И тем не менее, таково мое служение ему, сказал Кадан твердо, но голос его все же дрогнул, когда пальцы Ролана скользнули ему на бок. Одна ладонь рыцаря легла ему на живот и прижала плотней, а другая попыталась перехватить топор.
Руки Ролана были мягкими и горячими, но Кадан не смог бы объяснить, почему сам рыцарь неприятен ему. Отторжение это крылось куда глубже, чем простая неприязнь, будто там, по другую сторону зеркала глаз, Кадан видел не просто жестокость, но первородную тьму.
Разве рыцарям Храма дозволено обнимать друг друга, как вы делаете это сейчас?
Я всего лишь хочу помочь.
Ролан и не думал его отпускать. Пальцы его теперь держали рукоять топора, и Кадан понял, что если рванется неловко, лезвие вполне может ударить одного из них.
Кадан, раздался крик с другого конца двора.
Ролан тут же сделал шаг назад, руки его исчезли, и только тело Кадана продолжало дрожать, ощущая их.
Ты возишься слишком долго. Если бы я ждал тебя, то давно бы уже замерз.
Леннар приблизился к нему и отобрал топор.
Неси поленья, я буду колоть сам.
Леннар обернулся к Ролану, давая понять, что заметил его.
Я как раз хотел помочь, сказал тот.
Благодарю тебя, брат. Но полагаю, у тебя и без того есть дела.
Ролан отвесил вежливый поклон и двинулся прочь, а Леннар перевел взгляд на Кадана.
Я же тебя просил, тихо, но с долей угрозы произнес он.
Кадан поджал губы и молчал. Он опустил перед Леннаром бревно, и тот принялся его колоть.
Злость и обида душили его весь следующий деньтем более, что Ролан снова нашел время и отыскал его, в то время как Леннар был заняточевидно, продолжал читать свои молитвы.
Не хотели бы вы съездить в город? спросил светловолосый рыцарь, останавливаясь перед Каданом и наблюдая, как тот чистит меч.
Кадан в самом деле не был в городе уже пару недельЛеннар выезжал туда, только чтобы выполнить распоряжения командора. Сам же Кадан скучал по ярмарочным огням и даже если не имел возможности купить себе мех на плащ или пару фибул, все равно хотел хотя бы посмотреть на ткани, которые торговцы раскладывали на своих лотках, посмеяться над кукольным представлением или просто попробовать на вкус сахарный леденец.
Как вы представляете это себе? мрачно спросил он. Сэр Леннар не только не отпустит меня, он и вовсе запретил мне с вами говорить, после того, что случилось в прошлый раз.
Леннар сегодня будет занят с командором весь день. А я мог бы вас немного развлечь.
Кадан поднял взгляд, изучая его лицо. Приятное и даже красивое, обрамленное ухоженной мягкой бородой. Он все пытался понять, отчего этот человек порождает такую ледяную бурю в его душе.
Не пытайтесь заговорить со мной и завлечь в свои дела, сказал он, я служу сэру Леннару и здесь я только из-за него.
Во-от как протянул Ролан и скрестил руки на груди, а я думал, все мы здесь ради Храма и Креста.
Кадан скрипнул зубами и не стал отвечать. Ему не хотелось врать, когда беседа заходила о таких вещах.
Простите, скоро прозвонят к молебну. А мне еще нужно постирать.
Он встал и, собрав оружие, поспешил скрыться за одним из корпусов.
Ролан, впрочем, явно не собирался успокаиваться. Он еще несколько раз подходил к Кадану, делая предложения того или иного свойства, порываясь помочь и не забывая помянуть, что Леннар обходит вниманием его.
Кадан в самом деле начинал с горечью думать о том, что время, которое легко может отыскать Ролан, Леннар и не думает освобождать для него.
Теперь он отчетливо видел, что далеко не все рыцари живут одними лишь молитвами, и тем больше раздражал его фанатизм, с которым придерживался своих обетов Леннар. Но тем не менее все тепло души Кадана продолжало гореть лишь для него, и будь его воляон не замечал бы никого другого вокруг себя.
Тем не менее стоило ему завести на эту тему разговор, как Леннар обрезал его на полуслове:
Вы знали, какие обеты даете, сказал он, твердо глядя Кадану в глаза, и знали, на какие клятвы можете рассчитывать от меня.
Кадан скрипнул зубами и спорить не стал. Развернулся и молча пошел выполнять ежедневные обязанности.
В тот день его снова послали в погреб за вином, и всю дорогу он думал о плите, с которой ему предстоит встретиться еще раз.
Однако до этой встречи дело так и не дошло. Стоило ему войти, как он ощутил толчок в спину и оказался прижатым к стене. Массивное тело Ролана накрыло его, а рука его поползла по плечу Кадана, ниже, вдоль ребер, пока не забралась под тунику.
Я не привык, чтобы так разговаривали со мной, прошептал Ролан в самое его ухо.
Кадан затрепыхался, силясь вырваться, но не смог. Рука продолжала ползти по его спине, теперь уже исследуя голую кожу, и наконец легла на ягодицы, породив внутри Кадана жгучую волну отвращения вперемешку с возбуждением.
Однако и сам Ролан, кажется, увлекся и ненадолго утонул в ощущениях. Он сильнее стиснул ягодицу, и в следующую же минуту Кадан, развернувшись, резко ударил его под дых.
Ролан согнулся пополам.
Ах ты выдохнул он и попытался снова схватить Кадана, но тот вывернулся и нанес еще один удар.
Именно в это мгновение двери погреба открылись, и оба замерли, являя собой молчаливое свидетельство происшествия: Ролан, согнувшийся пополам, и Кадан, с горящими глазами и волосами, разметавшимися по плечам, похожий на демона похоти как никогда.
Брат Ролан, брат Кадан Что здесь происходит? Как это понимать?
На пороге стоял интендант, который и послал Кадана за вином.
Я пришел сказать, чтобы вы не брали больше бордо, пояснил он, но вижу, у вас есть другие дела, кроме как мне помогать.
Простите выдохнул Кадан и склонил голову, но ярости во взгляде унять так и не смог.
Что здесь происходит? спросил интендант, приближаясь к ним. Он наклонился и поднял факел, который выронил Кадан, когда Ролан толкнул его.
Кадан молчал.
Разве вы не знаете, драгоценные братья, что грубость и драки между братьями запрещены?
И тем не менее он ударил меня, как мог спокойно произнес Ролан, все еще потирая живот.
Кадан вскинул полный возмущения взгляд на него.
Вам есть, что сказать в свое оправдание, брат Кадан?
Только то, что он меня толкнул, выпалил Кадан. Он прекрасно знал, что обвинение в содомском грехе куда более серьезно, чем обвинение в простой грубости, и вовсе не был уверен, что хочет столь сурового наказания для Ролана, тем более что Леннар считал его своим другом.
Что за глупость, немного раздраженно произнес интендант. Разве вы не читали писание, брат Кадан? Даже Иисус не гнушался подставить другую щеку, чтобы насилие остановилось на нем.
Кадан шумно дышал и молчал. Ничего, кроме детского "но почему он", не крутилось на языке.
Вашу ссору разберет Капитул, сказал тем временем интендант, возьмите ту бочку и оба идемте со мной.
ГЛАВА 11
Любой из братьев должен направлять свои старания к тому, чтобы жить праведно и служить примером для подражания мирянам и присягнувшим на верность Господу нашему служителям других орденов так, чтобы те, кто только взглянет на него, не имели бы возможности даже подумать ничего дурного о нем: ни о том, как он скачет на коне, как он говорит или проходит мимо них, или принимает пищу, или смотрито каждом его жесте, о каждом его поступке.
Вопреки заветам капеллана, стать тамплиером сразу же при вступлении не представлялось возможным. Изощренные запреты сопутствовали повседневной жизни и любой деятельности внутри ордена. В каждом из этих запретов было невероятное количество тонкостей, которые с рассвета и до заката только что вступившему в братство постоянно объясняли командор и старшие члены Ордена.
Среди братьев нередко встречались совсем еще юноши, с горячей кровью, наделенные буйным и несдержанным нравом. Тем не менее строгая дисциплина оставалась неотъемлемым элементом жизни каждого храмовника. Каждого юношу необходимо было подчинить ей. Не переломить и не искоренить боевой дух, как это случилось бы в обычном монастыре, но обратить их в то направление, которое принесет наибольшую пользу целям Ордена и Храма. Порой для этого приходилось применять жестокие ограничения. Проступков не прощали никогда.
Абсолютно запрещены были предавание лености и веселью, смешные разговоры и даже самые простые забавы. Настолько строгими были правила, что предполагалось, что и игра в шахматы может стать причиной невольной ссоры. Время, не занятое каждодневными обязанностями, подобало тратить лишь на чтение, произнесение молитв или исполнение какой-либо работы, полезной для братства.
Быстрая езда верхом, к которой Кадан, как и многие рыцари здесь, привыкли с детства, так же не разрешалась. Даже собственное оружие нельзя было брать по своему желаниютолько по указу старших братьев. Покидать командорство для посещения города без разрешения командора тоже было запрещено. Есть или пить вино можно было лишь за столом. Число запретов насчитывалось великое множество, и само собой, среди них присутствовал запрет проявлять гнев, оскорблять братьев или тем более причинять им вред.
Для разбора же всех случившихся за последние дни нарушений каждую неделю в обители собирался Капитул.
Надзор за соблюдением устава осуществляли командор и старшие чины Ордена, которые, впрочем, все равно не могли усмотреть за каждым. Потому обязанность следить за выполнением правил ложилась на плечи самих братьев: и не из желания выслужиться или тяги к доносам, но с единственным устремлением к совместному совершенствованию, каждый должен был сообщать на подобном суде о любых нарушениях, которые, как он видел, делал другой. Когда кто-то из братьев оступался, долгом другого было сделать ему выговорлюбезно, но строго. Объяснить ему, где он был не прав, и предупредить о невозможности подобных ошибок. Если провинившийся показывал раскаяние и со смирением внимал упрекам, его проступок прощался. В противном случае следовал донос.
Таким образом, попытка Кадана защитить себя лишь подтвердила необходимость довести дело до суда.
В день собрания все братья сошлись в зале Капитула. При входе каждый из них осенил себя крестным знаменьем и те, кто имел головные уборы, снял их. Стоя произнесли молитву, а затем заняли места соответственно чину. Когда все оказались на местах, командор открыл собрание. По его призыву двери были заперты, чтобы никто из посторонних не смог услышать, о чем шла речь, а все братья обратили взгляды к кафедре.
Председатель произнес проповедь и закончил слово воззванием к братии повиниться в своих грехах. С этой минуты все должны были оставаться на своих местах до специального разрешения.
Все по очереди тамплиеры вставали, выходили на судное место, произносили слова приветствия председателю и трижды склоняли колени перед ним. Держаться следовало как на исповеди: смиренно и покорно. Каждый перечислял свои грехи.
Одного перечисления, впрочем, было недостаточно: каждый должен был перечислить точные обстоятельства, при которых был совершен грех.
Кадан с волнением ждал своей очереди, потому что за все время, что он провел в стенах ордена, наказаний более серьезных, чем десяток дополнительных чтений "Отче наш", он не получал ни разуно и проступки его до сих пор были невелики.
Он не знал, рассказывать о случившейся ссоре или нет, но в конце концов решил, что лучше рассказать: потому как после его выступления в любом случае председатель обратился к присутствующим с вопросом, все ли он назвал. Ролан мог смолчатьдабы не подставлять еще и себя. Но интенданту не было никакого резона молчать.
Кадан вышел вперед и опустился на колени. Белый подол одеяния командора колыхался перед его глазами.
Я ударил брата Ролана, сказал он после того, как произнес ритуальные формулы приветствий.
На несколько секунд наступила тишина, которая, впрочем, царила в зале и до его слов.
Твоя откровенность заслуживает милосердия. Однако, почему ты это сделал? спросил командор.
Он оскорбил меня. Толкнул к стене и хотел
Кадан замолк. Он все еще опасался говорить о случившемся целиком. Теперь уже не из жалости к Ролану, а из-за собственной гордости, не позволявшей ему выносить подобное дело на общий суд. И ещеиз какой-то гадливости, которая возникала внутри него вместе с мыслью о том, что придется при всех и в деталях рассказывать, как Ролан щупал его.
Я спустился в подвал за вином, продолжил Кадан. Он налетел на меня со спины и прижал к стене. Я инстинктивно ударил егокак ударил бы врага.
Почему он это сделал? спросил командор.
Я не знаю, Кадан качнул головой. Он не сказал.
Снова наступила тишина.
Слегка отступив от устава, командор протянул руку и двумя пальцами приподнял его подбородок, вглядываясь в глаза.
Ты пока не вступил в Орден до конца. Но уже считаешь возможным лгать.
Кадан сглотнул.
Я не лгу, глухо произнес он.
Недопустимо, чтобы пренебрежение к уставу и власти капитула поселилось в твоем сердце столь рано. Ты будешь наказан за совершенный тобой поступок, потому что не должно затевать раздоры в обители ордена, каковы бы ни были тому причины. И будешь наказан за ложьпотому что я вижу ее в твоих глазах. Оба наказания записаны в уставе, и ты знаешь их. Но ты признал свой грех и потому заслуживаешь снисхождения. Исполнение наказания будет доверено рыцарю, которому ты пришел служить.
Благодарю, Кадан опустил взгляд. Обида душила его, но он счел за лучшее промолчать.
Проступок же брата Ролана мы разберем, когда будем говорить с ним.
Рыцари, братья-служители и оруженосцы принимали пищу в общем зале, но каждый за своим столом. Обычно на стол подавались два блюда, которые назывались "монастырскими", но в некоторые днитри.
При ударе "трапезного колокола" все обитатели командорства проходили в трапезную в соответствии с родом своих занятий, за исключением брата-кузнеца, если он подковывал лошадь, и брата-пекаря, если он месил тесто или запекал хлеб.
Почетное место во главе стола занимал командорМарк фон Хойт.
Те, кто был уже умудрен годами, и те, кто пришел раньше других, садились на лучшие местаспиной к стене. Те, кто вошел после, располагались напротив, на скамьях, стоявших ближе к центру зала.
Капеллан произнес слова благословения ко всем, после чего братия синхронно встала со своих мест, и под сводами зала зазвучали слова "Отче наш", произнесенного хором. Все сели.
Стол укрывали белые салфетки. Перед каждым рыцарем располагались его кубок, его миска, его ложка, его нож и свежевыпеченный кусок хлеба.
Прислуживавший без единого слова принялся наливать в кубки вино. Абсолютное молчание являлось обязательным условием, и только треск дров в очаге был слышен в полнейшей тишине.
Один из братьев сел за небольшую кафедру, открыл Писание и принялся читать его вслух. Рыцари в белых одеждах неторопливо отрезали куски от своего хлеба и брали еду с общих больших оловянных подносов. На них лежали говядина и баранина, сваренные с капустой и репой. Но каждый мог взять лишь один кусок мяса, так что приходилось выбиратьили говядину, или баранину.
Ни единого кувшина не стояло на столах. Следя за условными знаками, прислужники наливали напитки. Ни у кого не было права встать из-за стола прежде рыцаря-командора.
Все действо, выглядевшее почти религиозным ритуалом, проходило в полнейшей тишине. Даже звон прибора о прибор казался кощунством под сводами этого зала.
Леннар отрезал себе кусок телятины, но есть не могкусок в горло не шел.
Взгляд его то и дело устремлялся туда, в направлении изголовья, где сидел рыцарь-командор. Но не на него самого, а на юношу рядом с ним, для которого еда была разложена на полутаково было наказание, вынесенное Кадану Капитулом.
К брату, получившему наказание, предписывалось проявлять милосердие: рядом с ножкой стола стояла тарелка, щедро наполненная едойтуда каждый из рыцарей должен был опустить хотя бы чуть-чуть.
Кадан тоже есть не мог.
Никогда в жизни его не кормили вот так. В отцовском замке по его приказу пажи приносили еду ему в кровать. За общим же столом он сидел по левую руку отцакак не старший, но самый любимый сын.
От одного вида мяса, положенного, как собаке на полу, он с трудом мог удержать рвущийся из горла ком. Но если Кадан еще надеялся сохранить гордость, то Леннар уже знал: смирение придет.
Епитимья была наложена на весь грядущий месяц, и как бы ни старался шотландец, он не смог бы протянуть столько без еды.