Вы листочек возьмите и пишите чистосердечное признание.
Я не убивал.
Вы садист, Маркиз!
Да, конечно. Я в Теме. Но кто вам сказал, что я убийца?
У вашей девушки, у Ольги Пеотровской, следы пыток по всему телу. А у вас найден набор ножей. Шрамы ведь от них, не так ли?
Это что, экзотика, набор ножей? Ваша жена, не пользуется, когда обед готовит? усмехнулся он.
У нее они на кухне. А у вас в спальне. Почему?
Во-первых, вы ничего не понимаете. Во-вторых, врать-то зачем, Олег Петрович? Вы ведь не встречались с Кабошем.
Почему это?
Потому что тогда вы бы знали, что я невиновен.
А господин Лобов сказал, что виновен.
Не может быть!
Я развел руками.
Значит, может.
Трудно отвечать, когда вам врут в глаза.
Не говорите! Трудно! Он все нам рассказал. Если человека запытали до смерти это что, не убийство?
Да не пытал я ее!
Да-а? Теперь уже и не пытали. А пять минут назад было сказано «я садист».
Маркиз возвел глаза к небу (точнее к потолку) и тяжко вздохнул.
Ладно, объясняю популярно. Вам известно, что кроме садистов есть еще и мазохисты?
Так. Значит, запытали бедную девочку, а теперь еще обзываете «мазохисткой»!
«Бедная девочка» на коленях умоляла меня провести экшен!..
Маркиз запнулся. Похоже, не хотел этого говорить. Раскрутил я его.
Что такое экшен?
То, что вы называете пытками.
И она умоляла на коленях?
Да. Нижний не может долго обходиться без экшен. Голод. Вроде синдрома абстиненции.
Нижний?
Вы хоть бы терминологию изучили, прежде чем со мною общаться. Нижний это тот, с кем что-то делают во время экшен.
Пытают.
Если вам так угодно. Только пытка, на которую идут по доброй воле, это вообще пытка?
Это вы говорите, что по доброй воле.
Ну у Кабоша спросите.
Спросим.
Маркиз
Я лежу на кровати. Серая подушка без наволочки и такой же матрац (белья так и не дали). Смотрю в стену. Неприятного оттенка зеленая краска, неровная, с бугорками и ямками. На такой не оставить автограф с именем и годом, не оставляют следов ни чернила, ни карандаши. Затем и сделано. Нечего зэкам портить стены!
Я лежу, положив под голову куртку, и вспоминаю.
Каркасон. Музей инквизиции.
Мы спускаемся вниз по неровным камням ступеней в полутьму бывшей тюрьмы. Вокруг пыточные станки, орудия казней и восковые фигуры действующих лиц трагедии, развернувшейся здесь в тринадцатом столетии: катары и их враги инквизиторы.
Катары, альбигойцы, вальденсы еретики, чуть было не вытеснившие из Лангедока и Прованса официальную католическую религию. Их помнят. В какой бы город южной Франции вы ни попали, вам везде расскажут о катарах и предложат книги и сувениры. Он слаб и не агрессивен, южнофранцузский сепаратизм, зато обладает национальной идеей катаризм, окситанский язык и трубадурская культура, задавленная после крестового похода против альбигойцев.
Катары были дуалистами, верили в доброго Бога, сотворившего мир духовный, духовные небеса и души людей, и Сатану, творца материи. Отвергали Ветхий Завет и церковные обряды, у них были свои: консоламентум (утешение) вместо крещения и благословение хлебов вместо причастия. Крещение духом вместо материального крещения водой и утешение души на время земного пребывания в сотворенном Дьяволом смертном теле. Получивший консоламентум назывался другом божиим, добрым человеком, добрым христианином, но чаще совершенным. Они отрекались от семейных и родственных уз, давали обет целомудрия и нищеты. Были вегетарианцами, поскольку верили в переселение душ. Им запрещалось убивать не только животных, но и растения, а сыр и молоко считались дьявольской пищей.
Черная одежда, черные остроконечные колпаки сказочных магов, кожаная сумка через плечо с провансальским переводом Нового Завета вот приметы странствующего альбигойского проповедника. Они спали в одежде и ходили по двое, никогда не оставаясь наедине: ни во время отдыха, ни в путешествии, ни в молитве. Перед ними растворялись ворота феодальных замков, им несли все лучшее из еды и одежды, зная, что все это сберегут для бедных и больных общины, а сам гордый владетель прислуживал им за столом.
Последователи гностиков, они любили аллегорические и мистические трактовки священных книг: «хлеб наш сверхъестественный», вместо «хлеб наш насущный», воскрешение Лазаря освобождение из духовной гробницы мрака и греха. Христос же совершеннейший из ангелов Божиих, а Мария Магдалина то ли жена его, то ли возлюбленная.
В боговоплощение не верили, крест презирали как орудие казни, а любое пролитие крови считали неугодным Богу. Потому не могли воевать. Сражались сочувствующие, не прошедшие консоламентум.
Безнаказанными не остались. Каркасон был взят войсками крестоносцев, граф Раймунд-Роже Транкевель, когда-то издавший указ «Предлагаю город, крышу, хлеб и мой меч всем, кто преследуем, кто остался без города, крыши и без хлеба», был закован в цепи и посажен в темницу собственного замка, где и умер через три месяца.
В тысяча двести тридцать третьем году папа Григорий IX направил агентов в Каркасон для разоблачения еретиков, и цитадель стала «крепостью инквизиции». Еще четыреста лет инквизиция будет проводить «акты очищения от скверны». Для этого по приказу короля Филиппа Смелого, сына Людовика Святого, в Каркасоне была построена башня инквизиции.
Презирая смертное тело и земную жизнь, катары допускали самоубийство, чтобы избежать соблазна или пыток инквизиции. Они убивали себя голодом, резали вены в ваннах, принимали яд или толченое стекло. Но был и более достойный конец. Совершенные надеялись на возвращение в горнюю отчизну, где нет ни печалей, ни страданий, ни смерти и тления, и радостно шли на костер.
Они поистине нашли друг друга: катары с их смирением, аскетизмом и страстью к саморазрушению и инквизиторы-доминиканцы с их изощренными орудиями пыток.
Здесь прохладно, в каменных подвалах, скрытых от палящего солнца Midi.
Мы осматриваем экспонаты. «Ведьмино» кресло. Сиденье, спинка и подлокотники утыканы острыми шипами.
Человека привязывали к нему, рассказываю я. И он пытался держаться на расстоянии от шипов, пока у него хватало сил. Когда силы иссякали, он падал, и шипы вонзались в тело. Боль заставляла подниматься, но не надолго, до нового падения.
Жюстина слушает заинтересованно, глаза горят и чуть дрожат губы.
Шипы такой длины, чтобы причинить сильную боль, но не нанести серьезной травмы, продолжаю я. Измученный длительной болью, человек, как правило, признавался во всем.
Знаменитая «железная дева» напоминает куклу в сарафане. Над коническим «платьем» лицо, круглое и равнодушное. Изнутри конус утыкан шипами. Механизм действия почти такой же. Жертву помещали туда и постепенно закрывали «сарафан». Шипы вонзались в тело.
«Пояс святого Эльма». Это железный пояс, утыканный шипами по внутреннему периметру, тяжелая цепь отходит от него и крепится к кольцу на стене, пояс закрывается на висячий замок, вполне классический. Святому Эразму (или Эльму), христианскому мученику четвертого века, откровенно повезло, что его имя ассоциируется не с этим орудием, а с огнями на верхушках мачт кораблей. Хотя и огни считают дурным знаком.
Сплошные шипы, замечает Жюстина. Фрейд бы прыгал от радости.
Это только начало, усмехаюсь я. Есть орудия и пооткровеннее.
Классические «испанские сапоги», пожалуй, наименее эротичное из представленных здесь орудий.
Первоначальная методика описана в «Королеве Марго», говорю я. Голени жертвы сдавливали досками, забивая между ними железные или деревянные колья, расплющивая мышцы, дробя кости и ломая суставы. В Германии, в семнадцатом веке, устройство усовершенствовали: доски заменили железными обручами, которые стягивали с помощью винтов. Существовала и другая интерпретация во вполне фрейдистском духе: металлический башмак с острым шипом в центре, который мог выдвигаться при помощи винта. Он надевался на ногу обвиняемого, и винт закручивался, прокалывая стопу.
Мы спускаемся на пару ступеней и оказываемся в следующем зале. Он продолжает испанскую тему. На крестообразной опоре узкая деревянная плита с заостренным верхним краем: «Испанский осел», он же «деревянный пони», он же «кобыла».
Человека раздевали и усаживали на острую верхнюю грань, поясняю я. К ногам подвешивали дополнительный груз. Жертва подтягивалась к потолку веревкой или цепью, что позволяло регулировать давление. Заостренная грань раздавливала яички, впивалась в половые органы женщины или анальное отверстие, ломала крестец.
Положительно, все изобретатели этих орудий были сексуальными маньяками, заметила Жюстина.
Кто бы говорил! Я вижу, как ты раскраснелась, как участилось твое дыхание, я беру тебя за руку, чуть сжимаю пальцы в горячей ладони. Я и сам недалеко от них ушел.
Доминиканцы были суровым орденом, который бывший папский посланец и будущий святой Доминик де Гусман придумал в подражание своим оппонентам катарам и в противовес им. Вероятно, у бедных монахов не было другой возможности реализовать свои сексуальные фантазии, только, в отличие от альбигойцев, они были склонны к садизму, а не к мазохизму.
Под сводчатым потолком стоит трехгранная пирамида на трех опорах. Над ней кольцо, прикованное длинными цепями к стенам и потолку. «Кресло иуды».
Жертва подвешивалась с помощью кольца, объясняю я. И помещалась на вершине пирамиды, так, чтобы вес тела вдавливал острый конец в анус, во влагалище, в мошонку или под крестец. Давление можно было варьировать от нуля до веса всего тела. Подозреваемого могли подвесить неподвижно или сбрасывать на острую грань раз за разом. В последнем случае пытка часто приводила к смерти. Кстати, современная вещь, используется до сих пор, например, в некоторых странах Латинской Америки. Часто усовершенствованный вариант, с присоединением электродов к запястьям и верхней части пирамиды.
В следующем зале нас ждут орудия поменьше, они расставлены в витринах с подсветкой и прихотливо украшены литьем и узорами по металлу.
А это зачем? удивляется Жюстина.
Оральные и анальные груши, а вот эта, побольше вагинальная.
Действительно, похоже на грушу с литой рукояткой вместо черенка.
Вводили в рот, анальное отверстие или влагалище. При закручивании винта, сегменты груши раскрывались, разрывая внутренние органы. Смертность практически стопроцентная. Острые концы сегментов впивались в стенку кишки, глотку или шейку матки. Оральная груша применялась для допросов еретических проповедников, анальная обвиняемых в гомосексуализме, а вагинальная женщин, заподозренных в интимной связи с Дьяволом. Зачастую люди признавались во всех смертных грехах сразу после введения груши, от одного страха. И потом все они были казнены. Говорят, она применяется и в наше время, правда, без средневековых красивостей, проще и грубее.
Мы долго бродили по музею, вновь и вновь возвращаясь к тем орудиям, которые заставляли наши сердца биться чаще, губы трепетать и сладкую истому разливаться снизу вверх вдоль позвоночника.
Садомазохизм изобрел уж точно не маркиз де Сад. Задолго до века Просвещения в средневековой Франции все это уже знали господа-доминиканцы.
Мы не одиноки. Не у нас одних горят глаза. Музей хорошо посещаем, билеты перед входом разлетаются на ура. И публика ходит по музею и прячет горящие взгляды. Мы отличаемся от них только тем, что решились воплотить наши мечты.
Мы вышли на улицу. Я взял ее руку: горячая и чуть-чуть дрожит. Тяжело дышать, сердце бьется почти у горла. Жарко, градусов сорок.
Ты хочешь?
Да.
У нас ничего нет.
Мы оставили девайсы в Москве, опасаясь досмотра багажа. Таможенники могут удивиться. Можно просто заняться любовью, но обычный секс кажется скучным и пресным по сравнению с экшен. Ваниль она и есть ваниль: ни вкуса настоящего, ни цвета.
Пойдем!
Небольшой готический храм у крепостной стены. Мы вошли внутрь. Там гораздо прохладнее, но это почти не помогает. Она подходит к лотку со свечами, покупает небольшую, белого цвета, и улыбается. Я думаю, что с такой улыбкой в церковь не пускают.
Жюстина! Ты гений! Купи еще пяток.
Я столько выдержу?
Ну, на будущее.
Дорога от замка украшена флагами французских городов. Ярко-красный с золотым крестом флаг Тулузы. Остальные мимо! Мы летим в гостиницу, почти не замечая пути.
Уже на подходе я вспомнил еще об одном. Слава богу, нашлась аптека!
Заходи! скомандовал я.
Да, ладно! Давай побыстрее!
Безопасность прежде всего. Я за тебя отвечаю. Кто из нас государь, а кто подданный?
К счастью, здесь у них всегда все есть, а французский я знаю неплохо.
Monsiuer, du baume pour des brûlures et de lantiséptique
Продавец кивнул.
Я размышлял, не нужно ли чего-то еще. Жарко. Давление может подняться.
Et de lanapriline aussie.
Quoi?
Вот черт! Названия лекарств не совпадают!
Quelque chose pour labaissement de la tension.
Sur lordonnace du docteur.
Чертов европейский совок! Патерналистское общество. Воистину, Россия самая свободная страна мира.
Я вздохнул. Ладно. Это только на всякий случай. Пока эксцессов не было.
Мы расплатились и вышли.
В номере работает кондиционер. Хорошо работает. Замечательно! Даст бог, анаприлин и не понадобится.
Я поставил на стол тарелку и положил на нее свечи.
Жюстина, раздевайся и в постельку.
Она с готовностью подчинилась и залезла под одеяло.
На живот. Руки под подушку.
Я спускаю одеяло до ямочки между ягодицами и любуюсь ее обнаженным телом. Следов предыдущего экшен почти не осталось. Еще бы! Неделя прошла. Все зажило. Только шрамик на правой ягодице, но это давно. Мой недосмотр. С нижнего нечего спрашивать, он себя не контролирует. Вся ответственность на верхнем это мне здорово вбил в голову мэтр Кабош.
Я нежно-нежно провел рукой по ее спине от шеи к копчику и почувствовал, как она затрепетала под моей рукой.
У нас спички есть? шепотом спрашивает она.
Тьфу, блин! Курить, что ли, начать?
Спустись вниз. Там наверняка можно купить только побыстрее.
Мигом.
Спичек я не нашел и, не мелочась, купил зажигалку. Она ждала. Вымыл руки, зажег свечу. Подождал, когда растопится парафин и скопится маленьким озером возле фитиля. Пододвинул стул к ее кровати.
Ну, придется немного потерпеть.
Я наклонил над ней свечу, для начала в полуметре над кожей: воск стек ей на спину. Она вздрогнула и укусила подушку, чтобы не кричать. Да ну! Не больно, я пробовал. Тепленький парафинчик. Не больше шестидесяти градусов. У фитиля немного погорячее.
Жду, когда скопится очередное озеро.
Жюстина, еще чуть-чуть.
Она вздрагивает под очередной каплей.
Еще и еще. Десять сантиметров, пять. Вообще-то пережимаем. Уже небезопасно, говорят, в церковные свечи добавляют хоть каплю пчелиного воска, а у него температура плавления выше.
Ну, теперь ждать. Три-пять минут. Чтобы эндорфины начали выделяться в кровь. Потом можно развлекаться на полную катушку. Я посмотрел на часы.
Она задышала ровнее и расслабилась.
Все, мой государь. Давай! Можно.
Подожди! Еще немного.
Через две минуты мы начинаем. Точнее, начинаю я. Дело нижнего расслабиться и получить удовольствие. Вся работа на верхнем. Недаром маркиз де Сад, выпоров своих шлюх, заставлял их пороть себя. Оно круче, хотя и приходится вначале немного потерпеть. Думаю, процентов восемьдесят кайфа приходится на долю нижнего. Но я пока не собираюсь менять амплуа. Попривык как-то.
Жюстина стонет и извивается под каплями жидкого воска. Наверное, соседи за стеной решили, что мы трахаемся. И хорошо. Иначе не поймут.
Я лью без зазора, прямо с края свечи на тело, и пламя почти касается ее кожи. Черт! Надо бы связать. Так она тратит энергию на то, чтобы давить рефлексы и не метаться от огня, и не может по-настоящему расслабиться. Хотя свечка тоже ничего особенного. Совал я в нее пальцы вполне терпимо. Если недолго.
Перевернись!
Привязать не к чему. Кровати в «Ситадине» со сплошными деревянными спинками, низкими и неудобными. Да и нечем. Хотя На белом брючном костюме Жюстины есть шелковый декоративный шарф.
Подожди немного.
Я выдрал шарф из ее костюма. Вернулся.
Она улыбнулась:
Только не сожги.
Не беспокойся.
Завязал ей глаза.
По капле на соски. С полуметра, не ниже. Три капельки в ложбинку между грудями. Три капли на живот и возле пупка. Идем дальше. Волосы пробиваются на лобке. Непорядок. Для наших игр нужна гладко выбритая кожа, иначе воск придется отдирать вместе с волосками. Ладно. Не сейчас.