Шварце муттер

Глава 1 Павлины и тати

And, to be sure that is not false I swear,

A thousand groans but thinking on thy face

One on another's neck do witness bear

Thy black is fairest in my judgment's place.

In nothing art thou black save in thy deeds,

And thence this slander as I think proceeds.

(Sonnet 131 by William Shakespeare)

Настепнего ранка пшибылы два трупе, - пел возничий на облучке с таким нарочитым трагическим завыванием, что его пассажиры, не знавшие по-польски, переглянулись и вопросили:

- О чем может быть эта песня?

- Наутро приплыли два трупа, - перевел с удовольствием нотариус-поляк, а товарищ его прибавил и перевод уже следующей фразы:

- И весла с того челнока.

Два пассажира, лекарь-фламандец и жид-ювелир, пригорюнились. И было отчегохолодно было в карете, печку пожадничали, понадеялись, видать, на весну раннюю и дружную, и соседи по карете, те самые два нотариуса-поляка, попались сволочи. Нотариусы день свой начинали с чеснока, как будто ждали нападения упырей, и продолжализловонным дешевым табаком, и так до самой ночи, до постоялого двора. Наконец-то возле Ченстохова поляки сошли, и ямщик крикнул трубно и весело:

- Принимай павлинов!

И не обманулв карету забрались два монаха-паулина, в коричневых католических рясах. Один прижимал к груди квадратный маленький сверток, а другойнаоборот, сверток веретнообразный.

- Что ж в багаж не привязали?огорчился Фима Любшиц, ювелир жидовский, пожилой юноша, мелкий, вострый, с томно припухшими розовыми веками. Был Фима тонок и изящен, но все равно опасался, что со сверткамиместа ему в карете совсем не останется.

- Нельзя, - отвечал монах и прибавил, смеясь, - То реликвии святые.

Под своим капюшоном был он весел, румян, словно блином умыт, и белые отросшие волосы нежно осеняли его голову и щекикак пух на утенке, видать, с дорожными заботами монах позабыл побриться. Глаза католик имел самые плутовские, и говорил высокой темпераментной скороговоркой, словно был не монах, а, например, барышник. Спутник его, тот самый, что с длинным свертком, лысый, огромный, занял собою полкареты и теперь сидел молча, потупив очи, и притворялся спящим. Обросший же католик-весельчак пристроил свой маленький сверток на коленях и спросил, горохом рассыпая быстрые немецкие слова:

- А что, ребята, кто ведаетоткрылась ли Москва?

- А разве была она закрыта?удивился четвертый пассажир, Яков Ван Геделе. Яков этот, по профессии лекарь, был молод и хорош собою, темной масти, но с глазами очень светлыми, такие глаза романисты именуют бриллиантовыми. Неправильность черт его искупалась их живостью и почти девической миловидностью.

- Тю, как же ты едешь и не знаешь!расхохотался монах, - Почитай, весь февраль Москва закрыта была, кордоны стояли, не пущали никогони на въезд, ни на выезд. По политике ловили кого-то. А сейчасотверзли врата, гуляй голытьба, - монах поднял руки, потянулся, и под рясой его что-то весело звякнуло.

Стояла весна одна тысяча семьсот тридцатого годав России только-только выбрали новую государыню, и потому, наверное, перекрывали и дорогу в столицувласть делили, берегли сладкий каравай от лишних ртов.

Ямщик затянул опять свою трагическую протяжную песню, и некому больше стало перевестио каких еще новых злосчастьях ведется в ней речь. Фимка спросил с ласковой осторожностью:

- А вы, святые отцы, не страшитесь ли разбойников?

Весельчак тут же отвечал с готовностью:

- Слыхал ли ты, жидовин, о воинстве Христовом? Добрый монах всегда отстоит себя.

Спутник его очнулся на миг, разбуженный подвернувшейся под полозья кочкой, и пробормотал что-то по-русски, то ли в ответ на Фимкин вопрос, то ли так. Явно не ждал он, что его здесь поймут, да только Яков Ван Геделе по-русски прекрасно понимал. И разобрал, что именно сказал гигант как бы про себя:

- А чего нас бояться?

Как только дорога завернула в лесямщик бросил петь, и паулины почему-то соскучились, как будто чего-то им в дороге стало недоставать. Жид и фламандец переглянулисьдурное предчувствие передалось и им. Такой лес, темный, хвойный и долгий, по всему обещал разбойников. Ине обманул.

Кони вдруг встали, и тут же послышался жуткий свисткак будто отовсюду сразуи выстрелы, и ямщик мешком свалился с облучка. В переднее окошко видно былои как он упал, и поваленное дерево, преградившее лошадям дорогу.

- Вот и здрасьте, кошкина отрыжка!как будто даже обрадовался обросший весельчак-паулин, будто бы обрел наконец-то нечто долгожданное. Товарищ его мгновенно размотал свой сверток, извлек из него два ружья:

- Кто гораздстреляет, остальныена пол, - скомандовал он весело и прикладом вышиб у кареты стекла. Фимка тут же с готовностью скатился на пол, по пути уже что-то пряча во рту. Ювелир, не кот начхал. Яков с не меньшей готовностью рванул из-за пояса единственный пистолет, присел возле импровизированной бойницы и вгляделся в заснеженные ветвине мелькнет ли среди них голова. Не мог он не оценитьневольнокак вдруг ожил и заиграл огненно прежде сонный здоровяк-монах.

- Одного снял!грохнул выстрел, кусты шевельнулись, брызнули снегом и польской руганью, и гигант похвалил сам себя, - Ай да я! А где первыйтам и второй!

Яков даже и не видел разбойников за ветвями, а этот, божий человек,прекрасно различал, и готовился уложить еще пару. Белокурый же весельчак-паулин тем временем выбрался из разбитого переднего окошкана облучок, и теперь поворачивал каретув обратный путь. Слышно было, как пули свищут над облучком, но вотщеотважный паулин уцелел, развернул карету, и кони заржали, и понеслиуже обратно.

- Слава господу, кони целы, - монах зорко оглядел несущиеся за окнами деревьяснежный сквозняк так и стремился в разбитые стеклаподдернул рукава, снял ружья с окон и бережно завернул их обратно в рогожку, - Вот и отстрелялись. Поднимайся, кончилась потеха, - толкнул он ногою все еще дрожащего на полу Фимку.

- Куда мы теперь?спросил Яков, убирая пистолет обратно за пояс. Было ему немножечко стыднострелять-то он стрелял, да только навряд ли попал в кого. С облучка отозвался импровизированный возница:

- До Варшавы объездом, здесь осталось с гулькин хер. А тамнового кучера отыщем, не я же вас до Москвы повезу, я не за то деньги выкладывал, чтобы на ветру зад морозить, - видно, то была шуткавесельчак сам себе рассмеялся.

- Как же не попали в тебя?подивился со своего места Фимка, уже успевший разложить сокровища изо рта обратно в кошель, - Ведь пули так и свистали, так и свистали

- Отчего ж не попали?возразил с облучка паулин и видно было, как он пальцы проделв дыры от пуль на коричневой рясе, - Очень даже попали. Вот, вот и вот, и ляжку зацепило, но там царапина, я даже перевязывать не стал. Заступница выручила, матушка, - монах похлопал себя по груди, отозвавшейся деревянным звуком, - Я ее храню, а онаменя.

- Икону, что ли, везешь?догадался Фимка.

- Ее, чудотворную, - подтвердил возница. Товарищ его тем временем вернулся в мирную свою ипостасьприкрыл веки и заклевал носом.

В номере варшавской гостиницы паулины мгновенно переменили католическую славную веруна русскую ортодоксальную. С изумлением глядели Фимка и Яков на стремительное переоблачение из коричневых простреленных рясв черные рясы русских монахов. У обросшего блондина-весельчака под рясой обнаружился не только сверток с иконой, но и кольчужный доспех, дорогой и редкийювелир Фимка тут же оценил его и аж присвистнул от восхищения:

- Так вот что тебя хранило! А я-то думал, и впрямь икона

- Нет спасения без истинной веры!поднял значительно палец другой монах, тот, что прославил себя недавно меткой стрельбою, - А доспехто лишь видимая подмога.

Тут дверь приоткрылась, и заглянула девица непотребного рода занятийо чем свидетельствовали веселые ленты на ее передникеи поманила философа за собою. Тот разгладил на себе новую черную рясу и устремился на поиски приключений.

Ювелир Любшиц, уже осознавший, что спутники их недалеко ушли от недавних лесных татей, устроился на краю кровати, завернувшись в одеяло, как куколка, и приготовился отойти ко сну. Он пожелал соседям спокойной ночи, затем извлек из поясного хранилища какие-то свои ювелирные сокровища и рассовал за щеки, словно белка орехи. После чегосмежил веки и то ли уснул, то ли прикинулся спящим.

Монах и Яковсидевшие верхом на стульях друг напротив другапереглянулись, монах окинул молодого человека неожиданно колючим взглядом сощуренных лисьих глаз и проговорил вполголоса:

- Что-то мы забыли познакомиться. Или нарочно не удосужились. Но жид, - кивнул он на завернутого в куколку Фимку, - трус и шляпа, и похер, как его звать. А ты молодец, стрелял, не спужался

- Мне не привыкать, - усмехнулся Яков.

- Иван, - представился монах и после паузы прибавил, - Трисмегист. Божий человек, как сам видишь.

- Яков Ван Геделе, - представился и Яков, - Лекарь. А ты, выходит, русский? Или грек? Трисмегист

- Русский, - лисьи щелки глаз зажглись лукавством.

- Я знаю по-русски, - похвастался Яков, - Мальчишкой в Москве живал, еще при царе Петре.

- Значит, при тебе не стоит нам с товарищем по-русски сговариваться, - подмигнул собеседнику весельчак Трисмегист и вдруг извлек из-за голенища плоскую фляжку, и протянул Якову, - Отведай-ка, лекарь, русского гостинца. Зелено вино, полугарное!

Яков сделал глоток и вернул флягу хозяину:

- Скажи, Иван, а Трисмегистне в обиду тебеуж больно чудное имя. Откуда оно такое?

- Ты же в Москве живал, - монах отхлебнул из фляги и протянул ее собеседникупо-новой, - И о людях тамошних слыхал. Знаешь, вор на Москве есть знатныйИван Каин? А я, наоборот, Иванно Трисмегист. Внял?

- Уж понял, что ты не монах, - Яков обжег горло огненной водой, закашлялся, - Значит, это у тебя не фамилия, а вроде титула.

- Льстец!монах встал со своего стула и от души хлопнул давящегося Якова по спинекашель прекратился, - Нет у нас титлов, мы не баре.

- Кто ж тогданеужто все-таки монахи? Один философ так и называл острогимонастырями дьявола.

Трисмегист вдруг расхохотался так, что в горле забулькала водка:

- Тогда уж к твоим услугампослушник Карманно-Тяжского мужского монастыря города Охотска, под патронатом архиерея Тихона Воровского, - он даже наклонил голову, в шутовском поклоне, - А сам-то тыкто, откуда? Если не тайна.

- Да уж точно не тайна, - улыбнулся Яковулыбка у него выходила детская, совсем бесхитростная и какая-то ласковая, - Лекарь, в Лейдене отучился медицине, после странствовал четыре года с шевалье одним, да осиротел, хозяин мой помер. Вот, возвращаюсь в Москву, к дядюшке под крыло, как русские говорятнесолоно хлебавши. Дядька мой доктор в Москве известный, Клаус Бидлоу. Может, знаешь?

- Кто ж на Москве Быдлу не знает? Добрый человек, - колючие глаза Трисмегиста потеплели, - Нашего брата с дерьмом не мешает, различий не делает. Пулю из братишки моего как-то вырезал. Хороший у тебя дядька. А что за шевалье такой был, что с тобой по Европе шастал? Может, тоже знавал я его?

- Шевалье де Лион, - вздохнул опечаленно Яков, с некоторой, впрочем, наигранностью, - Тонкий был господин, шпион искусный, у трех орлов на жалованье. Сам понимаешьтут и дамы, и гризетки, и балы у немецких князейтолько успевай отряхиваться. Да только не уберег я его, свое неверное счастье.

- Как же так?

- Захотелось шевалье в коллекцию и четвертого орла, цесарского, и тут-то ему неведомый завистник тофанки и подсыпал. А я с противоядиямину, так себе Да и нет противоядия пока что от аква тофаны. Вот я и осиротелотправился мой шевалье в фамильный склеп, а як дядюшке, обратно, в Москву, в дерьме и позоре.

- Так ты, выходит, с алхимиейнакоротке?оживился Трисмегист.

- Я лекарь, - отвечал Яков, как будто извиняясь, - От кашля могу микстуру состряпать, или от колик, или чтоб не спать всю ночь. Иличтобы, наоборот, уснуть.

- Или микстурку, после которой человек как на духу все тебе выложит

- Есть и такая, только для нееэфедра нужна, - легкомысленно отозвался Яков.

- Я тебя в Москве разыщу, - пообещал явно вдохновленный Трисмегист, - пошепчемся.

Они прикончили флягу с водкой. Фимка в своей одеяльной куколке вполне натурально посапывалспал, не притворялся.

- И нам надо ложиться, - спохватился Яков, - завтра дорога.

- Может, еще по одной?предложил искуситель-монах и потянулся к другому своему голенищу, - Завтра в карете выспишься. Вряд ли тати еще полезуту них эстафета, весь тракт уж наслышан, как мы отбились.

- У них что, как у дипломатовпочта?удивился Яков, принимая из рук второй уже шкалик.

- Вроде того. Не хотелось нам славы, да увынашла и за печкой, - без радости признал монах.

- Погоди, Иштван, если вы с приятелемне монахи, для чего ж вам икона? Не заместо же доспеха, в самом деле?

Трисмегист Иштвана проглотил спокойно, а за икону, видать, обиделся.

- Думаешьраз лихой человек, так сразу и нехристь?он задумался, почесал в голове, ероша тонкие белые волосы, - Это непростая икона, лекарь, она многое может. И ждут ее в Москвене дождутся. Слыхал, наверное, про черных богородиц, и про матку бозку Ченстоховскучто они умеют?

Яков уже видел однажды черную мадонну, в Испании, в католическом монастыре. То была статуя с темным, как у арапов, лицом. Шевалье де Лион, покойничек, рассказывал, что мадонна умеет исполнять желания, но исполняет их так, что потом сам не будешь этому рад. Яков хотел было подложить мадонне записочкупросьбу о благосклонности одной испанской доньи, да шевалье отговорилсказал, что, даже если дело и выгорит, потом или от доньи вовек не отвяжешься, или помрет она под тобою, или наградит чеми Яков побоялся, не стал чернавку ни о чем просить. Значит, есть где-то и такие же иконы

- Я слышал, как черные мадонны желания исполняют, - сказал он Трисмегисту, - Ты что ж, украл ту, польскую?

- Не, это список, - протянул монах, - Да только список неточный, вполовину парсуна. Вот, угадаешь, чья?

Он распеленал четырехугольный сверток, отогнул рогожу, и в самом деле, в одном месте прорванную пулей, поднес дрожащую свечу и приоткрыл темный лик:

- Узнаешь? Или не знаешь, кто она?

Яков вгляделсядева на иконе была печальная, в летах, с темными соболиными бровями, жалобно изогнутыми, и два светлых перламутровых шрама пересекали тонкими нитями ее правую щеку. Впрочем, и оригинальная матка бозка Ченстоховска была так же посечена татарскими саблями.

- Красивая Кто же она? Русскаятак, может быть, Софья?припомнил Яков опальную русскую регентшу, окончившую дни свои в монастырском заточении. В детстве, в Москве, встречал он в доме одного смельчака икону, на которой одна из мучениц была именно с Софьиным лицом. Так русские оппозиционеры выражали царю Петру свою скромную фронду.

- Матушка Елена, - с неожиданной теплотой представил Трисмегист персону на иконе, - Я за нее в Охотске шесть лет провел, как один денекпо ее, горемыки, делу. Царя Петра первая жена, в миру Евдокия, Авдотья, в заточенииинокиня Елена. Добрая была у меня хозяйка. Да только, как и ты своего шевальене уберег я ее

- Неужели казнили?ужаснулся Яков, он только отзвуки слухов слышало деле царицы Евдокии.

- Борони бог!отмахнулся монах, - Жива, и по сей день жива. Под Москвою живет, не в прежней силе, но почти все ей вернулось. Только шрамы с лица не смоешь, сколько ни умывай.

- Расскажи мне о ней, - Якова зачаровал грустный лик, траурный, и в самом делесловно в патине перенесенных страданий. Как будто женщина эта многое потеряла, и видела ади оттого и сделалась столь прекрасна. Так прекрасны бывают чахоточные, обреченные на смерть.

- Что ж рассказыватьдобрая женщина, честная, хозяйка щедрая, и в вере истинной крепка. Да только невезучая она очень. Но бог несет ее в своих ладоняхкто зло ей делал, получал в обратку точно такое же зло. Мерой за меру. Сына ее единственного царь казнилтак через год другой его сын, от любимой новой женыпомер. Потом было то дело, по которому я в Охотск загремелдело Глебова. Поручик Глебов был у моей хозяйки сердечный друг. Так царь, дурак ревнивыйи сам не ам, и другому не дамказнил Глебова. А через год или дваи у новой его жены сыскался полюбовник, и на той же площади, говорят, голову сложил. Все зло, что хозяйке делалосьтой же мерой и злодеям ее отливалось.

Яков задумалсяо том, как сочетаются крепость истинной веры и наличие милого друга, но промолчал. Трисмегист завернул икону обратно в рогожку:

- Жаль мне ее, хозяйку. И на дыбе висела, и шрамы ей муженек на допросах оставилте шрамы, что ты видел на парсуне, онивзаправду. Наше-то дело было холопское, зубы стиснуть да терпеть, а она была как-никак царица. Не для того ее звезда зажигалась

Шварце муттер - Юрген Ангер

Шварце муттер

Глава 1 Павлины и тати

Меню