И вот мы двинулись по сиккимским предгорьям. Впервые я проделал весь этот путь верхом. С непривычки задняя часть моего тела болела сильнее, чем когда-либо болели ноги во время восхождений. Иногда дневные переходы оказывались длинными, иногда короткими. Невозможно было предугадать, когда Туччи тронется в путь, когда остановится, а когда свернет в сторону, чтобы заехать в какой-нибудь город или монастырь, надеясь отыскать там что-нибудь интересное. Он был действительно большой учёный и знал о стране больше, чем населяющие её люди. Мне так и не удалось установить, сколько языков он знает. Часто Туччи начинал разговор со мной на одном языке, затем переходил на другой, а заканчивал уже на третьем. Единственные языки, на которых мы не могли с ним объясняться, были наши родныеитальянский и шерпский.
Я узнал от профессора множество вещей, неизвестных мне ранее. Это было в одно и то же время путешествие и школа. Монастырь оказывался уже не просто каменным зданием, в котором живут монахи, а хранилищем многочисленных рукописей и старинных изделий искусства. Все, что мы видели, имело свой смысл, свою историю. Войдя в горы, наш отряд проследовал мимо Канченджунги, и даже об этой вершине, которая была мне так хорошо знакома, я узнал много нового. Например, о её названии, над которым я до сих пор совершенно не задумывался, как это бывает с привычными вещами. Оказалось, что оно состоит из четырех тибетских слов: «кан»снег, «чен»великий, «джуд»клад, или сокровище, «нга»пять. Так что правильно писать надо Кан-чен-джуд-нга, что означает «Великий снег с пятью сокровищами» (имеются в виду пять вершин горы). «Сокровища» тоже имеют свои особые имена, называясь, согласно преданию: «тса»соль, «сер дханг не»золото и бирюза, «дхам-чой дханг нор»свящённые книги и богатство, «мтсон»оружие и «ло-тхог дханг мен»зерно и лекарство. С тех пор я навсегда запомнил, что наши горы не просто лёд и снег, что они овеяны легендами.
Оставив позади Канченджунгу, мы пересекли границу и вошли в Тибет. В первом же тибетском городе, Ятунге, случилась неприятность. Трое итальянских спутников Туччи, по-видимому, не имели надлежащих документов на въезд в страну, а поскольку они не считали для себя допустимым улизнуть и скрыться, подобно Эрлу Денману, пришлось им поворачивать назад. К остальным членам экспедиции тибетцы отнеслись гостеприимнее. Как и сиккимцы, они предоставили нам вьючных животных для багажа. Скоро мы уже продолжали путь. Профессору Туччи все вокруг было знакомо, так как он неоднократно проезжал этим путём. Я же хотя и побывал в Тибете шесть раз, но всегда в районе Эвереста и Ронгбука, и все, что находилось дальше на север, было для меня ново. Моё сердце усиленно билось. Я волновался так, словно приближался к подножью Чомолунгмы. Наконец-то мне предстоит увидеть Лхасу!
Ом мани падмэ хум Ом мани падмэ хум
Англичане рассказывали мне, что для них это звучит как многократное повторение «money-penny-hum» («деньги-пенни-звон»). Ом мани падмэ хум Эти словатаинственная, священная молитва буддистов. Дословно они означают «драгоценный камень в цветке лотоса», но имеют также много сокровенных и символических смыслов, известных лишь самым учёным ламам. Эту молитву можно услышать повсюду, где есть буддисты, но особенно часто в Тибете. Вращаются молитвенные колёса, развеваются молитвенные флажки
Ом мани падмэ хум.. Ом мани падмэ хум
Тибетсвященная страна, а Лхасасвятыня этой священной страны. Каждый буддист мечтает попасть туда хоть раз в жизни, как христианин мечтает о Иерусалиме или мусульманин о Мекке. Мои родители тоже давно мечтали об этом, но не смогли осуществить свою мечту. Поэтому я чувствовал, что побываю в Лхасе также и от их имени, от имени всех, кто мне дорог. Я купил якового масла, чтобы зажечь лампадки в храмах и монастырях. Я вращал молитвенные колёса, заполненные молитвенными надписями.. Подумав, что, может быть, именно благословение тёщи помогло мне попасть в Лхасу, я особо помолился за неё. В моем народе говорят, что если ты не побывал в Лхасе, твоя жизнь на земле ничего не стоит. Теперь у меня было такое чувство, словно вместе со мной пришли в Лхасу все мои родные и близкие.
Я религиозный человек. Я верю в бога, в Будду, дома у меня всегда был молитвенный угол или каморка, согласно буддийскому обычаю. Но я не ортодоксальный буддист. Я не особенно верю в ритуалы и вовсе не суеверен. За свою жизнь я видел слишком много гор, чтобы верить, будто они обители демонов. Не очень-то я верю и в призраков, хотя однажды, много лет тому назад, безуспешно пытался выследить женщину-призрак, которая якобы обитала в Тоонг Соонг Бусти. Далее, и это уже без шуток, я знаю слишком много людей других вер, чтобы считать, что они заблуждаются и правы одни только буддисты. Я не образованный человек, не лама и не начётчик, чтобы заниматься теологическими рассуждениями. Но мне думается, что на земле есть место для многих вероисповеданий, как и для многих рас и наций. Богэто все равно что большая гора: к нему надо подходить не со страхом, а с любовью.
К сожалению, содержание религии, какой бы истинной она ни казалась, ещё не определяет её внешние формы и проявления; в буддийской церкви (как, очевидно, и во всех других церквах) происходят вещи, имеющие мало общего с поклонением богу. Некоторые из наших лам действительно святые люди. Есть среди них большие учёные, знающие много тайн. А встречаются такие, которым, кажется, и стадо яков не доверишь, не то что человеческие души; такие, которые стали монахами лишь потому, что это позволяет им жить хорошо, почти ничего не делая.
У нас, шерпов, рассказывают историю, которая всегда мне очень нравилась. Не думаю, чтобы она была сплошной выдумкой. В ней говорится о двух ламах, странствовавших из деревни в деревню. В одной деревне они пришли в дом, где хозяйка варила колбаски. Некоторое время они смотрели на неё, напевая и вращая свои молитвенные колёса, но едва женщина вышла, как один из них прыгнул к очагу и выхватил колбаски из котелка. Однако женщина вернулась раньше, чем они успели съесть всё, и тогда тот лама, не зная, что делать, спрятал оставшиеся колбаски под свою остроконечную шапку. Они хотели было уйти но женщина, ничего не заметив, попросила их помолиться за неё, и пришлось им снова начинать свою музыку. Некоторое время все шло хорошо, но тут второй лама увидел, что колбаски свисают на верёвочке из-под шапки товарища. Чтобы предупредить его, он на ходу изменил слова молитвывсе равно женщина не понимала их.
Ом мани падмэ хум, распевал он, колбаски видно. Ом мани, колбаски видно, падмэ хум.
Однако, вместо того чтобы сделать что-нибудь, первый лама запел ещё громче и стал как-то странно подпрыгивать. Второй пришёл в неистовство.
Ом мани падмэ хум, твердил он. Колбаски! Колбаски!
А первый принялся прыгать, словно одержимый тысячью дьяволов.
Пусть хоть вся свинья видна! завопил он вдруг. Мне всю голову сожгло!
Я не склонен давать ламам колбаски, чтобы они прятали их под свои шапки. Совсем недавно, после штурма Эвереста, меня просили пожертвовать деньги в один монастырь близ Дарджилинга, однако, подумав, я отказался. Я предпочёл отдать деньги на постройку приюта для бедных, нежели кучке монахов, которые истратили бы их только на самих себя.
И все же я повторяю, что я верующий человек. Мне хотелось бы думать, что это заключается прежде всего в том, что меня заботит искренность моей веры, а не её внешние проявления и всяческое ханжество. На вершине Эвереста я склонил голову и подумал о боге. И во время путешествия по Тибету я тоже думал о нем, я думал о своих родителях и о своей покойной тёще, вера которой была так сильна, и знал, что путешествую также и от их имени.
Ом мани падмэ хум Ом мани падмэ хум
Мы проходили мимо стен мани, так чтобы они всегда были от нас по левую руку. Мы проходили длинные ряды чортенов, хранилищ душ умерших. Мы проходили мимо развевающихся молитвенных флажков и вращающихся молитвенных колёс и древних монастырей на вершинах скал великого плато.
Путь из Гангтока занял около двадцати дней. Когда мы двигались, то двигались очень быстро, во всяком случае для этого края, потому что профессор Туччи был нетерпелив и неутомим. Но часто мы останавливались около монастырей в поисках интересных вещей. Прежде всего профессора занимали старые книги, рукописи и предметы искусства. Но он вёл себя не как турист на базареон отлично знал, чего хочет, а чего не хочет, и часто ламы поражались тому, что профессору известно об их сокровищах больше, чем им самим. По вечерам он сидел допоздна в палатке, изучая свои приобретения и делая записи, и страшно сердился, если кто-нибудь мешал ему. В полночь или ещё позже он мог вдруг выскочить из палатки и объявить: «Ол райт, я готов. Двигаемся дальше!» И нам приходилось всем подниматься и отправляться в путь.
Наконец настал великий день. Однажды утром мы увидели перед собой не пыльную степь с уединёнными монастырями, а широкую долину между гор и в ней большой город. Мы увидели улицы и площади, храмы и базары, множество людей и животных, а надо всем этим возвышался на краю города большой дворец Потала, где живёт Далай-лама. Мы остановились, я вспомнил свои молитвы. Затем мы въехали в Лхасу.
Профессора Туччи здесь хорошо знали по предыдущим посещениям; нас сердечно приветствовали и предоставили нам просторный дом. Затем последовали приёмы, устраиваемые правительством и частными лицами, причём некоторые проходили верхом на лошадях на открытом месте за городом, я никогда ещё не видел ничего подобного.
Сначала люди никак не могли раскусить меня. Лицом я очень похож на тибетца, но одеждой и всем поведением отличался от них, и они очень удивились, обнаружив, что я говорю на их языке. Услышав, что я шерпа, они стали расспрашивать меня про горы и восхождения; на одном приёме я беседовал с высокопоставленными чиновниками и показывал им фотографии из экспедиции со швейцарцами в Гархвал. Однако больше всего их интересовал Эверест. О других горах, которые я называл, они никогда и не слышали, зато все знали Чомолунгму.
Как вы думаете, удастся кому-нибудь взять её? спросили они.
Я ответил:
Нет ничего невозможного для человека. Если он будет стараться, то рано или поздно добьётся.
Тогда они сказали:
А вы не боитесь подниматься на неё? Ведь там обитают боги и демоны?
На это я возразил:
Я не боюсь смерти. Когда ходишь по улицам, легко может произойти несчастный случай. Так чего же я буду бояться на горе?
Самое замечательное из происшедшего в Лхасе была встреча с Далай-ламой. Мы видели его даже не один, а два раза. В Потала нас проводили по множеству помещений и переходов в личные покои Далай-ламы, и, хотя он тогда был всего лишь пятнадцатилетним мальчиком, держался он очень приветливо и с большим достоинством. Обычно на него не разрешается смотреть, в его присутствии полагается сидеть, наклонив голову. Однако профессор Туччи, в качестве старого друга, не только был освобождён от этого правила, но подолгу беседовал с Далай-ламой, и на мою долю выпало счастье стоять рядом и смотреть и слушать их беседу. В конце каждой встречи Далай-лама благословлял нас. Я выходил из Потала, думая о своих родителях и о матери Анг Ламу, и сердце моё было переполнено.
Раз уж я упомянул титул Далай-ламы, то следует разъяснить кое-что известное о нем лишь очень немногим на Западе. Ни один тибетец не называет так главу своей церкви, они величают его Гьялва Римпоче. Гьялва означает «победивший» или «одолевший», иначе говоря, божество или Будда. Римпоче значит «драгоценный» или «святой». Иногда это второе имя применяется также в отношении других видных лам, но Гьялва употребляется только для самого высшеговоплощённого божества. Незнакомый с внешним миром тибетец не знает даже, что такое Далай-лама. Для него его вождь имеет лишь один титулГьялва Римпоче, драгоценный или священный Будда.
В Лхасе мы встретили также двоих интересных чужестранцев, Генриха Харрера и Петера Ауфшнайтера. Они входили в состав немецкой альпинистской экспедиции на Нанга Парбат в 1939 году, но были захвачены в плен в Индии англичанами в начале войны и интернированы. После ряда попыток им удалось бежать. Они совершили труднейший переход через Гималаи и получили разрешение остаться в Лхасе. Обо всем этом Харрер рассказал позднее в своей известной книге «Семь лет в Тибете». Когда я их увидел, они уже пробыли там большую часть этого времени, и, хотя полюбили Тибет и были готовы остаться там, им, естественно, хотелось услышать о внешнем мире. Харрер особенно интересовался альпинистскими новостями; я поделился с ним тем, что знал. Он заметил:
Вы счастливый человек, Тенцинг. Вы можете ходить куда хотитев горы, в замечательные экспедиции. А я был военнопленным, да и теперь остаюсь вроде пленника. Мне, наверное, уже больше никогда не придётся совершить восхождение.
Вдруг он улыбнулся:
А что, если нам с вами пойти в горыпрямо сейчас? Что вы скажете на это?
Мы даже обсудили этот вопрос почти всерьёз, но было, разумеется, слишком много препятствий и затруднений.
Вскоре я оставил Лхасу. А несколько лет спустя я увидел Харрера в Дарджилинге. Когда в Тибет вошли коммунисты, он покинул столицу вместе с Далай-ламой, который собирался бежать в Индию. Однако в пограничном городе Ятунг молодой владыка передумал, и Харреру пришлось продолжать путь одному. За семь лет пребывания в Тибете он сильно привязался к этой стране, и ему больно было думать, что он, возможно, уже не вернётся туда.
Я пробыл в Лхасе с профессором Туччи месяц. Затем мы снова двинулись в путь и проехали за семь месяцев по всему Тибету. Профессор надеялся доехать до китайской границы на востоке и потом двинуться вдоль неё, но это оказалось невозможным, потому что коммунисты уже готовились вступить в страну, а Туччи, хотя и не боялся ничего, избегал осложнений. Поэтому мы путешествовали по другим частям Тибета. Мы посетили больше городов, монастырей и мест паломничества, чем я предполагал найти во всей Центральной Азии. Для меня это было замечательное путешествие: ведь я увидел так много в священной стране буддистов. Притом я был не обычным туристом: мой спутник мог мне объяснять все, что я видел. Думаю, что даже среди очень образованных людей найдешь немного таких, которые на протяжении ряда месяцев имели личным учителем столь знаменитого профессора.
Туччи был страшно нетерпелив в денежных вопросах и не любил заниматься ими; он все больше поручал их мне. Иногда, будучи занят, он посылал меня одного в монастырь с письмом на тибетском языке, где было сказано, чего он хочет; если я находил нужный предмет, то должен был купить его и доставить профессору. Ламы стали меня называть «профессорский ньеба ла», что значит «агент» или «управляющий». Я узнал так много, что мог бы написать путеводитель по монастырям Тибета. Мало-помалу наши ящики и корзины стали заполняться коллекциями профессора. Впрочем, и моими тоже, хотя и не в таком объёме. Дело в том, что я всегда увлекался редкими интересными вещами, а тут представился такой исключительный случай. В моем доме в Дарджилинге множество сувениров: маски, сабли, шейные платки и головные уборы, чаши и молитвенные колеса; все это я привёз из путешествия по Тибету.
Но самые замечательные находки для Туччи и для меня были сделаны уже под конец путешествия. В этот свой восьмой приезд в Тибет профессор особенно упорно разыскивал знаменитую религиозную рукопись, записанную почти две тысячи лет тому назад санскритом на древесной коре. Учёные твёрдо верили в её существование, хотя до сих пор не удавалось найти её. Профессор Туччи считал, что она была написана в Туркестане, куда в то время пришёл буддизм, но, согласно его теории, основанной на длительных изысканиях, много лет назад рукопись привезли в Тибет, в монастырь Гхангар. Итак, мы отправились в Гхангар и приступили к поискам. Это было нелегко, потому что ламы, похоже, ничего не знали о ней, а в монастыре хранились тысячи древних пергаментов и рукописей, которые все надо было рассортировать и тщательно исследовать. День проходил за днём, мы рылись в пыли и паутине, и я уже стал падать духом. Я решил, что либо рукописи здесь нет, либо, если и есть, мы все равно никогда не найдём её. Но Туччи был не из тех, кто сдаётся, и поиски продолжались. Сосредоточившись на своей работе, он не мог думать ни о чем другом, становился чрезвычайно рассеянным, и как-то утром я обнаружил, что он надел рубашку наизнанку.
Это счастливая примета, сказал я профессору. Может быть, сегодня мы, наконец, найдём её.
Так оно и случилось. Нашёл её япыльная, изорванная, она была погребена под горами других рукописей. Но профессор описал мне её настолько точно, что я сразу понял, что это и есть предмет наших поисков. Когда я пришёл к нему, он разволновался не меньше, чем обычный человек, найдя месторождение золота или алмазов.
А одновременно я нашёл нечто интересное и для самого себя, только это было не золото, не драгоценности и не рукописи, а собаки Всю жизнь я любил животных, а здесь у лам увидел двух длинношёрстых лхасских терьеров, которые мне до того понравились, что я захотел взять их с собой. Ламы оказались очень приветливыми и щедрыми и подарили мне терьеров. Одного я назвал Гхангар, по имени монастыря, а второгоТасанг. Они проделали со мной весь путь до Дарджилинга. Тасанга я отдал потом своему другу Ангтаркаю, но Гхангар остался у меня; вместе с Анг Ламу он занимается хозяйством. Мы нашли ему подругу, и теперь дом полон, щенят, но Гхангар на этом не успокоился, потому что он страшный донжуан, и я подозреваю, что половина всех ублюдков в Тоонг Соонг Бустиего дети или внуки.