Вот почему так испугался Марк. Видит бог, пока его дед был жив, он ни за что не продал бы Андерсленд.
Марк и в самом деле не хотел разрешить свои недоумения. Через силу он заставил себя встать и стал спускаться вниз.
Темнокожие работники в тюрбанах не поняли его вопросов, но энергичными жестами отправили юношу к толстому господину в хлопчатобумажной куртке, который с важным видом расхаживал от одной группы рабочих к другой, то и дело шлепая легкой тростью по черным голым спинам, или останавливался и старательно записывал что-то в большую черную тетрадь.
Он поднял голову и, увидев перед собой белого человека, вздрогнул и принял подобострастную позу:
Добрый день, господин
Он хотел было продолжить, но блестящие, жадные глазки его быстро пробежали по фигуре Марка, и он увидел, что перед ним стоит еще совсем молодой человек, небритый, в грязной и изрядно помятой одежде армейского образца. У него не осталось сомнений, что все пожитки этого бродяги умещаются у него в ранце.
Скажу честно, больше рабочих нам здесь не требуется, высокомерно обронил он, мгновенно сменив тон. Я здесь главный.
Отлично, кивнул Марк. Тогда скажите мне, что эти люди делают в Андерсленде.
Этот тип раздражал его, он повидал немало таких в армии: всегда наглые с нижестоящими и всегда готовые лизать задницу вышестоящих.
А разве не видно? Готовим землю, будем выращивать сахар.
Эта земля принадлежит мне и моей семье, сказал Марк.
И снова тон этого человека мгновенно изменился.
А-а, добрый молодой господин, значит, вы из ледибургской компании?
Нет-нет, мы здесь живем. Вон там у нас дом. Марк махнул рукой в сторону холма, за которым находилось его жилище. И это наша земля.
Господин весело захихикал и покачал головой, словно толстый темнокожий ребенок.
Теперь здесь никто не живет. Увы! Все это теперь принадлежит компании, проговорил он и сделал широкий жест рукой, заключая в него весь пейзаж от нагорья до самого моря. Скоро везде тут будет один только сахар, вот увидишь, парень. Сахар, один только сахар.
Он снова захихикал.
С вершины холма старый дом выглядел как прежде, утопая в деревьях сада: виднелась лишь крашенная зеленой краской крыша из рифленого листового железа. Но как только Марк, шагая по заросшей тропинке, бежавшей мимо курятников, приблизился к нему, стало видно: все оконные рамы вместе со стеклами вынуты, в стенах зияли только пустые темные квадраты, а широкая веранда совсем пуста, даже табуретки не осталось. Пропало и кресло-качалка, а в самом конце веранды провисла крыша, а оторвавшаяся от стены водосточная труба держалась на одном честном слове.
Сад без ухода стоял страшно запущенный, растения посягнули уже и на самый дом. Дед всегда аккуратно подкашивал их и каждый день выметал опавшие листья из-под деревьев и между ровных рядов ульев, стоящих в тени и выкрашенных белой краской. Все ульи тоже кто-то варварски разграбил, разворотив их топором.
В комнатах остались голые стены. Вынесли все сколько-нибудь ценное, даже старую, почерневшую кухонную печку, которую они с дедом топили дровами, все-все, кроме плевательницы на веранде, сиротливо валяющейся на боку: содержимое пролилось на пол, оставив на досках темное пятно.
Марк медленно бродил по пустому дому, переходя из комнаты в комнату; чувство страшной утраты и горя терзало его. Под ногами шуршали листья, занесенные ветром в помещения, а из паутины, развешенной во всех углах и в пустых дверных проемах, множеством сверкающих глазок за ним настороженно наблюдали огромные черно-желтые пауки.
Марк вышел из дома и направился к небольшому семейному кладбищу. На душе у него сразу стало легче, когда он увидел, что новых, свежих могил там не прибавилось. Здесь лежали бабушка Элис, ее старшая дочь и двоюродный брат, которые умерли еще до рождения Марка. Все те же три могилки. Могилы деда здесь не было.
Марк достал из колодца ведро с водой и попилвода была холодна и вкусна. Потом он поплелся в сад, набрал полную шляпу плодов гуайавы и сорвал зрелый, пожелтевший ананас. На заднем дворе горделиво расхаживал молодой петушок, которому чудом удалось спастись от жадных лап мародеров. Целых полчаса Марк гонялся за ним, пока наконец не сбил камнем с крыши, и тот с отчаянным клекотом, рассыпая перья, упал на землю.
Ощипанный и тщательно вымытый, петушок отправился в котелок над костром, который Марк развел на заднем дворе. Пока он варился, Марку пришла в голову неожиданная мысль.
Он вернулся в спальню деда. В дальнем углу, где когда-то стояла большая медная кровать, опустился на колени и нащупал неплотно прибитую доску. Складным ножом подцепил ее там, где торчал единственный гвоздь, и оторвал.
Сунув руку в образовавшееся отверстие, Марк извлек сначала пачку конвертов, перевязанную сыромятным ремешком. Он быстро перебрал их и убедился, что ни один конверт никто так и не вскрыл. На всех конвертах значился адрес, написанный его резким почерком. Письма были аккуратно сложены в этом тайнике. Но здесь оказались не все письма Марка. Проверив последнее отправление, Марк обнаружил, что штемпель проставлен одиннадцать месяцев назад. Увидев дату, Марк задохнулся, и на глаза его навернулись слезы.
Он отложил пачку в сторону, снова полез в отверстие и достал коробку из-под чая, на крышке которой был изображен портрет бабушки в очках в стальной оправе. Это был своеобразный сундук с сокровищами деда.
Солнце клонилось к закату, и в комнатах быстро темнело. Прихватив коробку и пачку писем, Марк отправился на задний двор. Там он сел на ступеньки кухонного крыльца и открыл коробку из-под чая.
В ней лежал кожаный кошелек, а в немсорок золотых соверенов; на одних была голова бородатого прежнего президента Южно-Африканской республики Крюгера, на другихкоролей Эдуарда и Георга. Марк спрятал кошелек во внутренний карман куртки и в меркнущем вечернем свете стал рассматривать остальные сокровища деда. Пожелтевшие и потертые от времени фотографии бабушки Элис в молодости, свидетельство о браке, вырезки из старых газет с сообщениями и статьями о ходе Англо-бурской войны, дешевые женские украшения, те самые, что и на фотографиях Элис, медаль в подарочном футляре, медаль королевы за Южную Африку с шестью планками, включая планки за Тугелу, Ледисмит и Трансваальские кампании. Здесь лежали табель Марка с отметками, выданный в ледибургской школе, и диплом университетского колледжа Порт-Наталяэти документы дед ценил больше всего, как и всякий неграмотный, испытывая благоговейный ужас перед учением и написанным словом. Чтобы заплатить за учебу Марка, он продал часть своих призовых быков, а их он ценил очень высоко. Кроме соверенов, все остальное в коробке из-под чая не представляло особой ценности, но для деда эти вещи были дороже всех сокровищ мира. Марк аккуратно сложил их обратно в жестянку и сунул ее в ранец.
Уже почти в сумерках Марк съел жилистого петуха, закусил фруктами и, завернувшись в одеяло, улегся спать на полу кухни. Но уснул он не сразу, тяжелые мысли не давали ему покоя.
Теперь ему стало понятно, что дед, куда бы он ни отправился, собирался вернуться в Андерсленд. Не будь у него такого намерения, ни за что он не оставил бы здесь этого драгоценного для него клада.
Разбудил Марка удар сапога в ребра; он перевернулся и сел, охнув от боли.
Быстро вскочил на ноги и ходу отсюда! Шевелись!
Еще не вполне рассвело, но Марк сумел разглядеть лицо этого человека. Чисто выбрит, с тяжелой, гладкой челюстью, зубы ровные, словно кто специально их так подточил, и очень белые на фоне сильно загорелого лица. Голова круглая, как пушечное ядро, и кажется очень тяжелойвозможно, потому, что он держит ее на толстой шее низко, как боксер-тяжеловес на ринге.
Встать! повторил он, снова отводя назад изношенный коричневый сапог для верховой езды.
Марк вскочил на ноги, встал в стойку и приготовился защищаться. Оказалось, что противник ниже ростом, зато коренаст и плотен, с широкими толстыми плечами и грузным корпусом.
Это частная собственность, и бродягам здесь делать нечего! прорычал он.
Я не бродяга начал Марк.
Но мужчина бесцеремонно оборвал его грубым хохотом.
Ну да, скажи еще, что на тебе модные шмотки, а за дверью тебя поджидает «роллс-ройс». Ах, простите, я на минуточку ошибся.
Меня зовут Марк Андерс, сказал Марк. Эта земля принадлежит моему дедушке Джону Андерсу
В глазах человека, кажется, что-то мелькнуло, злая усмешка пропала, в лице появилось то ли сомнение, то ли тревога. Явно нервничая, он быстро облизал губы и снова заговорил, но голос его по-прежнему оставался тверд и спокоен:
Я об этом ничего не знаю я знаю только, что эта земля теперь принадлежит компании по недвижимости «Ледибург эстейтс», я у них работаю десятником, и ни я, ни руководство компании не желаем, чтобы вы тут шлялись. Помолчав, он переступил с ноги на ногу, опустил плечи и выставил тяжелую челюсть. А еще я знаю, что всегда с большим удовольствием бью морду. И бог знает почему, давненько этого не делал.
Они стояли набычившись друг против друга, и Марк вдруг почувствовал прилив горячей злости. Ему очень хотелось принять вызов этого типа, хотя он прекрасно понимал, насколько тот силен и опасен. Рожа настоящего убийцы, не говоря уже о весе и физической мощи. Марк взял себя в руки, плечи его тоже опустились.
Его мучитель это заметил, видно было, что он наслаждается ситуацией. Крепко сжав зубы, громила тонко улыбнулся, на шее выступили жилы, он слегка качнулся, перенеся вес на пальцы ног.
А Марк вдруг почувствовал страшное отвращение к насилию. Он успел уже навидаться его в жизни, а кроме того, драться сейчас особых причин не имелось. Он отвернулся и нагнулся за сапогами.
Человек наблюдал, как он одевается, возможно слегка разочарованный, но готовый к дальнейшему противостоянию.
Как ваше имя? спросил Марк, закидывая ранец на плечо.
Друзья зовут меня Хобдей.
А фамилия?
Просто Хобдей.
Хорошо, я запомню, сказал Марк. А вы молодец, Хобдей.
Он спустился во двор и двинулся в путь, а через пятнадцать минут, когда оглянулся с гребня возвышенности, где дорога на Ледибург поворачивает на север, увидел, что Хобдей все еще стоит на заднем дворе усадьбы Андерсленд и внимательно за ним наблюдает.
Фред Блэк смотрел, как Марк поднимается на холм. Положив руки на ограждение бассейна с травильным раствором против паразитов скота, он неторопливо жевал табаквысокий и худой, дочерна загорелый на солнце и сам высохший, как брусок жевательного табака.
С Джоном Андерсом они были закадычными дружками, и он знал Марка с тех пор, когда тот еще ползал. Однако юноше стало ясно, что сейчас Фред его не узнал.
Шагах в пятнадцати Марк остановился и приподнял шляпу.
Здравствуйте, дядя Фред, приветствовал он Блэка.
Фред и теперь не сразу признал Маркапрошла секунда, прежде чем он с радостным воплем подбежал и обнял внука старого друга.
Господи, мальчик мой, а тут болтали, что тебя убили во Франции!
Они уселись рядышком на ограду загона. Мальчишки-зулусы сквозь узкий проход прогоняли под ними скот к краю бассейна, и животные торопливо прыгали в глубокий и зловонный химический раствор, снова появлялись на поверхности, боязливо фыркая и задрав нос кверху, и потом выходили по откосу с другой стороны.
Уже год прошел, как он умер нет, больше ну да, больше года, прости господи. Мне и в голову не пришло, чтобы тебе сообщить. Я ж говорю, все считали, что ты погиб во Франции.
Все в порядке, дядя Фред, сказал Марк.
Он удивился, что новость совсем не потрясла его. Видимо, он уже понял это и смирился с утратой, хотя горе легло на душу тяжким грузом. Они долго молчали; сидящий с ним рядом старик уважал его чувства.
А как он Марк поколебался, не решаясь употребить это слово. Как он умер?
Да как тебе сказать
Фред Блэк приподнял шляпу и осторожно потер лысую розовую макушку.
В общем, все случилось довольно неожиданно. Они с Питом Грейлингом и его сынком отправились добыть немного мяса в Чакас-Гейт.
На Марка сразу нахлынули яркие воспоминания. Чакас-Гейт, большой природный заповедник на севере, где дед обучал его искусству охоты. Уже давно, в 1869 году, эту территорию власти объявили охотничьим заказником, но охраны там не назначили, и жители Северного Наталя и Зулуленда считали его в некотором смысле своей собственностью.
Ну вот, прошло, значит, пять дней, а старик в лагерь все не возвращается. Искали его еще четыре дня и потом нашли.
Он немного помолчал, бросив на Марка быстрый взгляд.
Как ты себя чувствуешь, мальчик мой?
Нормально, ответил Марк. А сам подумал о том, что повидал в жизни много смертей и сам не раз убивал и все же еще одна смерть, тем более деда, глубоко его тронула. Продолжай, пожалуйста, дядя Фред.
В общем, Пит рассказывал, что, похоже, он карабкался вверх на гору и оступился, упал на свою винтовку, а она возьми и выстрели. Прямо ему в живот.
Они смотрели, как в бассейн прыгает последний бык. Фред Блэк, кряхтя, слез с забора и встал, держась за поясницу.
Совсем старый уже становлюсь, проворчал он.
Марк тоже спрыгнул, и они направились к дому.
Пит со своим сынком похоронили его там же. Четыре дня пролежал на солнцекуда такого тащить домой? Место обозначили, а когда вернулись в Ледибург, то сходили в магистратуру и дали, значит, показание под присягой
Тут Фреда перебил крик, и они увидели бегущую к ним по аллее голубых эвкалиптов тоненькую девичью фигурку. Толстая светло-каштановая коса подпрыгивала на бегу и била ее по спине; быстро мелькали под вылинявшей юбкой из дешевой хлопчатобумажной ткани длинные, загорелые босые ноги с грязными ступнями.
Марк! снова крикнула она. О, Марк!
Он узнал ее, только когда она оказалась уже совсем близко. За четыре года девушка очень изменилась.
Мэри только и смог выговорить Марк.
Горечь утраты тяготила его сердце. Время поговорить еще появится. Но даже в печали он не мог не заметить, что Мэри Блэк уже не тот озорной чертенок, на которого он когда-то старшеклассником ледибургской средней школы смотрел свысока, а совсем взрослая девушка.
У нее было все то же усеянное веснушками смеющееся лицо и крупные, немного неровные передние зубы, но теперь она подросла и превратилась в крепкую, простоватую деревенскую девушку с широкими бедрами и звонким, радостным смехом.
Ростом она едва достигала Марку до плеча, фигурка ее под тоненьким, потрепанным платьицем стала округлой и полненькой, бедра при ходьбе покачивались, ягодицы так и ходили, талия расширялась кверху наподобие горлышка вазы, а полные груди при каждом шаге свободно подпрыгивали.
Они шагали рядом, и она засыпала его бесконечными требовательными вопросами. Девушка все время держала его под руку, а потом и вовсе схватила за руку и стала трясти, чтобы добиться ответов на свои вопросы, снизу вверх озорно заглядывая ему в глаза и громко, заливисто смеясь. А Марк смотрел на нее и ощущал в душе странное беспокойство.
Жена Фреда Блэка узнала его сразу, еще со двора, и протяжно вскрикнулатак кричит дойная корова, когда у нее надолго отняли теленка. У нее было девять дочерей, а она всегда страстно желала иметь сына.
Здравствуйте, тетя Хильда начал было Марк. И тут же чуть не задохнулся, попав в ее крепкие объятия.
А отощал-то как, бедный, изголодался небось! вскричала она. И что это на тебе надето, от этого же воняет, и от тебя тоже воняет, Марки а волосы-то, волосы скоро до земли отрастут.
Четыре незамужние сестрицы под руководством Мэри установили посреди кухни оцинкованную ванну и влили в нее несколько ведер горячей воды. На задней веранде Марка усадили на табуретку, обмотав шею простыней, а тетя Хильда вооружилась огромными тупыми ножницами и принялась его стричь.
Потом она прогнала протестующих дочерей с кухни. Как отчаянно Марк ни боролся, защищая свою стыдливость, она не обратила на это внимания.
Я женщина старая, видала и получше, да и подлинней, заявила она.
Решительно содрав с него всю одежду, она швырнула ее поджидающей за открытой дверью Мэри.
Возьми постирай, детка и держись подальше от этой двери.
Марк покраснел до пят и быстренько окунулся в горячую воду.
Уже в сумерках Фред Блэк с Марком сидели во дворе на крышке колодца, и между ними стояла бутылка бренди. Напиток под названием «Кейп смоук» оказался лютый, едкий, как серная кислота, и Марк, глотнув разок, больше к своему стакану не прикасался.