают, наряды закроют, но ведь халтурить будут! Часть урожая в землю втопчут, часть сгноят, часть на кострах запекут и слопают Председательша знала, что Взывать к студенческой сознательности совершенно бесполезно. Времена, когда советская молодежь готова была трудиться на совесть за большое человеческое спасибо, давно канули в Лету.
О, глянь-ка, Никаноровна! воскликнул Гаврилыч, выворачивая к школе.
Ванька, младший сын председательши, резво катил по дороге садовую тачку, полную какого-то металлического хлама.
А ну притормози! велела шоферу Никаноровна. Ванька! Стой, поросенок!
Завидев маму, Ванька наподдал и через секунду скрылся за воротами школьного двора. Никаноровна ринулась за ним.
У крыльца школы уже возвышалась внушительная гора металлолома. Директор торжественно выкладывала привезенный лом на весы и, смотря по обстоятельствам, журила или хвалила добытчиков:
Николаев! Умничка! Десять килограммов! А у тебя что, Аникин?
Леечка, тоненько пояснил худенький первоклассник.
Даже килограмма не будет! И тебе не стыдно?
Аникину было стыдно. Он потерянно шмыгал носом и жаловался на то, что все действительно ценное и ржавое давно разобрали его старшие братья.
Никаноровна догнала своего отпрыска в тот момент, когда Ванька, поднатужась, выкладывал на весы оградку, которую она приготовила на могилу покойного мужа.
Ванька, паразит, да что ж ты делаешь?! крикнула она.
Ванька прижал оградку к груди:
Маманя! Не отдам! А то мне похвальную грамоту не дадут!
Я сейчас тебе такую грамоту на заднем месте нарисуюсвоих не узнаешь!
Тут к Никаноровне подскочил какой-то парень.
Надо отдать! настойчиво зашептал он. А то перед иностранцем неудобно.
Никаноровна оглянулась. Это был Миша-переводчик. А его американец стоял неподалеку и с интересом наблюдал за происходящим.
Скажите, а зачем вам столько старого железа? в удивлении спросил он.