Моника поставила стакан на стол, задыхаясь от смеха.
Их мужей не придется поздравлять с обновкой, сказала она, пользуясь отсутствием горничной.
Мадам Лербье поперхнулась, скандализованная. Ей хотелось, чтобы Моника, не будучи наивной гусыней, все же сохранила до свадьбы то приличное неведение, которое накануне великого дня, по традиции, благопристойно разрушает мать.
Но когда под предлогом научного образования внушается откровенность, не отступающая ни перед чем, даже перед произнесением названий самых тайных органов Нет! Какие бы убеждения ни были у Сильвестры, а некоторые главы естественной истории должны для молодых девушек ограничиваться примерами растительного царства.
Точным определениям анатомии мадам Лербье предпочитала, «вопреки ее псевдоопасности», вуаль стыдливости, да, вот именно«стыдливость перед тайной». Стыдливостьэтим великим словом, по ее мнению, было сказано все.
Ты меня заставляешь глубоко страдать, прошептала она.
Нужно с этим примириться, мама, со времен войны мы все в какой-то мере стали мальчишками.
Г-н Лербье предпочитал в эту область не вмешиваться. Он разрешал проблему пола и семьи просто: он жил отдельной жизньювот и все! Затемглавным образомизобретатель был поглощен единственной мыслью: избежать неминуемого краха, а для этого возможно скорее выдать замуж Монику.
Пока что необходимо было посвятить наконец свою дочь в то соглашение, расходы по которому падали на нее. Но как она к этому отнесется? Моника, конечно, рассчитывала участвовать в расходах по дому или по меньшей мере самостоятельно покрывать собственные траты. Думая обо всем этом, г-н Лербье печально опустил голову. Однако, переходя в гостиную, он гордо выпрямился. Его жена рассказывала о щедрости Джона Уайта. Он заинтересовался.
Эге! Я напишу этому меценату, поблагодарю его и предложу осмотреть завод. Быть может, приглашу его и позавтракать
Ему представлялась радужная перспектива: не заполучит ли он больше от Виньерэ, противопоставив ему богача Уайта, и наоборот? Не говоря уже о том, что, присоединив затем Рансома и Пломбино Он потер руки. Это надо обдумать. Но г-н Лербье забывал при этом, что одна карта была уже выставлена: любовь Моники. Впрочем, эта мысль не огорчила его ни капельки. В делах обычная кротость этого человека переходила в свирепость.
Что ты скажешь относительно вторника, моя дорогая? Можно было бы пригласить Пломбино и Рансома, а также еще и министра земледелия?
А Люсьена? воскликнула Моника. Ты о нем забыл? Если дело идет о твоем открытии
Да, конечно, и Люсьена.
Она воспользовалась тем, что он закуривал сигару, и в то время, как дамы рассаживались за карточным столом, высказала наконец мучившую ее заботу:
Послушай, папа. Что касается Люсьена, то я получила сегодня вечером странное письмо. Анонимный донос
Г-н Лербье поднял голову.
Классический случай! И что же там говорится?
Не спуская глаз с отца, Моника передала ему содержание. Голос ее дрожал. Лербье развел руками, но ничего не ответил.
Однако, папа, а если это правда? Если на улице Вожирар действительно существует мадам Люро?
Не беспокойся, я бы об этом знал, сказал он почти уверенно. Не выдают же дочь за человека, не разузнав ничего о его жизни.
Моника вздохнула свободнее.
Я была в этом уверена. Относительно Клео тоже, не правда ли?
Тут Лербье заговорил осторожнее, почувствовав себя на скользкой почве.
Ты понимаешь, что мужчина до тридцати пяти лет не мог дожить аскетом Я не берусь утверждать, что у твоего жениха, как и у всех других, не было в прошлом маленьких похождений Но это пустяки! Все это уже кончено и будет погребено вместе с его холостой жизнью.
И еще одно меня тревожит В этом письме говорится, что Люсьен, женясь на мне, обделывает какое-то выгодное дело Я не понимаю Какое?
Лербье почесал затылок. Опасный момент наступил.
Выгодное дело? Да нет же, Господи! Уверяю тебя, что с этой стороны он выказывает много чуткости и даже бескорыстия. Послушай, моя дорогая! Я должен тебе сделать признание Все равно на днях я хотел посвятить тебя во все, так как перед подписанием твоего брачного контракта нам нужно сговориться. Ты сама предоставила мне случай Дело вот в чем: ты знаешь, что прежде чем стать моим зятем, Люсьен должен сделаться моим компаньоном. С другой стороны, тебе известна и ценность моего изобретения Я не говорю уже о том, что всю жизнь я посвятил этим изысканиям, о силах, на них затраченных, о всевозможных огорчениях, которые тоже, к сожалению, нужно было пережить. Мне пришлось израсходовать много, очень много денег, пустить в ход более половины нашего состояния. И если бы пришлось реализовать теперь капитал, составляющий твое приданое, как я это и хотел сделатья оказался бы в чрезвычайно стесненном положении
Ах, папа, почему же ты мне раньше этого не сказал?
Мне неприятно было говорить. Тогда твой жених, несмотря на тяжелый промышленный кризис, переживаемый всеми нами, сам предложил мнезная о моих затрудненияхне вносить эти пятьсот тысяч франков Конечно, если ты согласишься
Само собой разумеется, папа.
и оставишь их в моем распоряжении
Моника поцеловала отца.
Это только справедливо. Почему он сам не поговорил со мной об этом?
Он предпочел, чтобы переговорил я. Ты понимаешь, я колебался Мы сразу же смогли бы использовать и другие предложения, которые уже есть на примете: Уайт, Рансом, Пломбино Само собой разумеетсяты мне только даешь взаймы. И будь уверена, с отдачей! Отличное, превосходное будущее Ты сама увидишь, дитя мое, что, соглашаясь жениться на тебе такой, какая ты есть в настоящий момент, то есть без гроша, Люсьен поступает так, как и ты сама, я уверен, поступила бы По отношению ко мне он проявляет чисто сыновние чувства. А по отношению к тебе Ты сознаешь, что едва ли какая-нибудь другая женщина с большим правом могла бы утверждать, что на ней женятся по любви
После первого порыва великодушия Моника стала раздумывать. Предложение Люсьена разбило все ее надежды на материальную независимость. Мысль, что в этот брак она уже не может внести ничего, кроме добрых намерений и страстной жажды труда, наполняла ее душу сожалением и ранила врожденную гордость. Но она была тронута деликатностью чувства Люсьена и благородством его жеста.
Как это мило с его стороны, правда, мама? спросила она г-жу Лербье.
Можно мне вмешаться в ваш разговор? спросила внимательно прислушивавшаяся тетя Сильвестра. Я убеждена, что все, мной сказанное, на меня же и обрушится. Тем хуже! Я говорю, что думаю. Если не ошибаюсь, при основании вашего общества г-н Виньерэ должен был бы внести миллион?
Г-н Лербье нахмурил брови.
Да. Так что же?
Значит, отказываясь от пятисот тысяч франков, которые ему не принадлежат (потому что по брачному контракту Моники имущество супругов разделено), он на такую же сумму вносит меньше?
Естественно.
Это все, что мне хотелось знать.
На что ты намекаешь? воскликнула мадам Лербье.
Ровно ни на что!.. Я констатирую только, что при нынешнем кризисе данная операция выгодна для всех вас.
Каким образом? спросила Моника.
Во-первых, для твоего отца, которого это устраивает Во-вторых, для твоего жениха, становящегося компаньоном за полцены и разыгрывающего великодушие за твой счет. Наконец, для тебя, так как тебя обходят с твоего же благословения
Моника расхохоталась:
Тетя отчасти права. В сущности, папа, в ваших расчетах никто из вас совершенно не принял во внимание меня. Это обидно!
Но Моника была счастлива той жертвой, которую могла принести любимым людям: одномуденьгами, другомусамолюбием. Счастье давать опьяняло ее, так же как и счастье получать. Она нетерпеливо ждала Люсьена, чтобы поблагодарить его и поддразнить. Но как он заставляет себя ждать!
Пробило десять.
Он уже опоздал.
И тут же она вздрогнула.
Вот он!..
Еще не было слышно шагов, но она уже ощущала магнетизм его присутствия и всем существом чувствовала его приближение Звонок в передней. Наконец-то!
Что я говорила?
Она открыла дверь гостиной и, взяв жениха за руку, сказала:
Входите же. Хорошо, нечего сказать!..
Со смутным беспокойством он спросил:
А в чем дело?
Прежде всего вы опоздали. Затем, господин мой муж позволяет себе распоряжаться мной как вещью. Вы уже со мной не считаетесь? А если я потребую мое приданое?
Под ее насмешливым упреком он угадал радость подчинения и тотчас расцвел. Теперь все пойдет как по маслу
Остается только злополучная Клео Это будет похуже. Он старался под наигранной нежностью скрыть свое беспокойство. Моника целиком отдавалась восторгу своей экзотической любви. Люсьен в ее глазах был воплощением совершенной красоты и всех добродетелей. Она облекла его в образы, созданные ее же воображением. Доверчивая по природе, Моника легко переступала границы обыденного, но могла повернуть назад с той же стремительностью, с какой кидалась вперед
Пока Лербье, делая вид, что интересуется безиком, усаживался между своей женой и теткой Сильвестрой, Моника и Люсьен перешли как всегда в маленькую гостиную, где они уединялись каждый вечер. Они сели рядом на большой дивансвятилище счастливых минут, интимных бесед и жгучих мгновений первых поцелуев, где она уже отдала ему всю душу раньше, чем тело.
Моника сжала руки Люсьена и заглянула в самую глубину его глаз.
Любовь моя! Я должна вас попросить об одной вещи.
Заранее согласен.
Не шутите, это очень серьезно!
Скажите же!
Никогда, никогда не лгите мне!
Он почуял опасность и перешел в наступление:
Вечный ваш пунктик! Знаете, это даже досадно.
Не сердитесь, Люсьен. Моя вера в вас безгранична, и разочарование мне причинило бы страшную боль. Я вам уже говорила, что между любящими нет прощения только одномулжи обману Поймите же, что я называю «обманом». Можно простить поступок, о котором сожалеют и в котором раскаиваются, но нельзя простить лжи. Вот в чем настоящий обман. И это унизительно, это подло.
Он согласно кивнул головой и подумал: «Нужно быть настороже».
Но простите меня, я сегодня немножко расстроена Вернувшись домой, я получила анонимное письмо, о котором скажу вам только одно: я его сожгла и не поверила ни одному слову, написанному там.
Он нахмурил брови, но очень спокойно ответил:
Напрасно вы сожгли эту гадость. Там могли быть интересные данные для разоблачения автора.
Она хлопнула себя по лбу:
Так вы думаете, что оно написано мужчиной. Как я сама не догадалась!
Моника внутренне уже упрекала себя, что заподозрила месть женщины. В его поведении, а также в этом непредвиденном ею предположении было новое доказательство его невиновности, в котором, впрочем, при своей доверчивости она, в сущности, не нуждалась.
Что бы там ни было написано, добавил он в заключение, я думаю, мне не нужно уверять вас, что все это ложь
Она нежно закрыла ему рот рукой.
Я ни секунды и не верила.
Один за другим он целовал ее трепещущие пальцы и, успокоенный, подтвердил:
Ведь я вам дал слово. С того дня, как мы стали называться женихом и невестой, я отдал вам взамен вашей руки преданное сердце. Он понизил голос. А после того, что произошло третьего дня и посмотрел на Монику загоревшимся взглядом.
Краснея и вздрагивая от воспоминаний, она положила голову на его сильное плечо, и оба они слились в едином желании
Легкомысленно, без проблеска раскаяния Люсьен склонился к ее губам, раскрывшимся ему навстречу, как цветок, и запечатлел на них свою преступную клятву долгим и страстным поцелуем.
Тетя Сильвестра, не привыкшая к парижской сутолоке, с беспокойством следила за быстрым ходом автомобиля, лавирующего между трамваями, автобусами и бесчисленными таксомоторами. Едва не задевший их автобус заставил ее невольно вскрикнуть: «Боже мой!»
Моника сжала ее руку.
Не бойся! Мариус отличный шофер.
После вчерашнего объяснения улыбка не сходила с ее губ.
В то время как остаток ночи Люсьен проводил у любовницы, она спала беспечным детским сном и проснулась утром в безоблачном настроении. Предстоящий визит к профессору Виньябо ее радовал и забавлял. Ей было приятно сопровождать как старшая милую старушку, ее воспитательницу, которую годы в провинциальной глуши мало-помалу отдалили от жизни.
Ты помнишь Елизавету Меер? спросила Моника. Лизу? Я встретила ее месяц назадтеперь леди Спрингфильд У нее двое прелестных детей и мужгосударственный деятель. Она стала теософкой и спириткой.
Тетя Сильвестра пожала плечами.
Слишком приближаясь к Богу, уходишь от людей Правда, она никогда их особенно и не любила.
Моника улыбнулась на это определение нового мистического увлечения Елизаветы Меерледи Спрингфильд и по контрасту вспомнила ее младшего братакрасавца Сесиля Меерафилантропа и художника-любителя.
Сесиль, это совершенная противоположность сестры. Тетя Сильвестра возмущалась:
Тогда, помнишь, какая она была? И теперь Болезнь какая-то, заблуждение! Старею я, что ли, или все в жизни пошло навыворот, но твой Париж меня ужасает. Ах, то ли дело мой тихий уголок! Но вот улица Медичи, 23/29. Мы приехали.
Моника радовалась встрече с профессором Виньябо почти так же, как тетя Сильвестра.
Старый холостякзнаменитый историк, слава Французского коллежаи скромная директриса пансиона с далеких студенческих дней в Латинском квартале поддерживали старинную дружбу. Мадемуазель Сильвестра любила иногда побыть в этой атмосфере здорового скепсиса и философских рассуждений. Обе весело поднимались на пятый этаж, выходящий окнами в Люксембургский сад.
Ветхая лестница, одностворчатая входная дверь, в передней пальто и шляпы учениковвсе здесь говорило о жизни скромной, почти бедной. Моника и тетя Сильвестра обменялись сочувственной улыбкой. Они предпочитали эту благородную бедность тщеславной роскоши самых пышных дворцов.
А, моя дорогая Сильвестра! воскликнул профессор Виньябо, поправляя на своем сократовском черепе съехавшую от изумления шапочку. Как я рад вас видеть! И вас тоже, мадемуазель Позвольте вам представить господин Режи Буассело, романист, господин Жорж Бланшэпрофессор философии в Кагоре, один из моих учеников.
И, теребя привычно-машинальным жестом свою бородку, точно вытягивая из нее нить своей речи, он продолжал говорить после обмена взаимными приветствиями.
Я вам только что доказывал, насколько брак, принятый нашим буржуазным обществом, противен законам природы. Я прошу прощения у даммне нужно закончить разговор с господином Бланшэ, который советовался со мной по поводу его диссертации «О браке и полигамии», как раз на тему последней главы моей «Истории нравов», начатой до 1914 г. Эволюция семейных принципов. Мы спорили сейчас по поводу одной книги
Он указал на груду томов, заглавие которых Моника прочла на корешках: «Женщина и половой вопрос» доктора Тулуза, «От любви к браку» Елены Кей и на книгу в желтой обложке«О браке» Леона Блюма.
Я читала ее, сказала Моника, в ней много справедливых, остроумных и даже глубоких идей, но
Она почувствовала устремленные на нее взгляды троих мужчин: улыбающийсяпрофессора Виньябо, неприязненныйроманиста и иронически вежливыйтретьего гостя.
Продолжайте, мы просим, сказал г-н Виньябо со своим ласковым добродушием и, обратившись к Жоржу Бланшэ, добавил:
Вот еще для вас неожиданный материал. Пользуйтесь, мой друг!
Моника поняла неловкость своего положения среди этих ученых-психологов, которые, не зная ее, инстинктивно уже вооружались против ее светской болтовни всеми мужскими предрассудками, подкрепленными к тому же убеждением в собственном превосходстве, и, несмотря на поощрения обоих профессоров, упрямо замолчала.
Жорж Бланшэ понял ее смущение и любезно поддержал:
Но мадемуазель высказывает такие чувства, которые без большого труда можно угадать уже по ее колебаниям в желании высказаться. Вместе с Леоном Блюмом я утверждаю, что человечество, собственно, создано для полигамии. Под «полигамией» же, точно определяя значение этого термина, я разумею инстинкт, заставляющий мужчину искать сближения со многими женщинами одновременно или последовательно, а также и женщинусо многими мужчинами, прежде чем каждый из них остановится на своем избраннике.