Воистину, стояла тишина, необычная для этой утренней поры. Ни звука не доносилось с улицы. В томительном ожидании прошло ещё десять минут.
Вдруг мёртвую тишину расколол грохот залпа сотен ружей, и пули застучали по крыше здания.
Все прочь от окон! скомандовал я. Не досадно ли будет погибнуть от пуль товарищей!
Послышались вопли, затем стоны и странные звуки, топот бегущихто красная охрана спасала свои драгоценные шкурыпотом раздался взрыв «Рвут ворота внешнего двора», подумали мы.
Дальше снова шум, два отдельных выстрела и топот лошадиных копыт. С грохотом ворота внутреннего двора были распахнуты настежь, и в него ворвалась вооружённая толпа.
Открыть камеру 22! Живо! раздался приказ.
Мы слышали, как звенели тяжёлые ключи в дрожащих руках охранника, когда тот пытался вставить нужный ключ в замочную скважину. Наконец дверь открылась, на пороге стоял мой старый друг капитан Б., облачённый в полный мундир царской армии с эполетами и при шпорах.
Добро пожаловать, господа, произнёс он, город в наших руках. Все комиссары за исключением одного застрелены этим утром, а ЧК со всем содержимым спалена.
Мы приветствовали его громкими восклицаниями. Наконец свободны!
Однако покинуть камеру пока не торопились. Ведь ещё надо было решить вопрос, кого освобождать из тюрьмы, кого нет; не освобождать же настоящих преступников. Быстро принесли книги из управления, и мы засели за работу.
Тем временем оба тюремных двора заполнились отрядом Белых и кое-кем из горожан. Нам пришлось прервать нашу деятельность, когда явились два офицера в сопровождении двух гражданских лиц, которые настаивали на нашем срочном появлении на улице. «Народ обеспокоен вашим отсутствием, предупредили они, боятся, вас опять схватят Красные. Выйдите и покажитесь, дабы они убедились, что вы целы и невредимы».
Во внутреннем дворе, в толпе, что с шумным восторгом приветствовала меня, заметил я одну прелюбопытную сцену.
Прямо напротив массивной тюремной стены можно было видеть объятого дрожью субъекта, довольно отвратительного вида, более похожего на обезьяну, чем на человека: среднего роста, крепко сложённый, с уродливо длинными руками и тяжёлым неповоротливым телом, прямыми тёмными волосами, низким лбом и маленькими голубыми жуликоватыми глазками. В нескольких шагах напротив, на ступенях тюрьмы стоял юный князь С. с винтовкой, нацеленной на человека-обезьяну. Князь обратил на меня свой взгляд, которым как бы вопрошал меня, спустить ли курок или нет.
Пощады, пощады! Простите меня, простите! в ужасе скулил он, я всегда был против насилия всегда был против стрельбы всегда защищал буржуазию я помогу вам Пощадите
Я не смог сдержать улыбки, а по толпе прокатился смех, ибо трепещущий под дулом винтовки человек-обезьяна был печально известен своей исключительной жестокостью. Это был военный комиссар Пашко(15). На его совести были тысячи убитых, в том числе и уничтоженных им лично, сотни приговорённых к смерти. До своего прибытия в Ташкент эта бестия завоевала славу своей жестокостью ещё в Севастополе, где им была придумана казнь под названием «митинг на дне морском» это когда несколько сот офицеров царского флота были брошены на съедение акулам. Пашко был истинный выродок, получеловек-полуживотное, коему люди беспечно доверили быть при власти во время смуты.
Пока его оставьте, предложил я князю, сначала мы должны его допросить; он может сообщить нам много важных сведений.
Негодяя быстро связали и затолкали в грузовик. Столь поразительная трусость, низость и отсутствие всякого достоинства суть неотъемлемые свойства всех этих революционных активистов и лидеров, ничтожеств и мерзавцев, не способных даже умереть с достоинством.
Улица встретила меня толпами народа, здесь были и местные жители и русские, все были счастливы, все улыбались. Меня окружили, поздравляли, пожимали мне руки, обнимали.
И вдруг всё стихло. Тревожный ропот прошёл по толпе. В дальнем конце улицы появился отряд вооружённых всадников, идущих галопом прямо на нас. Кто они, Красные или Белые? Толпа замерла в оцепенении. Только теперь почувствовав радость свободы, они трепетали перед перспективой вновь оказаться во мраке отчаяния.
Но тут тысяча голосов слились в громкое «ура!» Отряд оказался подразделением Белой кавалерии, посланным нам на помощь генералом Л. К., считавшим, что штурм тюрьмы ещё не завершён.
Не торопясь, я двинулся домой. По пути меня то и дело останавливали, радушно приветствовали; друзья и незнакомцы равно тревожились обо мне и теперь рады были пожать мне руку, обнять и расцеловать меня. Улицы были полны людей, свободно вздохнувших после четырнадцати месяцев большевистского гнёта.
Звон колоколов близлежащих церквей возвещал благодать Небесам за вызволение из-под гнёта Зла. День был погожий, солнечный и чуть-чуть морозный, небо сияло голубизной. Казалось, сама Природа возрадовалась человеку. То был миг триумфа, когда, как мы наивно полагали, что страна наконец высвободилась из-под власти бандитов. Всего лишь тридцатичасовая поездка по железнодорожному пути отделяла нас от Британских сил, ожидавших в Чарджоу, и вряд ли им мог кто-либо серьёзно противостоять.
А дома меня ждала моя жена, а с ней наш верный терьер Дейси
Глава III. Судные дни
Раннее утро следующего дня огласили звуки ружейной пальбы. Рабочие, ранее примкнувшие к Белым, сменили шкуру и перешли на сторону Советов. Город на треть вновь оказался в руках толпы, предводимой коммунистами. Они взяли свой реванш. Мародёрство шло вовсю, резня творилась повсюду. А у меня не было лошади, чтобы уйти вместе с горсткой отступавших Белых. На моих глазах были убиты предводитель шведского Красного Креста и сестра милосердия. Большевики уволокли несчастную девушку, которую я знал, вместе с её матерью в железнодорожные мастерские, и никто в живых не возвратился. Арестованы были свыше пяти тысяч достойных образованных людей. Их заставили копать общую могилу, затем всех раздели донага и расстреляли. Яму второпях слегка забросали землёй, многие из захоронённых таким образом ещё дышали. Юный князь С., совсем ещё мальчишка, был лишь ранен не смертельно, пал поверх груды тел и пролежал без сознания в течение нескольких часов на этом жутком одре; только ночью ему удалось сползти оттуда и кое-как добраться до дома. Его отец был уже убит, а мать, ставшая свидетельницей того, как её сын стоял на расстреле нагишом, весь забрызганный кровью, лишилась рассудка на месте. Его сестра промыла и перевязала ему раны, уложила в постель и ухаживала за ним; но на следующий день, по сведениям их соседей, явились большевики и убили обоих.
Наступила снежная холодная зима, и долго пятна замёрзшей крови окрашивали улицы и мостовые.
Я нашёл убежище в доме, где раньше скрывался один британский офицер. В комнате возле кровати имелся люк, над ним передвижной сервант. Здесь можно было спуститься в погреб и затаиться там на время, пока в городе не прекратятся облавы. Дом неоднократно подвергался обыску разными отрядами, среди которых особенно выделялись австрийские военнопленные. Правительство «трудящихся масс» воистину было интернациональным.
Вскоре поступили слухи, что моё местопребывание стало известно Советским органам, значит мне следовало срочно искать иное убежище. Вечером 12-го января, когда солнце пряталось за пирамидальными тополями пустынных улиц и дома погружались в таинственный сумрак, уходил я прочь из города. Снег хрустел под ногами. Был я переодет, имел поддельное удостоверение личности, и мне посчастливилось обойти Красный дозор на окраине.
Но не мог я в тот момент даже предполагать, что отныне посылаем судьбою в долгую и дальнюю одиссею, и перенесёт меня она через всю Среднюю Азию, в таинственный край Тибет, через Гималаи в долины Хиндустана. Напротив, мне казалось, что скоро вернусь домой, ведь разве не стоят Британские войска на Амударье? разве не действует на севере атаман Дутов со своими казаками?
Около одной недели прятался я у своего друга, чей дом располагался у дороги. По ней непрерывным потоком шли большевистские автомашины, грузовики и Красная конница. Каждый день был полон тревоги. В любую минуту они могли ворваться в дом для обыска, а этонеминуемые пули для меня и владельца дома. Лишь долгие холодные ночи приносили некоторое облегчение и покой. Ночью сюда никто бы не зашёл, и не радостен был рассвет, возвестник нового дня неопределённости и страха.
Между тем произошёл случай, из которого можно судить, как относился средний класс к Советскому правительству. Хозяин дома как-то спросил моего разрешения, можно ли пригласить в гости своего родственника с супругой, дабы они познакомились со мной.
Он, безусловно, не большевик, скорее наоборот, противник правительства Советов, хотя нанят им и ему служит, добавил он.
Я согласился, поскольку хорошо знал его отца, типичного «буржуя», как называли большевики представителей средних классов. На следующий вечер приглашённые прибыли с визитом и остались ночевать, т. к. с наступлением темноты нельзя было появляться на улицах. Это была очень милая парочка. После скудного завтрака он, служащий Красной армии при контингенте в Чарджоу, поведал о событии, которое произошло пару месяцев назад. Однажды ночью поднялась тревога. Срочная телеграмма, пришедшая со станции Ак-Кум, сообщала, что подразделения Красной армии возле границы окружены и захвачены в плен британскими и индийскими войсками. Затем по телеграфу поступил ультиматум, предписывающий немедленно выбрать комитет из числа видных беспартийных лиц, коему передать всю власть и вооружение; сопротивление бессмысленно; английские военные маршируют по городу, и в случае отказа выполнить предъявленные требования, все коммунисты будут перевешаны. Большевики пребывали в панике, большинство комиссаров согласны были подчиниться. Меньшинство же склонялось к тому, чтобы просить задержки исполнения ультиматума до полудня, а тем временем выслать поезд с вооружённым отрядом для разведки. В конце концов, так и решили, и рано утром отряд красноармейцев тронулся в рискованный путь. В этом отряде оказался и мой новый знакомый. Говорит, все жутко трусили. Перед ними так и маячили грозные враги, безупречные индийские снайперы, а дальшеанглийские стрелки, которые никогда не делают промаха. Когда подъезжали к цели, моральный дух отряда окончательно пал, так что все были уже готовы повернуть назад. Возле станции спешились и осторожно двинулись вперёд разреженной цепью. На станции ни единой души, и казалось, что это не иначе как ловушка. Просто заманивают, подпускают близко, а затем откроют шквальный огонь со всех сторон! Такая ситуация красноармейцам, привыкшим безнаказанно стрелять по безоружным «буржуям» и мирным жителям, было отнюдь не по душе Заставить их двигаться вперёд, казалось, командирам под силу лишь посредством пулемётов, нацеленных в спины. Вот подошли совсем близко, но по-прежнему полная тишина. Прозвучи где-либо хоть один выстрел, все бы в панике дали дёру, но на станции нет и признаков наличия врага. Красноармейцы, постепенно осмелев, решились на обследование станционных зданий. Тут в одной из комнат были обнаружены начальник станции и его помощник, а в сторожевой запертымисорок красноармейцев и железнодорожников, все без оружия. Никто из них, однако, не мог толком объяснить, что здесь произошло. Лишь рассказали, как ночью на станцию прибыли делегаты от Белой и Британской армий и объявили, будто станция окружена, и дабы избежать бессмысленного кровопролития, призвали сложить оружие. Так и было сделано, и «пленники» оказались под замком. Что было потом, и куда подевалась странная делегация, никто не знал.
Далее наш рассказчик поведал, как залез на водокачку, чтобы хоть как-то прояснить загадку. Но всё, что ему удалось увидеть, это две небольшие человеческие фигурки средь песка и холмов, да при них ещё маленькую собачонку. Тотчас же была предпринята погоня, и вскоре один был доставленэто был студент по фамилии Машков; другой, некто офицер Бомбчинский, был смертельно ранен и оставлен умирать в пустыне. Выяснилось, что эти двое белых, переодетые в униформу красных, прибыли на поезде из Ташкента, незаметно сошли на станции Ак-Кум, перерезали телеграфные провода, арестовали и заперли начальника станции с помощником, затем то же проделали с охраной. Восстановив связь, они послали одно сообщение в Чарджоу, а другоеглавнокомандующему Красной армии о том, что станция Ак-Кум захвачена, британские войска в тылу, и призвали разоружиться.
Машкова хотели расстрелять на месте, но дерзкая затея этих двух всех так удивила, что решено было отправить пленников в Ташкент. Пусть ЧК выяснит, кто у них в сообщниках.
Однако зачем вы оказали большевикам такую услугу, спросил я у рассказчика, неужели нельзя было представить дело так, будто вы никого не видели, когда были на водокачке? Ведь вы же не большевик, но убили двух белых!
О, когда вас призывают в Красную Армию, одевают в военную форму, вы подпадаете под их дисциплину и начинаете делать то, что прикажут, забывая все свои прежние привязанности, был получен ответ. Вот так беспринципная масса русских, будучи однажды«белыми», а на другой день становясь «красными», губят свою свободу и делаются рабами Третьего интернационала.
Случилось так, что Машков был брошен в ту же тюрьму, где пребывал и я. Там от него я узнал многие подробности данной истории. Также хорошо я знал и Бомбчинского, изобретательного, опытного и храброго офицера. Живя в Ташкенте, он в совершенстве овладел телеграфной техникой, чем и пользовался неоднократно в дальнейшем, посылая ложные сообщения в адрес комиссаров Советской Власти. Когда однажды мне надо было послать человека с важной миссией в Кашгар, мой выбор пал именно на Бомбчинского. И хотя тот не имел опыта езды верхом, смело и отважно преодолел на лошади трудный путь по горным тропам в обход городов и застав. Он достиг цели и вернулся обратно, но к тому времени я уже пребывал в заточении. Несколько позже, когда американской дипломатической миссии понадобилось переслать важное донесение в Персию, а Советские власти не позволили воспользоваться телеграфной связью, задача вновь была возложена на Бомбчинского. Тот в свою очередь заручился поддержкой Мошкова и вдвоём они отправились в военном железнодорожном эшелоне. Как раз тогда, сойдя на станции Ак-Кум, они и осуществили свой дерзкий розыгрыш. Утомлённые после своих ночных приключений, они решили передохнуть в пустыне, но были пойманы. Бомбчинский был ранен в желудок и умер почти сразу. Красноармейцы пристрелили и собачонку.
Спустя несколько дней я узнал, что Белые отступают вдоль дороги на Чимкент и пытаются уйти в горы по долине Чаткала(16). Мне удалось раздобыть лошадь, и я двинулся в том же направлении, чтобы присоединиться к своим. Стоял сильный мороз, и было много снегу, болотистые места и оросительные каналы замерзли, так что мне не стоило труда обойти стороной село Никольское, занятое большевиками, и срезать путь через болота. Моя лошадь была жалкой клячей и едва передвигала ноги. Встреться я с большевиками, не было бы никакой надежды на спасение. С грустью и скорбью размышлял я о том, как часто я ездил бывало по этим вот самым местам и дорогам на своих собственных отменных лошадях, способных уйти от любой погони. Всё вокруг было пустынно и безлюдно, лишь изредка попадались встречные, на лицах коих я мог видеть уныние и страх. Диктатура пролетариата на всём оставляла свой знак.
На исходе дня добрался я до дома знакомого богатого киргиза Якши-бея. Он страшно обрадовался, увидев меня целым и невредимым, т. к. полагал, что меня давно нет в живых.
Куда путь держишь, тахир? последовал вопрос.
В горы поохотитьсяответил я.
Прекрасно, но переночевать следует здесь. Когда же мы вошли в жилище и остались один на один, он произнёс:
Тахир, скажи мне правду. Ведь ты не на охоту, ни ружья при тебе, ни собаки, и ты один.
Да, мне нужно в горы, добраться до войск Белых, что движутся к Чимкенту. Слышал ли о них?
Если изволишь, дам тебе в проводники своего племянника, он проведёт тебя ночью прямо в горы через степь. Но всё же переночевать нужно здесь, ибо твоя лошадь устала. Утром я пойду на базар и выведаю всё о твоих друзьях у киргизов, что спустились с гор.
Я с радостью согласился. После чая и вкусного плова я улёгся на удобной постели, устроенной из мягких ковров прямо на полу, и укрылся тёплой волчьей шкурой. Жена Якши-бея, просыпаясь ночью, чтобы присмотреть за своим ребёнком, заботливо поправляла на мне покрывало, дабы уберечь меня от холода.
Утром Якши Бей, одевшись в меховое пальто и лисью шапку, оседлал своего лучшего коня и отправился на базар. Но вернулся он лишь поздно вечером, уже пешком, без пальто, шапки и даже без хлыста.