Известно ли вам, Дисмас, что ваш дядюшка Фридрих отказался выдать Лютера братьям-доминиканцам для проведения дознания?
Ай-яй-яй.
Более того, он вообще отказывается выдать шельмеца кому-либо еще, хотя этого неоднократно требовали не только мы, но и его святейшество. Что вы на это скажете?
Ну, я не теолог, но мне кажется это некрасиво.
И вы, Дисмас, собираетесь предать эту святейшую из реликвий в самое логово порока? Альбрехт с благоговением взглянул на плащаницу и перекрестился.
Дисмас сконфуженно наморщил лоб. Затем лицо его просветлело.
А вдруг она поможет очистить логово порока?
Каким же образом?
Ну, может, при виде плащаницы Лютер раскается. Или дядюшка Фридрих осознает свои заблуждения и выдаст Лютера вашим добрым братьям-доминиканцам.
Мы не имеем права рисковать, Дисмас. И сейчас мы обращаемся к вам не как добрый кузен, а ex cathedra.
Как это?
Официально, Дисмас, по долгу служения. С нашей позиции архиепископа. Как полномочный представитель Святой Церкви.
Вот оно что! Мне следует преклонить колена?
В этом нет надобности. Слушайте, Дисмас. По совести мы не можем позволить вам увезти погребальную пелену Спасителя в Содом и Гоморру. Ни в коем случае. Таким образом, именем нашей Святой Матери Церкви мы, смиренный ее прислужник, вынуждены настоять на нашем праве владения этой святыней. Не беспокойтесь, с вами рассчитаются. Хотя, должен признать, пятьсот дукатоввоистину ошеломительная цена.
Пятьсот пятьдесят. Там же накладные расходы.
Как скажете. По рукам?
Дисмас неохотно кивнул:
Что ж, грех ослушаться своего архиепископа. Так ведь?
Тяжкий грех, подтвердил Альбрехт.
Значит, выбора у меня нет. Вот только что сказать дядюшке Фридриху?
Господь всемогущий, наш Судия суровый, но правый, сам разберется с Фридрихом. А мы приложим все старания, дабы вернуть заблудшего агнца в лоно Святой Церкви.
Бедный дядюшка Фридрих, вздохнул Дисмас.
Альбрехт положил ему руку на плечо:
Смиритесь. Плащанице предначертано остаться здесь. Господь вами очень доволен. Как сказано в Писании, отдавайте кесарю кесарево, а Божие Богу.
Ну, тогда конечно кивнул Дисмас.
10. К чертям Чистилище
В Нюрнберге Дисмас прямиком направился к своему собрату-заговорщикудоложить о проделанной работе. Успех предприятия, по старой заговорщицкой традиции, отметили перворазрядной попойкой.
И тут он говорит: «Отдавайте кесарю кесарево»
Ха-ха-ха-ха!
Веселье правило бал за столиком в углу «Жирного герцога».
Дюрер покачал головой:
Надо было просить больше. Я так и знал.
Пятьсот пятьдесят дукатовнедурственно за день работы. А вот еще, слушай. Да послушай ты! Ты слушаешь или как?
Да.
На следующее утро я притворился больным с похмелья. А он стал убеждать меня, что мы сговорились за четыре сотни.
Вот говнюк! Надеюсь, ты не
Нет, конечно.
Дисмас запустил руку в карман и вынул горсть золотых дукатов. Он высыпал их на стол, роняя один за другим, звенящим водопадом.
И как ты объяснишь Агнессе, откуда взялись дукаты?
Я об этом пока и не думал, поморщился Дюрер.
Купи ей что-нибудь милое.
Помело?
Ха-ха-ха-ха!
Лучше ожерелье. Как обычно, я за тебя уже все обдумал.
Хрен с ним, с ожерельем. Я скажу, что император наконец заплатил мне за Ахенский алтарь.
Ты расписывал Ахенский алтарь? А все говорят, что этот, как его там
Он самый и есть. Но ей-то откуда знать?
Ха-ха-ха-ха!
Как же весело, Нарс! Все вокруг весело. Даже мне весело. А я, между прочим, родом из кантонов. В кантонах отродясь никто не веселился. На-ка вот, еще бренди Дисмас плеснул бренди на стол, промахнувшись мимо кружки.
Ты мне здесь хлев не разводи! попенял ему Дюрер и, обмакнув палец в лужу бренди, стал что-то рисовать на столешнице. О! Новый материал, новая техника письма. Господи, я так многогранен!
Что ты там рисуешь? Погоди, дай угадаю. Автопортрет. Точно! Очень похоже, кстати. Вылитый ты. Глаза такие же ясные.
У тебя напрочь отсутствует чувство прекрасного. Но чего еще ждать от швейцарской деревенщины? Ты что, слепой? Это же портрет Альбрехта. В слезах!
Ха-ха-ха-ха!
Дюрер рыгнул.
Художник запечатлел момент, когда выяснилось, что плащаница, приобретенная архиепископом за пятьсот пятьдесят дукатов, подделка. Видишь, как бедняга убивается? Да и черт с ним. У него теперь есть работа Дюрера, которая ценнее любой истинной плащаницы.
Дюрер склонился над лужицей и спросил у нее:
Ну что, доволен теперь, архидурачина?
А с какой стати он обнаружит, что это подделка? обеспокоился Дисмас.
Я пошутил. А ты шуток не понимаешь. Кому-то из нас надо срочно выпить. Наверное, тебе. Или мне.
Дюрер полез в карман и тоже вытащил пригоршню дукатов. Он расставил их аккуратными столбиками по столу.
Мои красивее твоих. Но на то я и художник. Глянь, как они мерцают в свете свечей. Вот она, истинная красота. Слышишь? Или опять замечтался об альпийских коровах? Какой же ты все-таки филистимлянин, Дисмас! Нодобрый филистимлянин. Он снова занялся дукатами. Я их напишу. И назову картину «Натюрморт с дукатами Альбрехта»!
Ха-ха-ха-ха!
Кстати, сказал Дисмас. На каждом дукате должен быть твой портрет. Тогда у тебя будет великое множество автопортретов.
Лучше расскажи, как он отреагировал на ценник.
Подражая голосу Альбрехта, Дисмас произнес:
Должен признать, пятьсот дукатоввоистину ошеломительная цена.
Между прочим, после твоего отъезда в Майнц я узнал, что Альбрехт берет взятки. От императора.
Взятки? За что?
Максимилиан помирает и хочет оставить трон внуку Карлуиспанскому королю. Поэтому последними оставшимися у него дукатами он подкупает курфюрстов, чтобы те голосовали за Карла. Если бы я только знал об этом раньше! Надо было просить тысячу. Две тысячи
Примечания
1
Знаменательный год (лат.).
2
«Положение обязывает» (фр.).
3
Невероятно! (лат.)
4
Се человек (лат.).