Я теперь смогу зарабатывать по пятьдесятшестьдесят долларов в неделю, сообщил Дарлинг Луизе в тот вечер. Плюс издержки. Думаю накопить деньжат, вернуться потом в Нью-Йорк и там уже развернуться вовсю.
Да, бэби, ты прав.
К тому же, продолжал Дарлинг, старательно подбирая слова, я могу приезжать сюда раз в месяц, в отпуск и летом. Мы будем часто видеться.
Да, бэби.
Он посмотрел на ее лицо: куда красивее сейчас, в тридцать пять, чем прежде, только очень мрачное, словно в течение долгих пяти лет его съедала постоянная скука, а она ее, со своей добротой, стойко выносила.
Ну, что скажешь? Так соглашаться мне на эту работу?
Как страстно, отчаянно надеялся он, что она скажет: «Нет, бэби, оставайся-ка ты лучше здесь!»
Но она произнесла такие слова, которые наверняка и должна была произнести, он знал это:
Мне кажется, следует согласиться.
Он кивнул, встал и, повернувшись к ней спиной, посмотрел в окно, так как в эту минуту на лице у него творилось нечто такое, чего она не видела за все пятнадцать лет, с первого дня их знакомства.
Пятьдесят долларов глухо произнес он, я уже и думать перестал, что когда-нибудь увижу эту купюру. И засмеялся.
Она тоже тогда засмеялась.
Кристиан Дарлинг сидел на свежей зеленой травке тренировочного поля. Длинная тень стадиона, наконец добравшись до него, его скрыла. Вдалеке огни университета тускнели в легком тумане надвигающегося вечера. Пятнадцать лет
Флагерти до сих пор звонит его жене, угощает ее выпивкой, и в баре, который они выбирают, все время раздается его бубнящий голос и ее легкий, непринужденный смех.
Дарлинг сидел с полузакрытыми глазами, и ему почти казалось, что он видит этого парнишку, пятнадцать лет назад: он перехватывает пас, обходит хавбека, легко и стремительно бежит по полю, повыше поднимая ноги, грациозно, как лань, улыбаясь про себя, зная заранее, что последнему защитнику его не удержать. Да, это так здорово: пятнадцать лет назад, осенний день, ему всего двадцать, и о смерти думать рано; он бежит споро, и воздух свободно наполняет его легкие, и внутри у него возникает приятное ощущение, что вот сейчас он может сделать все на свете: сбить с ног кого угодно, убежать от любого Потом горячий душ, три стакана холодной воды, и он идет, с еще влажными волосами, к автомобилю с открытым верхом, а в нем сидит Луиза, без шляпки, она дарит ему улыбку и поцелуй, настоящий, непритворный. Как здоровопробежка на восемьдесят ярдов на тренировке, поцелуй девушки, и вот после этого все идет насмарку. Дарлинг засмеялся: может, он поступил неверно? Он не играл в 1929 году, не играл для Нью-Йорка, для девушки, которая вскоре станет женщиной. Где-то там, в далеком прошлом, думал он, был все же момент, когда она подошла ко мне, была со мной, когда я мог взять ее за руку, крепко держать ее, уехать вместе с ней. Если бы только знать! Но мы никогда ничего не знаем заранее. И вот он снова сидит на игровом поле, как и пятнадцать лет назад, а жена его живет в другом городе, обедает с другим, лучшим, чем он, человеком, говорит с ним на другом, непонятном ему языке, которому его никто никогда не учил.
Он встал, его губы тронула легкая улыбка, потому что если бы не появилось улыбки, то выступили бы слезы; оглянулся. Да, вот на этом самом месте. Передача О'Коннера была слишком высокой и неточной; Дарлинг резко поднял руки, почувствовал, как глухо ударился по ним мяч; выставил вперед бедро, чтобы избавиться от хавбека, рванул впередк центру поля. Поднимая высоко колени, грациозно перепрыгнул через двух игроков, устроивших небольшую свалку на земле, у линии схваток; бежал легко, набирая скорость, ярдов десять, крепко удерживая мяч в двух руках, увернулся от атаковавшего его хавбека, снова побежал вперед; его колени высоко подпрыгивали, он бежал, крутя бедрами, как девица, бежал стремительно, самый активный на этом разбитом поле бек. Врезался в последнего защитника, слышал, как глухо стучат по дерну его шиповки, и продолжал бежать, весь напрягшись, крепко прижимая к бокам руки; сделал резкий поворот и помчался с той же легкостью, с тем же привычным азартным возбуждением к линии ворот
Только после того, как забежал за линию ворот и наконец перешел на легкую трусцу, он заметил мальчика и девочкусидят на траве и с изумлением пожирают его глазами Он резко остановился перед ними, опустил руки.
Я начал было он, дыша чуть тяжелее обычного, хотя чувствовал себя отлично и эта пробежка не сбила дыхание, когда-то я здесь играл
Мальчик и девочка молчали. Дарлинг, неловко засмеявшись, долго их разглядывал, этих детишек, сидевших так близко друг к другу; потом, пожав плечами, повернулся и зашагал к отелю. Пот выступил у него на лице, и крупные капли скатывались ему за воротник.
Добро пожаловать в город!
Подъезжая все ближе к своему отелю, Эндерс глядел на него сквозь черную изморось мелкого дождя, сажи, копоти, и душу его все сильнее охватывало отчаяние. Над входом висела небольшая вывеска с красной неоновой надписью: «Отель Серкус. Доступные цены»; она превращала капли влаги, густо падавшие на улицу перед подъездом, в крошечные капельки крови.
Эндерс вздохнул, чувствуя, как весь продрог в своем плаще, медленно поднялся по пяти ступенькам крыльца к дверям и вошел внутрь. В ноздрях у него засвербило, как бывало каждый раз, стоило ему открыть дверь отеля, в нос ему ударял прогорклый запах нашатырного спирта, лизола и видавшего виды линолеума, старых, проржавевших или прогнивших кроватей, пота постояльцев, которым приходилось довольствоваться двумя ванными комнатами на весь этаж, и над всеми этими запахами ощутимо властвовал одинзапах молодости и греха, и все это по доступным ценам.
Высоцки стоял у конторки портье, в своем сером костюме, с пятнами всех супов, сваренных в этом городе во всех кафетериях; его бледное лицо было выбрито до такой прозрачной гладкости, что, казалось, вот-вот кожица лопнет и появится поблескивающая, пожелтевшая кость. Висевшая у него над головой тридцативаттная лампочка тускло освещала редкие волосы, голубую морскую рубашку и большой, оранжевого цвета галстук, яркий, как свет надежды, в этом темном холле; с самой серьезной миной он читал завтрашнюю утреннюю «Миррор», с видом хозяина широко раздвинув перед собой на столе свои бледные волосатые руки.
Жозефина сидела на одном из трех стульев в холле, лицом к Высоцки; в ярко-красном, сшитом на заказ костюме, с баской в складочку, в красных туфлях с вырезанным носком, хотя на улицах сыро и ужасно холодно, как на болоте; Эндерс видел через чулки ярко-алый лак на пальцах. Сидела просто такне читала, не разговаривала; лицо ее казалось вырезанным из плотного слоя пудры и помады, с этими искусственно белокурыми волосами, последнюю живую прядь уничтожили с полдюжины лет назад с помощью пергидроля1 парикмахерши маленьких провинциальных городков, орудовавшие щипцами для завивки, какими впору завивать гриву гранитной лошади, на которой восседает генерал Шерман.
Эти англичане! возмущался Высоцки, не отрывая головы от газеты. Лично я не позволил бы им вести войну ради меня за миллион долларов, в ценных бумагах с золотым тиснением. Трепачи и рыбаки, любители сельдивот кто они такие.
Мне казалось, евреи тоже едят селедку, заметила Жозефина. Ее резкий голос прозвучал так громко, что, казалось, весь «Серкус-отель» вдруг заговорил своим собственным голосом и этими звуками вспугнуты притаившиеся запахи нашатырного спирта, лизола и прогнившего старого дерева.
Да, евреи едят селедку, подтвердил Высоцки. И англичане тоже.
Эндерс, еще раз вздохнув, подошел к конторке портье. Возле лестницы, на стуле, он сразу заметил красивую девушку в элегантном пальто, отороченном мехом рыси. Разговаривая с Высоцки, он то и дело искоса поглядывал на нее и пришел к выводу, что у нее очень стройные ноги, а выражение лица холодное, полное собственного достоинства, слегка даже высокомерное, знакомое ему выражение.
Ну, привет, Высоцки! поздоровался Эндерс.
Мистер Эндерс! радостно воскликнул, оторвавшись наконец от своей газеты, Высоцки. Вижу, вы решили укрыться от дождя в своем маленьком, уютном гнездышке.
Да, Эндерс все поглядывал в сторону, где сидела девушка.
Вы знали, перебила их разговор Жозефина, что англичане едят селедку?
Да, знал, конечно, рассеянно пробормотал он, роясь в памяти и тщетно пытаясь вспомнитьгде он видел это лицо.
Об этом мне сказал Высоцки. Она пожала плечами. До сих пор я пребывала в счастливом неведении.
Эндерс, перегнувшись над стойкой, прошептал Высоцки на ухо:
Кто эта девушка, вон там?
Высоцки уставился на девушку в зеленом пальто. Глазки у него сразу стали хитрыми и виноватымитак смотрит вор, разглядывая витрину модного магазина «Тиффани», в которую вечером намеревается запустить кирпичом.
Это Зелинка, тоже шепотом отвечал Высоцки, Берта Зелинка. Въехала сегодня днем. Вы могли и проморгать ее, что скажете? проговорил он почти беззвучно, и его выбритое до костей морщинистое, постоянно серьезное зеленоватое лицо заблестело под лучом тридцативаттной лампочки.
Я где-то ее видел Эндерс поглядывал на девушку через плечо.
Сидит, углубившись в себя, такая далекая, положив прекрасные ноги одну на другую, они видны из-под пальто и невольно притягивают взор; блестит глазами из-под густых ресниц на повидавшие много на своем веку часы над головой Высоцки.
Мне знакомо ее лицо, повторил Эндерс. Только вот откуда?..
Она похожа на Грету Гарбо, усмехнулся Высоцки, и вы ее с ней путаете.
Эндерс уставился на девушку в зеленом пальто. Нет, она не похожа на знаменитую актрису: удивленное, бледное лицо, большой рот с плотно сдвинутыми губамив общем, воплощение бушующей внутри страсти, душевной боли, неизбывной северной меланхолии, упрямо заявляющей о себе хрупкой красоты. Неожиданно для себя Эндерс вдруг осознал, что он, по сути, чужак в этом незнакомом городе, за тысячи миль от своего, родного; на улице моросит мелкий дождь, а у него нет подружки, и ни один человек во всем этом громадном, говорливом, шумном мегаполисе с населением семь миллионов, никогда не обращался к нему с более ласковой фразой, чем «Передайте, пожалуйста, горчицу!». И вот сейчас перед ним сидит не призрак, а реально существующая девушка в зеленом пальто, меланхолично настроенная, и правда все же похожая на Грету Гарбо, и на ее бледном лице отражается боль, красота, умение понять другогоэто ее отличительные особенности, ее родные сестры У него запершило в горлетак хотелось сказать, нет, прямо выпалить первое пришедшее в голову нежное слово, произнести его здесь, в этом дрянном отеле, приюте тараканов и крыс.
Эндерс! кто-то за его спиной произнес его имя веселым, мягким голосом.
Он с трудом, с сердечной болью оторвал пристальный взгляд от Берты Зелинка.
Мистер Эндерс, как я ждал вашего приезда! Бишоп, владелец отеля, небольшого роста толстячок, с сероватым лицом и влажными от слюны усами, довольно потирал руки. Только вы и нужны мне сегодня, и никто другой!
Благодарю вас за внимание, вежливо откликнулся Эндерс.
Погодите! визгливо крикнул Бишоп. Оставайтесь на месте, не двигайтесь ни на дюйм! У меня для вас сюрприз. И ринулся от конторки в свой кабинет.
Эндерса так и влекло к Берте, он повернулся: сидит как прежде, в той же позе, такая же задумчивая, далекая и недоступнаяГрета Гарбо
Вы только посмотрите! Бишоп мигом выбежал из кабинета, с высоко поднятой рукой: с нее свешивался, покачиваясь, мокрый убитый цыпленокуготованный им сюрприз! Видите? Эту птичку я припрятал специально для вас. Готов уступить ее вам за шестьдесят центов, мистер Эндерс. Идет?
Эндерс вежливо оглядывал печально качающегося цыпленка, его отправили на тот свет, видимо, ласковые руки мистера Бишопа.
Благодарю вас, мистер Бишоп, но где мне его жарить?
Возьмете с собой домой. Бишоп любовно покручивал несчастного цыпленка, пытаясь таким образом вызвать у него признаки жизни; он и в самом деле чуть-чуть растопырил крылышки, перышки его затопорщились. Ваша мама будет просто без ума от такого подарка!
Моя мама живет в Давенпорте, штат Айова.
Ну у вас наверняка есть родственники в нашем городе! Бишоп поднес цыпленка поближе к носу, понюхал его и, расправив маленькие крылышки, принялся внимательно их изучать. Примут вас с распростертыми объятиями! Цыпленок высшего качества, гарантия компании «Плимут рок». Демонстрирует таких цыплят и прочую домашнюю птицу на выставках, организует их по всей Америке, от одного побережья до другого. Всего шестьдесят центов, мистер Эндерс! Бишоп радостно улыбался, уверенный, что уговорил клиента. Ну что такое в наше время шестьдесят центов? Я не введу вас в большие расходы.
Эндерс покачал головой.
У меня, к сожалению, нет родственников в вашем городе. Благодарю вас, мистер Бишоп, но я не могу принять ваш сюрприз.
Настроение у Бишопа сразу резко упало; он смерил Эндерса холодным, враждебным взглядом, недоуменно пожал плечами.
Послушайте, я ведь мог бы уже раз пять продать его, продолжал он уговаривать, но придержал специально для вас. Вы только посмотрите, какой вы бледный! К тому же я питаю к вам особую симпатию. И, держа цыпленка, гарантия компании «Плимут рок», за горло, с печальным видом вернулся в кабинет.
Ну, громко объявил Эндерс, прямо глядя на Берту Зелинка, думаю, мне придется остановиться здесь на ночь.
Не потребуется ли подружка? равнодушно осведомилась Жозефина, и в голосе ее чувствовался отзвук надежды, что витала для нее весь вечер в этом холле.
Нет, благодарю вас, смутился Эндерс, опасаясь, как бы в эту минуту мисс Зелинка не обратила на него внимания.
Вы, несомненно, большой дамский угодник, вещала Жозефина своим скрипучим голосом на весь холл. Разве вы не знаете, что можете сойти с ума, если долго будете без женщины? Вы здесь уже две неделии ни одной женщины за все время! Это очень серьезная проблема и в тюрьме Синг-Синг: заключенные подолгу не имеют женщин и просто на стену лезут.
Эндерс с тревогой смотрел на мисс Зелинка: ему совсем не хотелось, чтобы девушка, похожая на Грету Гарбо, слышала, какой разговор ведет с ним Жозефина.
Спокойной ночи! Он пошел по коридору, мимо мисс Зелинка, в свой номер, на первом этаже, у вентиляционного колодца, три доллара в неделю.
С большим сожалением оглянулся: лишь ноги мисс Зелинка теперь видны, выделяясь на фоне грязного, мрачного холла, обещают счастливцу романтическое времяпрепровождение и благоухание цветов Грустно открыл он дверь, вошел в номер, снял шляпу и пальто и рухнул на кровать.
Даже здесь он слышал, о чем говорит Жозефина, и ему казалосьзвучит голос вот этих грязных стенпристанища клопов, давно износившихся завывающих труб, даже крыс, перебегающих с одного этажа на другой и выполняющих какие-то свои, только им известные задания.
В газетах полно статей вот о таких молодых людях, как он, бубнила Жозефина. В конце концов они включают газовую плиту и суют голову в духовку. Боже, что за ночь! Что за утомительная, подлая ночь! Сколько утопленников придется им выловить в реке завтра утром!
Жозефина! поплыл по холлу умиротворяющий голос Высоцки. Тебе нужно научиться быть всегда веселой, излучать жизнерадостность. Ты сама губишь свой бизнес, Жозефина. Оптовики мясники с Десятой авеню, рабочие скотобоен, твоя постоянная клиентура, теперь они все тебя избегают. Сказать тебе почему?
Скажи.
Потому что ты постоянно в мрачном настроении, продолжал Высоцки, потому что ты своими меланхоличными разговорами вызываешь у всех глубокую депрессию. Женщины, подобные тебе, брызжут весельемвот идеал. Разве ты можешь рассчитывать на успех в своей профессии, если целый день ходишь как в воду опущенная, словно конец света наступит через два с половиной часа по времени астрономической обсерватории Булова.
Тоже мне скажешьмясники с Десятой авеню! фыркнула Жозефина. Да кому они нужны? Могу всех их подарить тебе!
Эндерс лежал на кровати, сожалея о том, что такой гордой, красивой женщине, как Берта Зелинка, приходится в эту дождливую ночь сидеть на одном из трех стульев в холле отеля «Серкус» и слушать всякие отвратительные разговоры. Он встал, включил свет, достал книгу, которую взял с собой почитать.
Меня не было у жарких врат,
Не дрался под теплым дождем,
Не лежал, изнывая, в соленом болоте
С абордажной саблей, пожираемый мухами
Утомительная, подлая ночь! Сколько утопленников придется выловить в реке завтра утром! донесся до него голос Жозефины.
Эндерс отложил в сторону томик Т.-С. Элиота1. Разве можно читать этого великого поэта здесь, в этом отеле, не испытывая при этом в душе некоторой иронии? Эндерс, открыв дверь, выглянул из-за косяка в конец коридора. В холле видны те же горделивые, дающие поэтический настрой ножкипрямые, мускулистые, поразительно стройные, аристократические, плавно текущие от бедер до аккуратных лодыжек и узких ступней. Эндерс мечтательно прижался к дверному косяку, не спуская глаз с ног мисс Зелинка
Ночной клуб, освещенный оранжевыми фонарями; играет знаменитый оркестр; в меню нет блюд стоимостью меньше семидесяти пяти долларов, даже томатного сока нет; они с Бертой танцуютвеликолепно одетые, сияющие, счастливые, и от его острот в ее глубоких, продолговатых глазах, подернутых нордической меланхолией, вспыхивают озорные, веселые искорки, потом гаснут, и глаза ее становятся вновь серьезными, задумчивыми, когда идет разговор о культуре, искусстве, поэзии
«Не дрался под теплым дождем»это моя любимая строчка у Элиота: «Не лежал, изнывая, в соленом болоте»
Он быстро зашагал по коридору к холлу, не глядя по сторонам, покуда не остановился у конторки портье.
Забыл спросить: мне сегодня никто не звонил? осведомился он у Высоцки, старательно избегая смотреть на мисс Зелинка.
Нет, никто.
Тогда Эндерс, повернувшись, бесцеремонно уставился на мисс Зелинка, напряжением взгляда пытаясь заставить и ее посмотреть на него, улыбнуться ему
Вот такие головы, как у вас, мой друг, мрачно предрекла Жозефина, и находят в духовках газовых плит.
Мисс Зелинка сидела с абсолютно бесстрастным, безразличным видом, глядя в одну точку, на расстоянии двадцати пяти футов от плеча Высоцки, глядя терпеливо, не ерзая на стуле, но холодно, словно это ее совсем не интересует. Казалось, эта женщина ждет, что вот-вот к отелю подкатит роскошный «линкольн», дверца откроется, выйдет шофер в красивой ливрее, пригласит ее в автомобиль и подвезет к тяжелой, дубовой, обитой дорогой материей двери со стальными узорами из блестящего металла.
Эндерс нехотя поплелся назад, к своему номеру; попытался еще почитать: «Апрель, этот жесточайший месяц года»; полистал книжку: «Вот, сказала она, твоя карта, утонувший финикийский моряк» Снова отложил томик в сторону: нет, ночью он не может читать. Снова подошел к двери, открыл ее, выглянул в холл: ножки, в шелковых чулках, с поразительно белой кожей и упругими мускулами, все еще там, на своем месте Сделав глубокий вдох, он вновь направился по коридору к конторке портье.
Вы только посмотрите, удивилась Жозефина, наш челнок вернулся!
Забыл спросить, он смотрел прямо в глаза Высоцки, нет ли для меня какой почты?
Никакой.
Хочешь, приятель, я тебе кое-что скажуоткровенно? вмешалась Жозефина. Ты сделал неправильный выбор. Тебе, конечно, нужно жить в Давенпорте, штат Айова. Честно говорю! Нью-Йорк раздавит тебя, как земляной орех.
Никого здесь не интересует твое мнение! резко оборвал ее Высоцки; он сразу заметил, как неловко Эндерсу, как осторожно поглядывает он на мисс Зелинка, пытаясь удостовериться, какое впечатление произвели на нее слова Жозефины. Эндерссимпатичный малый, хорошо образованный, он далеко пойдет. Оставь его в покое, Христа ради!
Я даю ему искренний совет, и только, ерничала Жозефина. Недаром прожила в Нью-Йорке двенадцать летсколько раз видела вот таких, как он, как начинали и как потом заканчивали: в водах Гудзона.
Да заткнись ты! грохнул кулаком по стойке Высоцки. Далась тебе эта река!
Эндерс заметил, что мисс Зелинка прислушивается к беседе, и был очень ей благодарен за это. Ее прелестная головка чуть склонилась набок, а в прекрасных глазах, с надменным блеском, мелькнула тень заинтересованности.
Я сама родом с Фолл-ривер, не обращала внимания Жозефина на окрик портье. Не нужно мне было уезжать оттуда, очень теперь жалею. Утонешь в Фолл-ривертам хоть выловят твой труп и похоронят по-человечески. Почему я уехала с Фолл-риверпонятия не имею. Скорее всего меня околдовал, очаровал Великий сияющий путь1. И с иронией помахала красно-белым зонтиком от солнца, словно отдавая салют Нью-Йорку.
Эндерс снова заметил реакцию мисс Зелинкадрогнули кончики губ, на них появилось что-то похожее на улыбку. Приятно, что она слышала слова Высоцки и знает теперь, что он хорошо образован и далеко пойдет.
Если вам угодно, вдруг пробубнил он, не узнавая собственного голоса, в сторону мисс Зелинка, то можете подождать у меня в номере того, кого ждете. Там не так шумно.
Нет, благодарю вас, ответила мисс Зелинка. Говорила она как-то странно, не разжимая губ и не показывая зубов, по-видимому, тоже красивых. Голос ее за плотно сомкнутыми прекрасными губами показался ему глубоким, чуть хрипловатым и таким волнующим, что к горлу подкатил комок и застрял там, словно чья-то холодная, твердая рука намеревалась его придушить. Он вновь повернулся к Высоцки, приняв окончательное решение больше в свой номер одному не возвращаться.
Интересно, начал он, откуда у Бишопа этот цыпленок, которого он безуспешно пытался всучить мне?
Высоцки осторожно огляделся вокруг.
Вот что я вам скажу, Эндерс, он понизил голос, советую как ваш надежный друг: никогда не покупайте цыплят у Бишопа. Он собирает их там, на Десятой авеню, на железнодорожных путях.
Но что они там делают? удивился Эндерс.
Сюда с ферм их доставляют товарными поездами, объяснил Высоцки. Тех, что в силу той или иной причины приняли смерть в пути, железнодорожники выбрасывают из вагонов, и такие «мертвецы» лежат кучами на полотне. Бишоп выбирает из них таких, чей внешний вид указывает, что насильственная смерть наступила совсем недавно. Вот он их и продает.
Высоцки неслышно, на цыпочках подошел к двери кабинета Бишопа, с виноватой физиономией приложил к ней на несколько секунд ухо, словно шпион из кинофильма.
Советую вам никогда их у него не покупать. Нельзя утверждать, что его цыплятасамый питательный продукт в мире.
Эндерс улыбнулся.
Бишопу впору работать на Уолл-стрит, с таким великим талантом бизнесмена.
Мисс Зелинка засмеялась. Чувствуя, что он вдруг за одно мгновение стал вдвое выше, Эндерс отметил, что мисс Зелинка смеется тихо, не раскрывая рта, но по-настоящему, как все. Он тоже засмеялся, и взгляды их вдруг встретилисьв них сквозило взаимопонимание и чувство юмора.
Можно пригласить вас на чашку кофе? справившись наконец с застрявшим в горле комком, проговорил Эндерс.
Ему казалось, что вылетевшие у него изо рта слова впились, как острые шипы, в прелестную головку мисс Зелинка.
Мгновенно в ее больших серых глазах появилась задумчивость. Она явно над чем-то размышляла, и Эндерс терпеливо ждал ответа. Мисс Зелинка улыбнулась.
Хорошо, я принимаю ваше предложение.
И вот она всталаБоже, какой рост (наверно, не меньше пяти футов шести дюймов) и грациозна, как истинная герцогиня.
Я вернусь через минуту, заторопился Эндерс. Только возьму пальто. И стремительно, легко, как по воздуху, зашагал через весь холл по коридору к своему номеру.
Вот почему он беден, вынесла свой вердикт Жозефина. До нищеты его довели вот такие девушки, как эта. Ну что за идиотская ночь, что за подлая ночь!
Я по профессии танцовщица, рассказывала два часа спустя Берта Зелинка в его номере.
Пили неразбавленный виски из двух стакановединственное, что было в номере из посуды.
Но исполняла особый танец. И, отставив в сторону стакан, неожиданно опустилась перед ним на пол и сделала полный шпагат. У меня тело подвижное и гибкое, как у кошки.
Понимаю
Словно зачарованный, он глядел на нее восторженными, полными восхищения глазами, вот она перед ним, полногрудая, с подтянутым, тугим животом, с бедрами твердыми, как сталь, гибкая, как кошка. Какой великолепный шпагат сделала она на этом грязном ковре! Теперь на нее куда приятнее смотреть, чем прежде, когда она ела, зубы у нее оказались плохие, разрушились, вероятно, из-за плохого питания и бедности. Торчащие, безобразные осколки в деснах произвели на него тягостное впечатление, он так сочувствовал ей в эту минуту.
На мой взгляд, вы выполнили очень трудное упражнениедалеко не каждый такое умеет.
Мое имя сияло огнями на афишах в рамке. Мисс Зелинка, сидя на полу, подняла на него глаза. Передайте, пожалуйста, виски. Я много гастролировала: путешествовала по всей стране, от края и до края. Но я сильно затягивала одно свое шоу за другим, не могла точно рассчитать время.
И сделала еще глоток с закрытыми глазами, словно пребывая в эту минуту в глубоком трансе от невероятного удовольствия; дерущее глотку виски «Четыре розы», желтоватое, крепкое, просочившись между обломками уродливых зубов, скатывалось вниз по белоснежной шее. Она поднялась, встала на ноги.
Я ведь еще и актриса, мистер Эндерс.
Как это ни странно, но я тоже актер, робко, застенчиво ответил Эндерс, чувствуя, как виски бешено гонит в жилах кровь, и не отрывая от нее сумашедшего, околдованного взгляда. Вот почему я оказался здесь, в Нью-Йорке. Потому что я актер.
Вероятно, вы хороший актер у вас такое лицонеобычное, изысканное. Она налила себе еще виски, наблюдая за переливающейся в стакан вязкой жидкостью с задумчивым, напряженным выражением. Мое имя светилось на афишах в рамке от одного побережья до другого. Верите?
Конечно, верю, поспешил заверить Эндерс, с некоторым разочарованием замечая, что бутылка уже наполовину пуста.
Вот почему я сейчас здесь, в Нью-Йорке. Прошла своей чарующей, легкой походкой по маленькой комнатке, с ее облупленными стенами, машинально провела руками по обшарпанному, покоробившемуся бюро, грубо раскрашенной спинке кровати. Теперь ее голос звучал где-то далеко-далеко, отзывался эхом, он охрип от виски и острых сожалений. На меня большой спрос, знаете ли. После каждого своего выступления я задерживала шоу минут на десять, не меньше. Во время мюзиклов, по сто тысяч долларов каждый, приходилось вновь и вновь поднимать занавеспублика меня не отпускала. Вот почему сейчас я здесь, таинственно повторила она, осушив свой стакан; бросилась на кровать рядом с Эндерсом и мрачно, долго разглядывала запятнанный, весь в трещинах потолок. Шуберты ставят мюзикл; хотят, чтобы я приняла в нем участие. Репетиции будут проходить на Пятьдесят второй улице, так что я решила на время поселиться поближе. Села, дотянулась до бутылки, опять стала наливать себе виски, не скрывая ненасытности к алкоголю.
Эндерс, лишившийся от избытка впечатлений дара речи, сидя на кровати рядом с этой молодой женщинойу нее умопомрачительная грация, и она так похожа на Грету Гарбо; может задержать шоу на десять минут из-за аплодисментов публики после своего особого танцевального номера; она активно гастролировала по всей стране, от края и до края, усердно напивался в компании с ней, внимательно следил за каждым ее движением, следил с надеждой, восхищением, нараставшей пламенной страстью.
Вы, конечно, можете задать мне вопрос, продолжала мисс Зелинка, что такая знаменитая персона, как я, делает в этой крысиной норе. И подождала от него этого вопроса.
Но Эндерс лишь молча, возбужденно потягивал виски.
Она похлопала его по руке.
Вы очень приятный парень. Из Айовы, вы сказали? Вы родом из Айовы?
Да, из Айовы.
А-а, кукуруза, продемонстрировала свои познания мисс Зелинка. Там ее все выращивают. Я как-то проезжала через ваш штат на пути в Голливуд. Половина виски в ее стакане уже исчезла.
Вам приходилось сниматься в кино? робко поинтересовался Эндерс, еще под впечатлением от всего услышанного: еще бысидеть на одной кровати с женщиной, побывавшей в Голливуде!
Мисс Зелинка невесело рассмеялась:
Голливуд! И выпила все до дна. Нет, вы не найдете моего образа в картинах Грамана, да в них никто и ни черта не смыслит. Опять резким жестом схватила бутылку.
Просто мне показалось, развивал затронутую тему Эндерс, задышав еще глубже, так как в эту секунду она прислонилась к нему, что вы можете блеснуть в любом фильме. Вы так красивы, и у вас чудесный актерский голос.
Мисс Зелинка снова засмеялась, потребовала:
Ну-ка, поглядите на меня!
Эндерс поглядел.
Я вам кого-нибудь напоминаю?
Он кивнул.
Мисс Зелинка с мрачным видом выпила еще.
Я похожа на Грету Гарбо, констатировала она. Никто этого не станет отрицать, верно? Я не тщеславлюсь, когда твердо заявляю: стоит мне захотеть, и на фотографии меня никто не отличит от этой шведки. Она с удовольствием потягивала виски, разгоняла языком во рту и медленно проглатывала. Женщина, похожая на Грету Гарбо как две капли воды, в Голливуде пятое колесо к телеге. Вы понимаете, что я имею в виду?