Но Микаэль искал Каталину и, признаться, было ему не до звезд.
Талина! надрывал он голос, расталкивая всех вокруг. Каталина! Несносная девчонка, скажу все матери, будешь вечно сидеть с вышиванием! Эй, вы не видели здесь девочку? Невысокую, ей одиннадцать, с темными кудрями.
И ты собрался отыскать ее в этой толпе? прошамкала какая-то старуха. Подожди до утра, сама уж до дома дойдет.
Микаэль представил, как Каталина будет одна бродить темными переулками и взвыл.
На твоем бы месте, красавчик, пробормотала старуха. Я бы заглянула к людям из Горных домов. Будь мне одиннадцать, я бы сбежала туда, не здесь же сидеть, в толпе проходимцев, как вы
Она покачала головой, а Эберт огляделся и понял, что они действительно вышли к трактиру, из которого периодически вываливались компании шумных гуляк. Пожалуй, искать Каталину здесь действительно не было смысла.
Палатки Горных домов были севернее, всего десять минут пути, но из-за множества людей Эберту показалось, что они идут час, уж не меньше. Вскоре вновь заблестели отблески костров в чужих окнах, почудился запах мяса, чего-то горького, терпкого. Они завернули за угол и увидели с десяток палаток и деревянных столов, расположенных прямо за городскими стенами. К врытым в землю столбам были привязаны лошади.
И где тут нам отыскать Каталину? Несносная девчонка, попади ты мне в руки, бормотал Микаэль. Вы не видели здесь несносной девчонки? обратился он к первой попавшейся лавочнице.
Та только разулыбалась и захихикала.
О, времена! вздохнул южанин. Уводите меня отсюда.
Видно, тот сильно волнуется, подумалось рыцарю, в иное бы время мимо он не прошел.
Несмотря на опасения Микаэля, это место меньше всего напоминало разбойничий лагерь. Люди ходили в приятных чистых одеждах, пьяниц, как на площади, не было, да и вообще было так спокойно, что, к своему удивлению, Эберт ощутил, как раздражение и растерянность отпускают его, а на плечи навалилась теплым одеялом усталость. Он впервые почувствовал, что на ногах он уже много часов, да и неплохо бы было поужинать. Хорошо бы здесь отдохнуть хоть часок, прислониться спиной к тяжелой скамье, вытянуться на ней в полный рост и взглянуть на мелкие звезды. Он устал, он ведь правда устал
Каталина! голос Микаэля вырвал его из полудремы. Ах ты мошенница! Куда улизнула!
Он стоял в кругу из шести-семи ребятишек, крепко держа сестру за руку и усиленно размахивая пальцем у нее перед носом.
А если бы ты совсем потерялась! Если бы тебя украли разбойники! Связали бы и увезли на корабльвот как бы ты поступила?
Я бы стала пиратом! крикнула девочка.
Ха! Как же! Пиратом! не растерялся южанин. Держи карман шире, сестрица! Такой непослушной девице, как ты, только палубу драить! Эберт, скажи! Эберт, что ты стоишь, не видишь, я терплю тут фиаско как воспитатель и брат!
Что тут за шум?
Микаэль обернулся. Задрал голову. На него медленно надвигалась гора мяса и мышц. Пока гора была относительно дружелюбна и лишь вежливо недоумевала, отчего какой-то низкорослый чернявый болван нарушает спокойствие. Рыцарь понимал, что по-хорошему надо вежливо улыбнуться горе, взять Каталину за шкирку и делать ноги, но Микаэль был немного иного мнения. Встав в позу и важно подбоченясь, он уже был готов толкнуть речь о сложности воспитания малолетних разбойниц, но тут гнетущую тишину прервал чей-то негромкий смех.
Оставь их, Улаф, видно же, что вреда не сделают. А мясо само себя не пожарит, иди уж, иди. Я и сама здесь управлюсь.
Уверена? великан недоверчиво пророкотал, не повернув головы.
Уверена, Улаф, ступай.
Микаэль обернулся на голос, растолкал толпу ребятишек и сладко вздохнул.
За просмотр я, конечно, денег не беру, снова послышался смех. Но, как вижу, стоило. Богатой была бы.
Не больше, чем я нынче богат, узрев в своей жизни столь прелестное создание, начал Микаэль с хорошо заученной фразы и тут же получил легкий шлепок по щеке.
Я не со зла, усмехнулась девица. Но слушать подобную фальшьлюбезный, пожалей мои уши и уши несчастных детей.
Все ясно, вздохнул Микаэль и потер щеку. Не мой день сегодня. Каталина, пошли.
Но я хочу дослушать сказку! она дернула его за рукав. Каталина канючить могла день за днем, ночь за ночью, Микаэль это знал. Он вздохнул протяжно и громко.
Эберт наконец-то вышел вперед и увидел ту, кому принадлежал насмешливый голос. Пожалуй, было ясно, с чего у Микаэля перехватило дыхание, но тот вечно реагировал на женщин так, будто на днях вырвался из монастыря. На разваливающейся деревянной табуретке, облокотившись на такой же старый и потемневший от времени стол, сидела девушка. Она улыбалась, а пожалуй, такой честной открытой улыбки он не видел уже давно. Может, она была ровесницей Сольвег, может, чуть младше. Определенно она казалась мельче и хрупче, Сольвег-то была статной красавицей. Была жилистой и худой, казалось, вот-вот вскочит, залезет на дерево на самую высь. Запястья были тонкие, маленькие, на них понавешено столько браслетов, они звякали и звенели стоило ей только руками взмахнуть. Длинные волосы, светлые, почти белые, мягко ложились на плечи и спину. Мелкие высохшие цветы путались в них, падали лепестками. Одета она была просто. Льняное серо-белое платье, такие часто носят в дороге. По подолу и рукавам вилась голубая вышивка. Она смотрела на Микаэля и улыбалась. На него же женщины никогда не смотрели так. Да в общем-то и он на них тоже. На миг он почувствовал зависть, но поспешно отогнал нелепые мысли.
Я хочу остаться, остаться, заныла Каталина. Микель, еще чуть-чуть, ну пожалуйста!
Матери все расскажу, вздохнул тот и отпустил ее руку. Какие тут у вас еще сказки, валяйте. Если еще кто-то предложит мне кружечку эля, я совсем подобрею. Эберт, иди сюда. Небось тоже еле держишься на ногах. Поздоровайся с дамой, вечно нужно тут всех вас воспитывать
Добрый вечер, сударыня, рыцарь кивнул, сел на перевернутое деревянное ведро и вытянул ноги. Простите, что вас потревожили.
Она перевела на него взгляд. Было темно, но в свете костра ее глаза показались ему голубыми. Хотя, может, зелеными. Да, впрочем, какая разница, если на них так приятно смотреть. Она кого-то напоминала ему. Разумеется, он не думал, что знал ее раньше. Но он смотрел на нее в свете огня, на то, как дрожала белая прядь на ветру, как тонкие тени легли на ключицы, а бледные пальцы стучали по дереву. Что-то было знакомое, неясное, смутное, будто прежде видел во снах. В тех, которые знал на рассвете, а после не вспомнишь. Он хотел было спросить ее имя. Чисто из вежливости, к чему же иначе. Ведь через пару минут он уйдет, а на завтра уже позабудет. Но тут вновь началась суматохапойди заставь семилетних детей замолчать, которые требуют сказку. «Сказки, сказкиэто все мусор, нелепые байки!» вспомнил он из далекого прошлого голос отца. В общем, он прав, только скажи это детям, мигом затопчут.
На столе у девушки были раскиданы крохотные связки засушенных трав. Тут и розмарин, и полынь, и ромашка, и мускатный орех, и крохотные перевязанные вместе коричные палочки. Они крошились, подсыхали еще сильней, казалось, дунешь на стол и в воздух поднимется облачко лепестков. Там же, в ворохе листьев и трав были свалены в кучу листки бумаги в маленьком ящичке. По краю бумага была резной, кое-где окрашена в красный. Дети наперебой тянулись к ней, выхватывали то один листок, то другой.
Вот эту! кричали они. Нет, вот эту, вот эту!
Незнакомка перехватила взгляд рыцаря и улыбнулась.
Это картинки, усмехнулась она. Они выбирают, я им рассказываю, что в мысли ветром навеет. Вы с другом можете посмотреть, раз уж зашли ко мне в гости.
Микаэля дважды упрашивать не пришлось. Он отпустил Каталину, долго рылся, чуть не раскидал половину, но под конец вытянул одну. Перевернул лицевой стороной и притворно скривился.
Тьфу ты, напасть, фыркнул он. Стоило столько времени стараться и выбирать, чтобы вытащить твою унылую физиономию. Ну, почти.
Он сунул картинку под нос Эберту. Он прищурился, стараясь разглядеть ее в полумраке и свете костров. На картинке был нарисован рыцарь, река, лес и дорога. Тот усмехнулся. Сказки про рыцарей. Самые старые, самые глупые, больше всего их на свете. Будто действительно сыщется в мире хоть кто-то, кто бросит и дом, и покой, и отважится биться с драконом. Это ж каким недотепой, каким беспросветным глупцом надо быть, чтобы верить в победу там, где разум велит повернуться назад. Видимо тем же, кто верит в подобные сказки. Да и к чему они, впрочем, теперь, если драконов нет и не будет.
Рассказывай, милая, посмотрим, сможешь ли ты мне поведать про моего унылого друга.
Она улыбнулась, тонкими пальцами убрала выбившуюся белую прядь за ухо. «Поздно уже, думалось Эберту. Поздно и хочется спать. Принесла ведь нелегкая на ночь». Но день казался таким длинным, а, глядя на лицо незнакомки, образ разгневанной Сольвег терялся, уплывал куда-то за горизонт.
Глаза потихоньку слипались, и отсветы костра свозь веки казались кроваво-алыми. «А рыцарь все ехал и ехал, говорил над ухом неспешный голос. Не день и не два, и звезды вели его ночью.» Что-то всколыхнулось в его памяти. Он пристально посмотрел на рассказчицу, вгляделся в ее спокойное лицо. Как давно он слышал эти слова, как давно, он и не думал их снова услышать. «Рыцарь ехал и ехал, тропинка окончилась, раскинулось озеро, полное слез, прожигающих даже железо.» Сколько лет ему было? Неужели это было так давно. На мгновение стало неуютно и холодно, будто в ту ночь, будто в тот вечер. Ведь он никогда не задумывался об этом, потому что отец не велел. А то, что говорил отец, было законом всегда и навеки. «Скажи, молвил рыцарь. Возьмешь ли ты жизнь за свободу?» Смешно, он даже помнил картинки в той книжке. Старые, выцветшие, но с золотом по краям и большими изящными буквами. Помнил, как отец отбросил ее в сторону, а потом, верно, сжег. Он ведь вроде искал ее пару дней или больше. Хотел взять ее с собой в обучение. Вроде, ах да, тогда еще он говорил «в память о матери», тогда считал, что это по-рыцарски, по-благородному. Так вот когда у него в последний раз были подобные мысли, желание. В шесть лет, потом все закончилось. Весь нелепый слезливый бред, как говаривал отец. А он прав. Всегда прав. Вроде накануне отъезда он бегал из комнаты в комнату. Проверял на полках и под кроватями, тормошил Ланса. «Где моя книжка, Ланс, где она?» Тот лишь огрызнулся, пригрозил из-за слез рассказать все отцу, а потом подвел к камину и указал на горсточку пепла. В тот же день он и уехал в аббатство. А потом все закрутилось, и он не вспоминал ни о матери, ни о рыцаре. Ни о драконах, свободе и правде. Смешно это все. А ведь ту сказку он так до конца и не слышал, отчего не послушать сегодня.
Тьма накрыла сильнее. Дети уже начинали клевать носом, и почти все уже ушли с матерями к палаткам. Вскоре осталось их только трое. Он да Микаэль с Каталиной.
Кая! крикнули со стороны. Кая, где ты?
Так значит, ты Кая? тут же встрепенулся южанин. Красивое имя.
Кая-Марта, поправила та. Кая-Марта из Горных домов. Наверно, надо было раньше представиться.
Я Микаэль Ниле, он взял ее руку и поднес к губам. Та лишь закатила глаза, но смолчала. К вашим услугам. А это малявкамоя сестра Каталина.
Может, твой друг теперь захочет выбрать новую сказку, она улыбнулась и протянула ящичек Эберту.
Тот улыбнулся в ответ, то ли снисходительно, то ли смущенно, он сам и не понял. Протянул руку, не глядя вытянул новый листок. Перевернул лицевой стороной, поднес поближе к глазам. Птица, сперва показалось ему. Вроде птица, вот крылья и перья, и лапы с когтями. Только лицо человечье, женское с большими глазами, грудь еле-еле прикрыта тонкими перьями.
Ого, хмыкнул Микаэль, заглянув ему через плечо. Да наш скромник вытащил птице-деву. Вечно везет всяким увальням.
Ну, госпожа, расскажешь? Только коротко, нам и в дорогу пора.
Кая-Марта фыркнула.
Рассказывать сказку впопыхах, то же самое, что встреча влюбленных глазами в окошке. Толку немного, а горечь останется.
Не слушай его, красавица, Микаэль отмахнулся. Он вечно говорит и не думает, а если думает, то еще того хуже будет.
Эберт протянул ей листок. Она смотрела на него насмешливо. Острые скулы, казалось, тронешь и порежешься пальцем. Коснуться бы этих цветков в волосах. Не могут повядшие лютики так одуряюще пахнуть.
Может, и ты наконец назовешься? а она все улыбалась, да как же так можно, первому встречному, пришли, растревожили вечер, отняли покой, а ей все смешно.
Я Эберт Гальва, госпожа.
Сир Эберт Гальва, встрял Микаэль. И поверь, госпожа Кая, от твоего рыцаря в нем очень немного!
Гальва? повторила она и нахмурилась. Она поджала губу. Значит, Гальва. Из городского Совета.
Почти, госпожа. Он не первый год тщетно хочет там оказаться. Святая наивность, неправда ли?
Кая-Марта и ухом не повела. Поджав губу, она смотрела на Эберта и тот, к удивлению, понял, что такое хрупкое создание может казаться весьма грозным.
Так это, значит, ты, господин рыцарь, не хотел давать разрешение мне и моим людям приехать в город!
Что? спросил Микаэль.
Что? на всякий случай добавил рыцарь, хотя понимал, что вечер явно перестает быть приятным. В общем-то Кая была права. Он припоминал, что, когда потребовали его решения касательно что праздника, что присутствия Горных домов, он сказал решительное и раздраженное «нет». Еще и письмо прислал главе Совета, в котором собственнолично назвал их нарушителями покоя и крайне подозрительными личностями, которым не место в приличном городе. Откровенно говоря, он подобное писать не хотел, потому что в принципе все это было неважно, а после вечера, не считая поисков Каталины, он и в общем-то был доволен. Помнил только, что в тот день Ланс вновь попросил взаймы, а Сольвег кричала и злилась. Эберт представил, через сколько мгновений девица из Горных домов, необремененная этикетом знати, выцарапает ему глаза, а южанин зайдется от смеха. А что он ей скажет? Что поругался с невестой?
Она вырвала карточку у него из рук и затолкала обратно в ящик.
Считаете себя лучше нас, «сир». Тогда отчего же пришли и строите друга? Не подходим таким знатным лицам, как вы?
Да нет же
Вот что, она скрестила руки на груди и вздернула нос, отбросила с лица светлые пряди. Вы сейчас же уходите отсюда, пока я не позвала обратно Улафа.
Я тут не при чем, развел руками Микаэль. Напротив, выбил вам разрешение, прошу это учесть. С меня взятки гладки, но при упоминании имени великана он стал поспешно собирать свои бесхитростные пожитки.
Извини, госпожа, скрывая раздражение продолжил Эберт. Но ты не можешь отрицать, что ваше прибытие сюда, весь этот шум, гам, все ваши ярмарки, праздники, на пользу городу не идут, а только отнимают рабочее время!
Вот что, промолвила Кая-Марта; голос ее был спокойным и ровным, но любому бы стало понятно, что внутри нее кипит возмущение. Мне тебя жаль, сир рыцарь. Да, да, именно жаль. Тебе, видно, вечно ходить на свету и так его и не видеть. Отчего ты рыцарь, верно, для многих загадка.
Эберт чуть дрогнул. Да когда, да когда уже эта глупость перестанет его беспокоить! Не мальчишка уже.
Ты уж извини, госпожа, он вежливо улыбнулся и постарался вложить в слова и голос столько яда, что позавидовала бы и его дорогая невеста. Но что-то не очень я привык прислушиваться к словам вздорных девиц, которые думают, что знают меня, а на деле не могут ничего кроме как глупо хихикать и считать, будто в этом цель жизни.
Это он не всерьез! тут же влез Микаэль, увидев, как девушка зло прищурилась и надменно вскинула голову. Он так не думает. Он так не думаета я и подавно! Все, мы уходим, уходим Да что на тебя нашло, идиот! он схватил одной рукой Эберта и поспешно потащил его прочь. На другой руке у него повисла сестра.
Еще и ты будешь звать меня идиотом, огрызнулся Эберт и выдернул руку.
Буду, мой дорогой, буду! уверенно заявил Микаэль, с негодованием подталкивая его вперед. Ты глупец и невыносим! Испортил мне вечер. Да что вообще на тебя нашло! И как вообще ты мог запретить праздник, против меня работаешь, против меня? Ууу, друг называется!
Эберт быстро шагал вперед, надеясь оторваться от друга, но это ему и вовсе не удавалось. Он давно не чувствовал такой злости и, признаться, даже не смог бы сказать, почему сейчас его так колотит и почему вместе с тем это до дрожи приятно. Одно он знал точноидти, идти, не останавливаться и не пытаться задумываться ни о внезапных мыслях о матери, ни о том, откуда базарной девчонке известна та сказка, ни о том, что базарной девчонкой ее назвать бы не смог никто из живущих. Она разозлила его. Он лишь на мгновение, на короткий момент, как полный дурак, на долю секунды решил дать позволить себе забыться. Погрузиться в эту странную глубину нелепых эмоций, из которой такие как Микаэль не выплывают годами и почему-то зовут это счастьем. Только на миг коснуться, почувствовать эти странные вязи цвета и запаха, странных мечтаний. Нелепость и глупость, он знал это всегда и был в этом уверенно его оттолкнули, сочли недостойным, врагом, будто это не он снизошел.