А вам нужна помощь? мальчик вдруг понял, что в этом тесном помещении гипсовая повязка может быть такой же проблемой для солдата, как для него самого был его рост. Он думал, что, возможно, это и означает быть взрослымпомогать другим взрослым в непростых ситуациях.
Солдат покачал головой.
Я уже неплохо наловчился.
Солдат жестом попросил мальчика выйти из туалета, и мальчик вернулся на своё сиденье. Солдат долго не выходил, и мальчик начал волноваться: может, ему всё же нужна была помощь. Но солдат всё-таки вышел из туалета, коротко кивнул мальчику, прошёл в конец вагона и сел рядом с какой-то женщиной. Его рука в гипсовой повязке торчала в проходе между сиденьями. Солдат и женщина тихо говорили. Мальчик не слышал, о чём, но солдат выглядел очень серьёзно, а женщина показала пальцем на его повязку и отвернулась к окну, будто бы злилась. Мальчику стало неловко подсматривать за чем-то настолько личным, и он отвернулся.
Было уже поздно и начинало темнеть. Он откинулсяпочти разлёгсяна сиденье и, может быть, заснул бы, если бы поезд не останавливался у каждой кучки домиков, больше похожих на сараи, окружённых маленькими хозяйствами, раскинувшимися по обе стороны путей. Остановки были короткие, но на каждой часть пассажиров сходилаобычно солдаты, раненые и здоровые, и заходили другие, обычно старые женщины с видавшими виды фермерскими вёдрами, наполненными едой, которую они раздавали пассажирам. Одна из них дала мальчику два яйца, сваренных вкрутую, и сэндвич с большими кусками мяса, толстыми ломтями домашнего хлеба и солёного сала, которое на вкус было как масло. Этого хватило бы на двоих таких мальчиков. Ещё она дала ему целую банку тёплого молока со сливками. Может, даже с сахаром или с мёдом, настолько оно было сладкое. Мальчик съел часть сэндвича, отпил молока, закрутил банку и завернул остатки сэндвича в газету, которую нашёл на сиденье перед собой. Потом он затолкал остатки еды в угол соседнего сиденья так, чтобы банка не перевернулась, откинулся на своём сиденье, закрыл глаза и тут же уснул.
Под плавное покачивание поезда, который то ехал, то замирал, мальчик провалился в глубокий сон без сновидений. Проснувшись, он обнаружил, что лежит, свернувшись калачиком, на сиденье. Пока он спал, его снова кто-то накрыл толстым шерстяным одеялом.
Раненый солдат, которого он встретил в туалете, и женщина сошли с поезда, пока он спал, и мальчик остался чуть ли не единственным пассажиром в вагоне. Он съел ещё часть сэндвича, попил молока, съел яйцо, счистив с него скорлупу и сложив её в пепельницу в подлокотнике. А потом повернулся к окну и прижался к нему головой.
Даже сытый и сонный, мальчик спал беспокойно. Ему снился отец, сидящий в поезде, его щёки были подкрашены розовым, как на фотобольше нигде мальчик своего отца не виделхотя остальные солдаты были один бледнее другого. Поезд ехал на север, погружаясь во тьму, словно в серую волну убывающего света, как обычно бывало на севере. Виды за окном поразительно изменились: на смену чистым полям с пологими холмами и аккуратными линиями деревьев пришёл густой лес.
Когда мальчик проснулся, было уже утро. Он увидел лес настолько густой, что деревья в нём как будто специально так плотно прижимались друг к другу и к железной дороге, что между ними нельзя было даже просунуть руку. Они были зелёнымисовсем как один из восковых мелков в наборе, который ему подарил кто-то из маминых барных друзей, пытаясь ей понравиться.
Казалось, поезд еле-еле тащится, иногда останавливаясь в такой глуши, где ничего не могло быть. Мальчик смотрел в окно, стараясь разглядеть домик или сарай рядом с путями. По лесу были разбросаны маленькие озёрца, и поезд то и дело останавливался у пристаней, рядом с которыми ждали пассажиров одна-две лодки.
Мальчик проснулся от голода и съел второе яйцо и остатки сэндвича. Ему снова нужно было в туалет, и на этот раз он решил свою проблему, встав на сиденье унитаза, а не садясь на него, чем остался очень горд.
Он вернулся на своё сиденье и продолжил смотреть на проносящиеся мимо деревья. Увидел нескольких оленей, пасущихся у путей, серую лису и лохматую дикую собаку, больше кроликов, чем мог сосчитать, а когда поезд пересекал небольшой ручейчёрного медведя. Поезд ехал медленно и не особо беспокоил медведя, который встал на задние лапы и смотрел ему вслед. Мальчику показалось, что медведь посмотрел на него, прямо ему в глазанаверное, просто показалосьи в этот момент он выглядел так естественно и так был похож на человека, что мальчику стало интересно, есть ли у него имя. И если есть, то какое.
«Карл», решил он. Медведя звали Карл, потому что своими круглыми плечами и карими глазами он напоминал мальчику мужчину, который жил в соседней квартире в Чикаго. От него всегда пахло виски, но он всегда был добр к мальчику, даже когда тот случайно опрокинул его бутылку молока, стоявшую у двери, когда бегал по коридору.
Карл. И поскольку онсоседбыл добр к мальчику, хотя его дыхание и пахло виски, он решил, что медведь по имени Карл, наверное, тоже добрый. И тогда ему начал нравиться лес, в котором жил медведь Карл. Почему-то, увидев медведя, мальчик смог яснее разглядеть всё остальное. Он видел не просто лес, а деревья, траву, озёра и кувшинки. И хотя он просто ехал в поезде и смотрел, как всё это проносится мимо, он стал частью леса. Точнее, лес стал его частью, вырос у него внутри.
Он хотел быть там. Он был знаком с лесом только по картинкам в книжках про волшебные земли, где маленькие народцы жили под грибами. И всё же он верилнет, знал, что его место было там. Потому что он видел не просто лес, но каждое дерево, хотел коснуться каждого листа и каждой иголки, пройтись босиком по траве. Ему было необходимо всё это увидеть-услышать-понюхать-потрогать. Лесвот где ему хотелось бы жить. От этой мысли он улыбнулся. И хотя он немного скучал по дому, по матери, по конфетам и мужчинам, которые угощали его кока-колой, курицей и сладостями, когда он выступал в своей форме, всё это будто бы растворилось, когда он увидел и узнал деревья, траву и озёра и затосковал по ним.
Он откинулся на сиденье и повернул голову, радостно глядя на проносящиеся мимо окна деревья. Но он так устал от путешествия, что его глаза закрылись, открылись, закрылись окончательно, и он проспал до того момента, как кондуктор подошёл к нему и поднял его картонный чемоданчик.
Мальчик моргнул и выглянул в окно: всё ещё светло, должно быть, вторая половина дня. Кондуктор протянул руку и помог ему встать.
Твоя станция, сказал он. Здесь тебя встретят.
Мальчик ещё не совсем проснулся, но кондуктор взял его за руку и потащил за собой к площадке между вагонами, а затем вниз по гладким металлическим ступенькам, которые были так далеко друг от друга, что сам мальчик по ним спуститься не мог, и наконец на площадку, сделанную из земли и поленьев. На другом конце этой деревянно-земляной платформы, на другой стороне от рельсов стоял маленький домик из грубых сосновых стволов, а на нём висела табличка с ярко-жёлтыми буквами и цифрами: «Лагерь 43».
Ступай к этому домику, подальше от рельсов, и жди, как хороший мальчик.
Сказав это, кондуктор махнул человеку, высунувшемуся из локомотива, который вёз поезд, и забрался по ступенькам. Зашипели отпущенные тормоза, поезд медленно тронулся и постепенно разгонялся, пока не исчез за плавным поворотом.
Оставив мальчика в одиночестве посреди леса.
Отвернувшись от рельсов к домику, он увидел выбегающую из леса изрезанную колеями дорогу. Маленький, побитый жизнью пикап был припаркованили брошентам, где кончался лес.
Рядом никого, и мальчик подумал, что даже живя в городе, где ездили тысячи машин и грузовиковстарых, потому что новых не производили из-за войны, он никогда не видел такой развалины, а потому решил, что пикап бросили здесь догнивать. Корпус его был разрезан так, чтобы сзади поместилась какая-то деревянная коробка, точно это кузов. В ней лежали старые мешки и во все стороны торчали ржавые железяки. Вместо лобового стекла стояло обычное четырёхкамерное окно, которое держалось на чём-то, что больше всего напоминало бельевую верёвку. В довершение всего этого на узкие колёса с деревянными спицами были намотаны истлевшие резиновые прокладки для крышек.
Машина выглядела так, будто целиком состоит из ржавчины и держится на выцветшей чёрной краске.
Внезапно он почувствовал себя страшно одиноким. Вокруг не было ничего, кроме домика и рельсов, уходящих вдаль. Казалось, ещё немного, и он сядет на свой картонный чемоданчик и заплачет, но тут из кустов, неподалёку от которых и был припаркован грузовичок, поправляя заплатанный комбинезон, вышел пожилой мужчина.
Вторая мировая война прошлась своим сапогом по всем сферам жизни. Из-за жёсткого распределения многие обычные продуктысахар, мука, мясо, почти все овощипрактически исчезли из продажи. Резину для труб и шин купить было невозможно, бензинтолько понемногу, в специальные дни и по талонам.
Но самое главноепочти исчезли молодые мужчины: они либо сражались на фронтах, либо остались там навсегда. Америка же превратилась в страну женщин и стариков, не пригодных к военной службе. Поэтому все привыкли к тому, что везде работают старики: водят такси, собирают мусор, носят лёд (тогда далеко не у всех были холодильники, и многие использовали вместо них коробки со льдом).
Но мальчик никогда не видел настолько старого человека. Согнутого жизнью так, что руки его висели по сторонам, раскачиваясь по-обезьяньи, пока он шёл от кустов к машине. Он не брился, наверное, уже много лет, хотя, может быть, подрезал бороду, котораямальчик видел издалекабыла вся в пятнах от табачного сока.
Старик обильно сплюнул коричневой слюной, наскоро утёр подбородок рукавом и, заметив мальчика, помахал ему рукой, подзывая к себе.
Мальчик не двинулся. Не то чтобы он боялсяв городе он видел людей страшнее и грязнее, но ноги его не слушались.
Старик снова помахал.
Мальчик всё ещё не двигался.
Ты Гэри, не вопрос, утверждение.
Голос у старика был хриплый и булькающий.
Мальчик кивнул.
Ты Гэри, повторил он и добавил: Я приехал за тобой.
Старик говорил с сильным скандинавским акцентом, который вместе с хриплостью и бульканьем делал его речь едва разборчивой.
От второй сестры, проквакал старик. Я отвезу тебя к ней.
Плевок.
Юнис была первой, Эдит вторая.
Плевок.
Юнис. Имя матери мальчика. Что-то знакомое.
Я отвезу тебя к ней. Иди, садись в машину.
Он знал, что у него есть тётя по имени Эдит. Хотя он никогда не слышал, чтобы её называли иначе, чем Эди, этого хватило, чтобы мальчик пошёл к старику. Он дотащил свой чемоданчик до грузовика и переложил через деревянный бортик кузова.
У машины не было ни дверей, ни заднего сиденья. Мальчик зашёл с пассажирской стороны и взобрался на то, что изображало переднее сиденье. Безо всякой набивки, только голые пружины, покрытые грязной джутовой тканью. Без двери, которую можно было бы закрыть. Даже держаться было не за что, кроме пружин в сидении. Он не думал, что грузовик заведётсяили что вообще способен завестись, поэтому не волновался, что вывалится.
Старик подошёл к машине с водительской стороны и встал там, сипя и сплёвывая. Потом повернулся к мальчику.
Я Орвис. Люди на маршруте зовут меня Орвис. Так что ты можешь звать меня Орвис. Они отсюда далеко, Сиг и Эдит, слишком далеко, чтобы пешком идти, и телефонов здесь нет, даже спаренных, для подслушивания, так что они не знали, когда тебя ждать.
За всё время их дальнейшего знакомства мальчик никогда не слышал, чтобы Орвис произнёс столько слов подряд.
Они просили заехать сюда на маршруте и подхватить тебя, когда приедешь.
Что такое маршрут?
Почта. Я развожу почту по фермам на маршруте. Раньше этим занимался молодой Педерсон, но он ушёл на войну, так что я за него, пока он не вернётся. Раньше у меня была повозка с лошадью, сани зимой. Но лошадь поймала колики и умерла, так что теперь я езжу на этом грузовике.
Говоря так, Орвис наклонился, щёлкнул большим переключателем на приборной панели, а потом поправил два рычага внизу по обе стороны от руля.
Его трудно завести, когда постоит.
С этими словами он подошёл к машине спереди. Мальчик заметил, что там из дырки под радиатором торчала рукоятка. Орвис положил одну руку на капот, вторую опустил вниз, положил на рукоятку и дёрнул.
Тишина. Грузовик молчал.
Орвис выругался и снова дёрнул. Снова не произошло ничего. Он снова выругался, уже громче. Хотя мальчик не понимал словпозже, вспоминая этот день, он думал, что это были норвежские слова, но по выражению лица Орвиса понимал, что это ругательства. Подробные ругательства. Злые ругательства.
Подсос! крикнул Орвис, орошая окно слюной вперемешку с табачным соком и мокротой. Рычаг сбоку от руля! Поддай подсос, живо! Подними рычаг малость!
В этот момент мальчик осознал три вещи. Во-первых, у Орвиса почти буквально пошла пена изо ртатак яростно он ругался и дёргал рукоятку. Во-вторых, он до ужаса боялся человека, который впадает в такое бешенство из-за машины.
В-третьих, рычага было два. Не один.
Мальчик не осмелился спросить, который из рычагов был подсосом. Подумал, что если один рычаг хорошодва лучше. Поэтому дотянулся до обоих и дёрнул их до упора вверх.
Один рычаг и в самом деле был подсосом.
Подтолкнув его, он подал больше бензина в двигатель. Рванув его до упора вверх, он подал намного больше бензина в двигатель. Сильно больше, чем нужно было, чтобы машина завелась или поехала. Решительно больше. Достаточно, чтобы превратить двигатель в готовую разорваться бомбу.
Второй рычаг определял, когда свечи зажигания дадут искру и подожгут бензин в двигателе.
Это значило, что два рычага были не лучше одного. И крайне неправильно задирать оба рычага до упора вверх.
Но именно это и сделал мальчик.
Если правильно настроить зажигание и повернуть ручку в правильный момент, искра поджигает топливо, и двигатель запускается аккуратно и безопасно для рук человека, дёргающего рукоятку.
Если зажигание настроено неверно, двигатель попросту не запустится и ничего не случится. С этим и столкнулся Орвис, пытавшийся завести машину.
Но
Но если наполнить двигатель легковоспламеняющимся бензином и его парами, как в этой ситуации, и настроить зажигание уж совсем неправильно, как сейчас, тогда топливо взорвётся в самый неподходящий момент, когда поршни находятся в самом неудачном положении. Мотор не заведётся, а взрыв толкнёт их не в том направлении и заставит весь двигатель крутиться назад с огромной, ужасающей мощностью.
И больша́ябо́льшаячасть взрывной энергии передастся обратно в рукоятку и заставит её бешено вращаться в обратном направлении, передавая всю мощь двигателя в руки, плечи и тело человека, который пытался завести машину.
Сначала мальчик услышал громкий звуквррррррумммммм! от которого затряслась машина. За ним последовал оглушительный хлопок, будто бы кто-то выстрелил из огромного ружья. Потом столбы пламени вырвались из отверстий по бокам капота. Облако раскалённого дыма вылетело из-под крышки капота и поднялось в воздух серым грибом. А через это облако летел Орвис, сыпавший отборной норвежской матерщиной.
Как оказалось, в момент взрыва Орвис напряг руки. Поэтому раскрутившаяся рукоятка оторвала его от земли и швырнула в сторону, где он приземлился, ломая кусты и ветки. И приземлился отнюдь не изящно.
Лежащий на земле Орвис походил на кипу грязного дымящегося тряпья, из которого торчали ноги. Мальчик подумал, что если Орвис не умер, то точно убьёт его, потому что это была его вина. Потому что всегда виноват ребёнок.
Куча тряпья долгое время лежала, не двигаясь. Потом дёрнулась, задрожала и медленноочень медленносела, снова превратившись в человека. Старик перекатился на четвереньки и, не вставая, пополз прочь от кустов, цепляясь за землю. Доползши до грузовика и держась за него, он поднялся на ноги и так и стоял, сутулясь. Всё это время он не отрывал взгляда от мальчика, сидящего на пассажирском сиденье.
Он смотрел мальчику в глаза, в его жизнь и во всё, что с ним произойдёт, пронзительно, сквозь его глаза, и вздыхал, кашлял, сплёвывал на землю меж своих ступней. Он поднял дрожащую руку и опустил рычаги обратно до середины, на переставая шипеть, хрипеть, булькать мокротой и сверлить мальчика взглядом.