Алла МийаПечать Кейвана
Глава 1
Сказать, что у нашей любви есть начало, означает признать, что у нее будет конец
Анжела, крылья моей души обнимают тебя, сегодня только ты освещаешь мрак моей холодной жизни. Я закрываю глаза и чувствую дыхание твоего аромата, каждое мгновенье он у меня за плечами Прости меня, малыш, за мою жестокость. Я никогда не вернусь. Прости меня, что я не могу дать тебе всё то, что нужно. И чего ты заслуживаешь. Выброси меня из головы, развлекайся Обещай только, что каждый следующий мужчина в твоей жизни будет лучше предыдущего. Ну, или хотя бы не хуже.
Очень скоро меня не станет. Поэтому я и решил написать тебе, с целью рассказать то, что знаю я, и что по моей вине неизвестно тебе.
Если бы ты увидела меня сейчас, то не узнала бы. И уж точно не захотела бы дотрагиваться до той полумертвой развалины, которой я стал.
Ты читаешь эти строки, благодаря любезности моих охранников, сжалившихся над приговоренным и разрешивших адвокату передать мне бумагу и карандаш. Выданный мне в Бастилии арестантский балахон такой ветхий и грязный, его носили по меньшей мере пара десятков смертников до меня. Одиночное заключение тяжко, но мой глухой каземат без окон все же лучше, чем содержание в железной клетке, куда поначалу меня хотели поместить. Мебелью мне служат две вязанки соломы, брошенные на покрытый жидкой грязью пол. Собеседникамидве тощие крысы и высохший паук. Видишь, малыш, в Бастилии бережно хранят вековые традиции гостеприимства
Я знаю, что ты изводишь себя тысячей вопросов. Попробую сосредоточиться и найти ту точку отсчета, с которой лучше рассказать нашу историю.
В первый раз я увидел тебя через витрину галереи современного искусства в земном Париже, в твоем шестом округе. Я даже запомнил ее название«Вавилон». Ты была обворожительна в облегающем платье в пол цвета предрассветного неба, того нежного оттенка, когда последнее сиянье голубой луны перемешано с золотом разбуженного солнца. Ты была лучезарна, шампанское играло в твоем бокале, а душа пенилась и переливалась через край. Я услышал с улицы твой искристый смех. Как зачарованный, я смотрел на тебя и не решался зайти. В эпоху, о которой идет речь, я сильно повредил колено во время задания и передвигался как старик или инвалидс костылем, волоча правую ногу. А на лице, кроме шрама надо лбом, который я ношу с юности, еще остались незажившие ссадины. Не думал, что в таком виде я мог впечатлить девушку, да я никогда и не считал себя соблазнителем. Я стоял как вкопанный, не мог отвести от тебя глаз.
В нижнем Париже в тот вечер я оказался случайно Хотя я не из тех, кто верит в случайности Магистр Атанасиус упросил меня нанести визит вежливости на вернисаж одного его старого знакомого художникаЖан-Жака Бирюля. Провести вечер в обществе скучных ценителей каракулей авангардиста мне совсем не хотелось, но, как всегда, магистр был убедителен. Лежа в постели, он простер ко мне сухую руку (честное слово, в нем погиб прекрасный драматический актер!) и попросил оказать «ми-и- изерную услугу». «Виктор, тебе полезно прогуляться! Это отнимет у тебя всего пять минут. Зайдешь в галерею, поздороваешься с Жан-Жаком и извинишься от моего имени. Скажешь, я очень болен, и поэтому не смог прийти. Да, не забудь похвалить его мазню! Художники обидчивы!» И я, как обычно, не смог отказать старику.
На стеклянной двери красовалась афиша с интригующим названием выставки: «Неистовая чернота асимметрий» на фоне, естественно, черных потеков. Посетители покидали галерею, живо обсуждая полотна. Выходя, один из них придержал для меня дверь, приглашая войти. Но когда я оказался внутри, вместо картин, быть может, весьма достойных внимания линий и пятен, я на мгновенье встретился с твоими сапфировыми глазами.
И как под гипнозом подошел и встал у тебя за спиной. Я слушал твое дыханье. Я дышал твоим запахом. Но не находил предлога, чтобы заговорить. Ты, почувствовав мое присутствие, обернулась. Наши глаза еще раз встретились, и ты засмеялась. Этот бессловесный диалог сблизил нас больше, чем любые слова. Как будто мы вдруг оба поняли, что у нас так мало времени, и каждое мгновенье бесценно. Мы общались глазами, душами, не тратя времени на поиск заученных фраз и пустых сюжетов для разговоров
Человеческие сердца подобны конусам, малыш. Между вершинами наших выросла пуповина Нет, скорее прочная цепь из костей, и она не позволяет нам делать резких движений. Иначе тот, кто дернет слишком сильно, вырвет сердце у другого
Я помню музыку нашего первого поцелуя Помню пурпурный дождь старой песни на заднем сидении такси. Твои слова, сказанные страстным шепотом, про мои глаза мечтающего дьявола. Пурпурный дождь твоих длинных волос на моем лице Помню сладкий запах твоих духов Я тогда удивился, что наши духи пахнут одинаково, хотя они принадлежат к разным маркам Черное кружево твоего белья Это было так странно, будто дежавю, новое и в то же время возвращение к чему-то старому, к тому, что уже не раз было
Пурпурный дождь Пурпурный дождь в дождливом такси Твой вкус у меня на губах И я тонул, тонул в твоих пурпурных бабочках Я тону в них и сейчас
Я влюбился в тебя с первого взгляда Нет, не так. Я всегда любил тебя, с ночи времен, с тех пор как осколок бога стал моей душой, с тех пор как мое сознание отделилось от мировой души.
Когда мы встретились, то я потерял голову. Ты и сейчас так далеко и во мне в то же время И все еще сводишь с ума
Мы проводили дни и ночи вместе, не разлучаясь ни на минуту. Музыка моей гитары изводила соседей, а на твоих холстах расцветали безумные цветы. Шампанское с апельсиновым соком переполняло наше естество и выходило из берегов непереносимо беззаботной жизни. Ты целовала меня и мечтала сделать так много ненужных, несущественных вещей. А я запоминал каждую твою родинку Из кафе бродяги Мартина, открытого на четыре стороны света, мы отправлялись провожать закаты в дальних странах и ужинали экзотическими блюдами. Ты, веселясь, покупала расшитые стразами наряды сказочных принцесс, а я любовался твоим телом под тонкими шелками. Иногда мы просто держались за руки и смеялись, как дети. Мы и были тогда счастливыми детьми.
Но я лукавил перед тобой. Целуя твои волосы, я клялся в вечной любви, ясно отдавая себе отчёт, что эта «вечность» закончится вместе с моим вынужденным отпуском. Я знал, что придёт день, когда ты закроешь за мной дверь, и я уйду, стерев из головы твой адрес. Я наивно полагал, что наша историязабавное приключение. И в ответ на твоё: «мне нужно либо все, либо ничего» я, скрестив пальцы, улыбался: «попробуем посмотрим, что из этого получится». Слова «ничего» и «никогда» ещё не отзывались в моей душе тупой болью.
Эти несколько безумных от счастья месяцев пролетели быстро, словно миг, и однажды время перелилось через край нашей вечности. Мое колено зажило, и я должен был возвращаться к обычной рутинето есть убивать по заказу «2-Эйч-Икс» Хм Во благо всех живущих на земле.
Неминуемое случилось одним солнечным днем, когда красный ибис, пролетев сквозь стену твоей квартиры, принес мне сообщение с вызовом от командира Тилы. Предчувствие будущего задания, предвосхищение адреналина от предстоящих приключений вскружили мне голову. Я стряхнул с себя твои ласки и, собравшись менее чем за полчаса, тихо закрыл за собой дверь, оставив тебя плакать на диване.
Люки скулил, и мне пришлось с силой тащить его вниз по лестнице. Драконы могут предчувствовать будущее, ты знаешь Я старался уйти не оборачиваясь. Но, пройдя несколько шагов по улице, все же в последний раз взглянул на твои окна. Ты грустно помахала мне. Я ответил. И вместо того, чтобы создать проход и исчезнуть из твоей жизни, я закурил медленную сигарету, присев на капот припаркованного у тротуара автомобиля. Я понял, что хочу, чтобы сигарета эта никогда не заканчивалась. Хотя и знал, что должен должен должен Однако первый раз в жизни не мог Я не имею права на сантиментальную жизнь. Да и кто полюбит убийцу? Но ты случилась До сих пор не понимаю, почему я? Перед красотой твоего сердца, души и тела я стыжусь. Ячудовище рядом с тобой
Достал из кармана телефон и написал прощальное: «Я люблю тебя, как умею, малыш. Увидимся через несколько мгновений».
Я лгал.
Выбросив давно потухший окурок и, не поднимая больше глаз на твои окна, я создал проход и исчез с улицы Сан-Сульпис.
Глава 2
А может, малыш, нашу историю следует начать с рассказа о событиях, происшедших за шестьсот лет до дня расставания?
С рассказа о рассвете, когда раздающий счастье Аль Муштари взошел на небесах в созвездии Аль Тахура. Когда первые вспышки зари занялись на востоке, в год огненного дракона, в первый день третьей луны я появился на свет в прекраснейшей столице Мавераннахра, в величественном Лазоревом Городе. Так называли Самарканд за красоту и цвет его голубых фасадов, что высились посреди фруктовых садов и шелковичных рощ в долине реки гончаров Зарафшан.
Не думаю, что я отличался от других младенцев. Разве что тем, что мать, подарив мне жизнь, потеряла свою. А отцом был непобедимый завоеватель, Покоритель Мира и Сотрясатель Вселенной, Султан Востока Амир Тимур, прозванный недоброжелателями Железным Хромцем, Тимур Лэнгом или Тамерланом.
Когда мне исполнилось шесть, мою любимую няньку выдали замуж за ремесленника, навсегда отлучив от меня и двора. Горе мое не знало границ! Не только потому, что добрая женщина с самого рождения заменила мне мать. Это печальное событие означало, что мое беззаботное детство с его капризами закончилось. Взамен отец приставил ко мне двух наставников.
Первым стал старый персидский маг по имени Отшельник Рам, носящий прозвище Сушравас, что в переводе с ведийского означало «Благослав». Он гордился своей родословной, которую, как и все персы, знал вплоть до стародавних времен: «Ясын Ростама, внук Шарвина Парима из рода Баванд в тринадцатом колене, восходящем к Кай-Каусу, сыну Кобада, брату сасанидского царя Ануширвана Справедливого, внучатому племяннику самого Йойшта из туранского рода Фрияны, что когда-то одолел злого колдуна Ахтью у реки Рангхи!»
Отшельник Рам, потомственный жрец и огнепоклонник, требовал к себе обращения не иначе как «мобедан-мобед Рам Камдин Шахрияр». Однако при дворе его пренебрежительно называли «аль-Маджуси», что означало просто «персидский маг». Или иногда, «ат Табари», то есть пришедший из местности Табаристан, равнинной страны дэвов на севере Ирана, откуда Аль Маджуси был родом. Я же окрестил его ходжа Камдин, за его сходство с ходжой Насреддином, популярным персонажем базарных анекдотов, которые я обожал слушать на рыночной площади Самарканда. Как и ходжа Насреддин, Аль Маджуси выигрывал в любом диспуте. Даже, споря с отцом, он не боялся брать верх над Всемогущим Амиром и выходил сухим из воды в любой невероятной ситуации, оставляя за собой последнее слово.
Я любил его, что, однако, не мешало мне ненавидеть преподаваемые им дисциплины. Особенно алгебру по учебникам Аль-Хорезми. И занудное зубрение древних магических трактатов из толстенного сборника заклинаний «Книга часов» для инвокации световых существ восточного мудреца Сухраварди и обширных ключей к нему. Не менее скучны были и потертые трактаты по Науке Весов и алхимия Джабира ибн Хайана. Все это ни в какое сравнение не шло с удовольствием мчаться на низкорослой лошади степной породы вдоль акведуков и садов, улюлюкая и распугивая крестьян. Или украдкой сбегать из дворца на базар и глазеть на театр теней, привезенный китайцами. Я мог, часами разинув рот, слушать бесконечные, как послеобеденная жара, повествования белобородого сказителя о путешествиях морехода Синди-бад аль-Бахри и истории о сыне портного из Багдада Ала ад-Дине. Старик-сказитель с белой как снег бородой обладал невероятной способностью обходиться без слов и рассказывать правдивые истории так, что они звучали прямо в голове, минуя уши!
Я был непутевым учеником и только того и ждал, чтобы наставник отвернулся, чтобы улизнуть играть. Бедняга тратил немало сил, чтобы заставить меня слушаться. Даже угрозы пожаловаться отцу не могли принудить меня усидеть на месте хоть полчаса. Пожалуй, единственные занятия, которые вызывали у меня живой интересэто рассказы аль-Маджуси про далекие страны. Затаив дыхание, я разглядывал полные невероятных изображений и описаний далеких земель труды того же аль-Хорезми, поеденную жучками книгу по географии «Китаб футух аль-булдан», Книгу Завоеваний Стран о героических полководцах прошлого поэта и историка ал Балазури или «Китаб ахбар ат-тивал», Книгу Долгих Известий перса ад-Динавари.
Но самыми моими любимыми были истории о диковинных городах и путешествиях, открытых великим воздухоплавателем Ибн Баттутой. Он был первый, кто достиг сказочных островов Дивехи Раджже на стареньком ковре-самолете и убедился, что они есть не что иное, как спины спящих в горячем бирюзовом океане гигантских рыб!
Я никогда не мечтал командовать армией из тысячи слонов и поливать неприятеля жидким огнём из боевых башен, установленных на спинах животных, выступая под штандартами отца. Да и слонов, по правде сказать, не было в самаркандском зверинце, я видел их на картинках. Не грезил я спасать прекрасных принцесс от смертоносных чудовищ, покорять племена дикарей или, выигрывая кровавые сражения, раздвигать границы Мавераннахра и облагать данью жителей далеких земель. Во сне я, подобно моему герою Ибн Баттуте, составлял карты неизведанных краев за далекими морями и неведомыми горами, пролетая на собственном ковре-самолете над незнакомыми городами и дорогами. Я думал, что буду первым, кто достигнет края земли! Потому что, как уверял меня учитель, земля наша плоская, как лепешка.
Ходжа Камдин был высок, крепок и хорошо сложен, обладал белоснежно седыми длинными волосами и бородой. На широком, темно-оливковом лице гордо выдавался тонкий орлиный нос. Одевался аль-Маджуси достаточно небрежно, что не соответствовало его высокому положению при дворе Тимура. «Одет, как раб!» шипели злые языки у него за спиной. Под белой мантией, поверх широких брюк, он носил простую серую блузу из хлопка с длинными рукавами, которая спускалась почти до колен и была подпоясана широким кушаком вокруг талии. С головы он не снимал высокой войлочной шапки, напоминающей шлем с кусками материи по бокамими наставник прикрывал рот во время разговоров, чтобы дыханием не затушить ненароком огонь какого-нибудь пламени, считающегося священным, и не накликать на себя, таким образом, гнев богов. По причине этого же суеверного страха он презирал и спадающие складками платья самаркандской знативедь нечаянная магия от соприкосновения одежды с заколдованными и магическими предметами, уверял он, спровоцирует непредвиденные изменения во Вселенной.
Всё свободное время он проводил за чтением, словно боялся, что какая-то мудрость ускользнёт от него. А я, так как магические книги и папирусы аль-Маджуси мне не открывались, видел только пустые пожелтевшие листы пергамента, рассматривая картинки.
Однажды мне на глаза попалась одна видавшая виды книга: обложка отсутствовала, переплетобуглен, к тому же я не нашел у нее ни начала, ни конца. К магии она не имела никакого отношения. Её страницы заполняли странные буквы-загогулины, значения которых я не понимал. И самое загадочноевсе старательно прорисованные на цветных иллюстрациях персонажи были одетыми в человеческую одежду длиннохвостыми обезьянами. Но о чем она рассказывала, и почему старый маг хранил ее, бережно обернув шелком, я не знал.
Учитель Шахрияр! спросил я. Что особенного в этой книге? Почему вы уготовили ей столь почетное место и обернули в шелка? Она жетолько часть чего-то?
Он отложил чтение и, сощурившись (подступающая слепота заставляла его щурить глубоко посаженные серебристо-серые глаза) на меня, вздохнул:
Ничего особенного в ней нет. Этосказки. Несколько лет назад я нашел ее среди книг захваченной библиотеки, когда разбирал трофеи, доставленные армией Великого Амира Тимура, твоего отца, да продлит небо его дни!
Зачем вы сохранили ее, учитель? не унимался я. И почему мне не понятно в ней ни слова?
Она написана на языке, которого нет в твоем заклинании Дари.
Заклинание Дари, которое вы, маги XXI века стали именовать на латинский манер «Лингвой», позволяло колдунам времен моего детства понимать языки других народов.
На каком именно?
На языке ванаров. Когда я был так же юн, как и ты, у меня была такая же книга. Поэтому я сохранил эту. Как воспоминания о днях ушедших
Ходжа Камдин вздохнул и собрался было впасть в раздумья (или задремать), но я не успокаивался: